Маяк и звезды - Анника Тор

Папа, что бы ни случилось, я верю тебе. Я жду твоего возвращения, я никогда тебя не предам. Мама может говорить о тебе что угодно, но я тоже хорошо тебя знаю.

Бленда стояла на кухне и упаковывала тарелки, прокладывая их газетами. Ей очень хотелось уронить всю стопку на пол, просто чтобы показать маме, какая глупость этот переезд. Ведь здесь у них есть все необходимое. Теперь им столько всего придется оставить — и раскладную кровать, на которой они спали с мамой, и скамью в кухне, на которой спал Эрик. Стол, стулья, комод, где они держали одежду, — все это достанется новым жильцам. Правда, стенные часы мама завернула в старый плед, чтобы взять с собой, и зеркало тоже. Простыни, полотенца и одежду они уложили в коричневый картонный сундук, который мама принесла с чердака.

Бленда знала, такой сундук называется «американский». И догадывалась, как он к ним попал: наверное, мама раздобыла его много лет назад, когда планировала их путешествие в Америку. Путешествие, которое за семь долгих лет так и не состоялось.

И теперь, думала Бленда, не состоится уже никогда. Теперь они никогда не увидят папу. Все эти годы за их кухонным столом пустовало одно место, папино. А потом к ним в дом пришел маячник Карл Нурдстен и сел на папин стул. Мама полагала, что Нурдстен поможет им снова стать полноценной семьей. Но она ничего не понимала, вообще ничего!

Бленда краем глаза заглянула в комнату, где мама, стоя на коленях, мыла пол. Теперь, когда в комнате ничего не осталось, кроме комода и кровати, она выглядела пустой и холодной. Сняли даже полосатую ткань, служившую ширмой в углу, где Бленда и мама вешали свои платья. На стенах остались светлые пятна в тех местах, где висели две картины: парусник, борющийся с волнами, и закат на море. Эти картины когда-то принадлежали папе. Мама хотела их оставить, но Бленда уговорила ее забрать их с собой.

Она сложила тарелки в деревянный ларь, стоявший рядом с ней на полу, и приступила к стаканам. Сколько же времени отнимали сборы! Прежде чем мама упаковала часы и завернула маятник в тряпки, чтобы он остановился, они успели пробить час. В три они должны были спуститься на пристань со всем своим скарбом. Прошел почти целый день, а у Бленды не было ни малейшей возможности ненадолго уйти. Но она должна успеть это сделать — во что бы то ни стало!

Она трудилась не покладая рук и упаковала в ларь все остальные вещи. Сверху она положила завернутую в несколько газет шкатулку с ракушками на крышке, где хранились ее письма к папе.

— Мама? — спросила она. — Я закончила. Можно, я ненадолго уйду?

Мама подняла голову:

— Ты что, посмотри, сколько всего не сделано! Нам еще мыть кухню. Надеюсь ты понимаешь, что это невозможно.

Бленда не часто перечила маме, но сейчас Тура была несправедлива. Эрик вообще ничего не делал, он как всегда где-то бродил и не появлялся уже несколько часов. А ей нельзя даже ненадолго отлучиться. Это было не просто несправедливо, это было невыносимо.

— Как ты можешь так говорить? — вырвалось у Бленды. — Я хочу проститься с моими друзьями, и ты мне это не запретишь! Разве я затеяла этот переезд?

Бленда видела, что мама растеряна, что она колеблется и подыскивает нужные слова. Это придало Бленде решимости. Впервые в жизни она поняла, что не должна подстраиваться под маму, что она может принимать решения сама.

— Я скоро вернусь, — сказала она более спокойным голосом.

И убежала.

Эрик выплюнул травинку изо рта и слегка отодвинул прикрывавшую ящик газету. Он пришел к крепости в последний раз. Он нескоро появится здесь снова — может, через год, а может, и больше. Но сейчас ему не до этого, сейчас у него есть дела поважнее. Сейчас ему надо подумать о Рулле, который лежит в ящике рядом с ним, вполне довольный жизнью. Он не догадывается о том, что его ждет.

На последней странице своей тетради Эрик написал заголовок: «Прощание с Рулле, 8 июня 1917 года». Это сегодня, сегодня им предстоит проститься. Эрик принял это решение накануне вечером, когда понял, что другого выхода нет. Рулле уже не маленький беспомощный вороненок, он хорошо ел, он подрос и часто сопротивлялся, когда Эрик хотел посадить его в ящик. Он уже не так сильно, как раньше, любил мух и других насекомых. Если на помойном ведре не было крышки, он немедленно подлетал к нему и начинал копаться в отбросах. Рулле уже можно было не кормить, он стал взрослой вороной и мог позаботиться о себе сам.

К тому же Эрик знал, что смотритель ни за что не разрешит взять Рулле с собой на маяк. Смотритель Нурдстен, или дядя Карл, как мама просила его называть, не любил птиц.

Потому Эрик решил, что сегодня они простятся. Ему осталось только немного дописать. «Вороны растут быстро, — писал он. — И, судя по всему, лучше всего они чувствуют себя там, где родились. Они любят рыбу, но не умеют добывать ее сами. Этим они отличаются от чаек, чьи птенцы рождаются у воды и сразу учатся ловить рыбу». Эрик пожевал кончик карандаша и задумался. Что еще надо написать в такой день? «Птица видит больше, чем человек, и видит другие вещи, потому что с воздуха все выглядит иначе. Поэтому птицам известно то, что неизвестно людям».

Если бы птицы умели говорить, подумал Эрик, мы бы узнали такое, чего и представить себе не можем. Каково, например, попасть с земли на высокую крышу, не пользуясь лестницей, просто взмыть в воздух и, несколько раз взмахнув крыльями, оказаться на месте. Или планировать над городскими дворами, высматривая открытые мусорные баки, или слететь к овощным рядам на площадь Кунгсторьет вечером, прежде чем дворники успеют смести все деликатесы.

Эрик подчеркнул последнее предложение: «Поэтому птицам известно то, что не известно людям». Быть может, Рулле знал, что его ждет? Быть может, он тоже чувствовал, что пришло время расставаться?

Эрик положил раскрытую тетрадь на траву, достал из кармана чернильницу и кусочек ткани, открутил крышку и хорошенько смочил ткань. Потом снял с ящика газету, взял Рулле и прижал его к груди. Приложив лапки Рулле к ткани, пропитанной чернилами, Эрик посадил вороненка на последнюю страницу тетради.

Рулле потоптался на месте, оставив после себя легкие беспорядочные штрихи. Эрика это не вполне устроило. Он хотел увидеть отчетливые вороньи следы, лучше такие, которые можно как-то истолковать, даже если они и не сложатся в настоящие буквы. Он вылил остатки чернил в углубление на камне, смочил лапки Рулле и бегом вернулся к тетради. На этот раз следы получились хорошие, четкие! Рулле расхаживал взад-вперед по странице, словно сочинял длинное письмо. Эрик был счастлив. Теперь на память от Рулле у него остались и следы, и сообщение, которое, возможно, удастся расшифровать. Приехав на маяк, он сядет и попытается разобрать, что хотел сказать Рулле.

Эрик провел рукой по черным перьям, снова опустил Рулле в ящик, накрыл газетой, а тетрадь положил в карман. Трава на том месте, где он сидел, примялась. Чтобы расправить ее, Эрик провел по ней ногой.

Он не знал, сможет ли он когда-нибудь сюда вернуться.

Бленда слетела вниз по лестнице, промчалась через двор и выбежала на улицу. Мимо сапожной мастерской и молочной лавки, налево, потом направо и снова налево. Вскоре, задыхаясь, она стояла у бакалейной лавки на Эстергатан. Велосипед на месте! И не только велосипед. Рядом сидел на корточках сам Аксель и накачивал колесо большим серым насосом.

— Аксель, — начала она.

Аксель обернулся и улыбнулся ей, кривой улыбкой, потому что во рту у него была зажата крышечка от ниппеля.

— Бленда, — пробормотал он. — Подожди, я сейчас, докачаю.

Бленда нетерпеливо топталась рядом. Неужели он не понимает, как у них мало времени? Он же знает, что они сегодня уезжают. Они безвозвратно теряют секунды, пролетающие мимо, пока он качает свой велосипед.

Аксель качал колесо целую вечность. Наконец он закрутил колпачок и прикрепил насос под багажником. Потом повернулся к Бленде и широко улыбнулся.

— Я уже не надеялся, что ты придешь, — сказал он. — Я ждал тебя целый день.

Сердце Бленды бешено колотилось. Он ждал, он волновался, что она не придет. Значит, она действительно ему нравится.

Только какая теперь разница, раз им все равно предстоит расстаться?

Аксель подошел к ней и обнял ее за шею.

— Не здесь, — прошептала Бленда. — Нас могут увидеть.

И снова подумала: какая теперь разница?

Аксель кивнул.

— Залезай, — сказал он. — Мы ненадолго уедем отсюда. Я предупрежу хозяина. Пусть вычтет из моего жалованья.

Аксель открыл дверь, заглянул внутрь и переговорил с бакалейщиком. Бленда ждала на улице. Когда Аксель вернулся, уши у него горели, значит, он все-таки не мог так запросто уйти с работы. Но все же он это сделал — рад и нее!