Тайна в черной рамке - Владимир Григорьевич Колычев

Майский шумно выдохнул через нос, раздувая ноздри, но промолчал. Он не мог знать, что Гаврилова взять пока не удалось, но, возможно, кто-то шепнул ему на ушко, передав привет от главного босса. Свищ – самый настоящий наркоспрут, щупальца у него длинные, и дотянутся они до кого угодно.

– Кто Освальда задушил?

Майский качнул головой. Не душил он Освальда, и точка.

– Гаврилов задушил?

– Нет, – тихо или даже совсем не слышно отозвался раненый.

Он пошевелил губами, и в этом движении Прокофьев прочел слово «нет».

– А кто?

Чутье Прокофьева не подвело. Кроме Майского и Гаврилова, в доме побывал кто-то третий. Эксперты действительно обнаружили следы ног еще одного человека. Именно этот неизвестный и мог задушить Освальда.

В ответ Майский тихонько выдохнул, взгляд его замер и стал застывать, как остановившиеся капли воды на морозе. И дыхание остановилось.

– Врача! – крикнул Прокофьев.

Но вернуть Майского к жизни не удалось: его сердце остановилось навсегда.

Из больницы Прокофьев выходил в состоянии легкой задумчивости. Не сказал Майский, кто убивал, не признался, но выводы можно делать. Они с Гавриловым труп из дома выносили, они закапывали тело, они к захоронению вчера вернулись, они оказали сопротивление сотрудникам полиции. Следы их зафиксированы и в доме, и у могилы, от этих улик не отвертеться. Но все-таки был кто-то третий. Но разве не мог сначала появиться киллер, а потом уже Майский с Гавриловым, чтобы прибраться за ним?

– Не понял. – Голос у Динского тревожно дрогнул.

Он кивком указал на два «Гелендвагена», приближающихся к главному больничному корпусу со стороны ворот.

– Думаешь, Свищ?

– Если с охраной, то Свищ. Или Карамболь, – усмехнулся Динской.

Прокофьев кивнул. Карамболь и Свищ сейчас, что называется, в контрах, могут перестрелять друг друга, потому без охраны ни шагу. И передвигаются оба на «Гелендвагенах», и номера у них крутые, нули да единицы.

Машины остановились, из них выскочили крепкие парни в черных полупальто, как у Борща, один из них открыл дверь, появился Свищ, изнывающий от тяжести своего величия. Глянул на Прокофьева, на Динского, презрительно скривился. Они стояли у него на пути, он мог их или протаранить, или просто обойти. А еще его быки могли их просто перестрелять, но Свищ, похоже, не собирался впадать в крайности. И даже таранить Прокофьева с Динским не решился. Подошел, остановился, всем видом выказывая свое презрение. Четыре быка взяли его в полукольцо, прикрыв спину. Двое остались у машины.

– Маевский в триста восемнадцатой палате, – не здороваясь, сказал Прокофьев.

– Это ты о чем, начальник? – фыркнул Свищ и выразительно глянул на своего телохранителя, дескать, рук не распускать: грех обижать убогого.

– Это я о ком.

– Не знаю никакого Маевского, – нахмурился Свищ.

– А вот он тебя знает… – усмехнулся Прокофьев. – И кто Освальда заказал, знает.

– Неужели я?

– Да ты иди, иди, чего встал?

Доказательствами вины Свища Прокофьев не располагал, а без них бандита не прижать. Сказать ему, что нет у него улик, так он рассмеется в лицо и уйдет.

– Не знаю я никакого Маевского, – стараясь скрыть нервозность, повторил Свищ.

– И Освальда не знаешь?

– Ну Освальда, может быть, и знаю, – глянув на Динского, пожал плечами Свищ.

– И Борщев его знает… И много чего другого знает. Да ты ступай, Михаил Борисович, не стой, в ногах правды нет. Правда в суде.

– Какой еще суд? Ты меня, начальник, на пушку не бери!

– До суда еще следствие будет. Задержат, предъявят обвинение. И будет у тебя, дружок, другая охрана.

– Я тебе не дружок!.. – Свищ беззвучно шевелил губами, договаривая фразу нецензурными словами.

– Нет, конечно. Дружком ты будешь в камере. Пока не знаю, у кого.

– Слышь, ты!.. – рассвирепел Свищ. И сжал кулак, но не для того, чтобы наброситься на Прокофьева, похоже, он пытался привести себя в чувство. – Закончился Май! Нет его больше!

Прокофьев постарался, чтобы ни одна черточка не дрогнула на его лице. Все-таки держал Свищ руку на пульсе событий, и получаса не прошло, как Майский умер, а он уже в курсе случившегося. Кто-то позвонил, сообщил.

– И ничего тебе Май не сказал! – усмехнулся Свищ.

Оказывается, он знал и это. Возможно, палата прослушивалась или Свищ не сомневался в своем киллере.

– Так что не надо, начальник!

Свищ сплюнул Прокофьеву под ноги и, толкнув его плечом, двинулся дальше. Но толкнул он в плечо полицейского зря. Прокофьев знал, с кем имеет дело, и в момент столкновения словно окаменел. Как ни старался Свищ, он не смог стронуть его с места. А ведь ударил его бандит в больное плечо.

– У нас реально на него ничего нет, – цокнув языком, сказал Динской, когда Свищ удалился.

– Будет.

– Борщ молчит?

– Пока да.

– Гаврилу не взяли.

– Еще не вечер.

– Ну хорошо, держи меня в курсе.

Пожав Прокофьеву руку, Динской двинулся к своей машине.

Прокофьев отправился в управление, не успел зайти в кабинет, как появился майор Ярыгин, старший оперуполномоченный его отдела. Рослый парень, видный, взгляд веселый, задиристый. В прошлом Савелий любил подраться от нечего делать, но жизнь кое-чему научила его, остепенила, а женитьба окончательно отшлифовала. Взгляд у него, может, и горячий, но голова холодная, он все просчитывает на много ходов вперед, продумывает. Любой из подчиненных Прокофьева мог вляпаться в историю, но только не Ярыгин.

– В замечательное время мы живем! – широко улыбнулся Савелий, колдуя в своем планшете. – Видеокамеры на каждом шагу. Даже в церкви. А вот Борща сняла камера торгового центра.

Ярыгин положил на стол перед Прокофьевым планшет с движущейся на дисплее картинкой. Ночная улица, фонари, дома, едва различимая в темноте церковь. Из проулка между домами вышел мужчина, свернул к дому Хикса, метров через десять остановился и, бросившись вправо, скрылся во дворе.

– По-твоему, это Борщ? – спросил Прокофьев.

– А кто ж еще?

– Лица не видно. Даже в профиль.

– А походка?

– Что походка? Ты знаешь его походку?

– Пьяная походка… Не так чтобы уж очень, но по сторонам человека водит. А во двор как забросило?.. Нарочно так, боком забросило, чтобы профиль не показывать. Борщ знал про камеру или догадывался. И воротник на куртке поднял… И еще знал, что калитка открыта, сам ее и оставил открытой, когда уходил.

Человек в кадре действительно не поворачивался боком к камере. Даже когда выходил из переулка, голова у него была повернула вправо. Как будто человек на самом деле знал про камеру. И во двор вошел боком.

– А время? Три часа ночи, город спит, на улицах никого нет. И Хикс уже угорел.

– И что говорит Борщев?

– А все-таки хорошо, когда камер