Тайны Ракушечного пляжа - Мари Хермансон

Все первое лето я мечтала о дружбе с Анн-Мари. Я видела ее в самых разных местах: на пляже, возле почтовых ящиков, в магазине. Она была худенькой, с короткими светлыми волосами, но темными бровями и ресницами. Летом она всегда становилась темно-коричневой. Сама она говорила, что у нее кожа как у индейца. Это красивое сочетание светлого и темного Анн-Мари унаследовала от отца — писателя Оке Гаттмана. И у ее брата Йенса был тот же тип красоты. Старшие же сестры — темноволосые, с едва заметными веснушками, — больше походили на Карин. Между передними зубами у Анн-Мари была забавная щель, которая осталась и потом, когда у нее выросли коренные зубы.

Заговорила с ней я только следующим летом. Мы пошли в магазин. В нем было прохладно и темно и пахло совершенно по-особому. Ведь он находился прямо посреди настоящей деревни: под окнами останавливались трактора, крестьяне заходили в магазин в испачканных глиной сапогах, и от них пахло навозом. На некоторых дачниках были кепочки для парусного спорта и небольшие пестрые платки на шее. За прилавком сновали продавцы и подносили товары, иногда убегая за ними на склад или в погреб. Параллельно они постоянно разговаривали с покупателями, а покупатели, дожидавшиеся своей очереди, переговаривались между собой. У человека, просидевшего целую неделю с папой и мамой в маленьком дачном домике, это вызывало не меньший интерес, чем цирковое представление.

Гаттманы тоже были в магазине. Мама купила мне мороженое и велела ждать на улице. Я ушла на лестницу. А там уже сидела Анн-Мари в шляпе цвета хаки, сильно надвинутой на лоб, и кормила мороженым свою жесткошерстную таксу. И тут я наконец отважилась:

— Как зовут вашу собаку?

— Крошка Мю.

— Можно ее погладить?

— Да, если она не будет против.

Это были первые слова, которыми мы обменялись.

Я всегда помню первые слова тех людей, которые для меня что-то значили. Андерс сказал: «Как тут странно пахнет». Это произошло в зале ожидания на вокзале в Фальчёпинге, там утепляли двери какой-то пластмассой. И стало началом очень интересного разговора, продолжавшегося в течение трех часов в поезде, а потом еще девять лет. Сисси, моя нынешняя лучшая подруга, когда мы еще не были знакомы, повернулась ко мне от соседнего столика в кафе, посмотрела на новорожденного Юнатана, которого я кормила грудью, и спросила: «А детей вообще имеет смысл заводить?»

Мы с Анн-Мари еще немного поговорили о собаке, а наше мороженое таяло и капало на стоптанную каменную лестницу.

«Она обожает мороженое и кексы тоже ест», — сообщила Анн-Мари.

Больше в тот раз мы почти ничего друг другу не сказали и вскоре разъехались по домам.

Но в один прекрасный день вдруг оказалось, что перед нашим забором бегает такса и что-то вынюхивает. Это Крошка Мю сбежала из дому. Мама привязала к ее ошейнику веревку, и мы повели собаку к Гаттманам.

Мы зашли на их участок, и я стала с изумлением разглядывать свисавшие с веток старых дубов качели и трапецию. Между веток примостился шалаш из фанеры, попасть в который можно было по висевшей рядом веревочной лестнице. Чуть дальше располагался построенный из старых досок пиратский корабль с палубой, капитанским мостиком, старыми парусами и «Веселым Роджером» на мачте.

На гористой половине участка находились два маленьких домика с такими же коричневыми стенами и зелеными оконными рамами, как у большого дома. Потом я узнала, что один из них был домом для гостей, другой — писательской лабораторией Оке.

Все это я раньше видела с дороги, проходя мимо. А теперь я попала на сам участок. Когда мы шли мимо качелей, я осторожно протянула руку и с благоговением потрогала веревку.

Крошка Мю стала тянуть поводок. По пути сюда она то и дело останавливалась и принюхивалась. Теперь же, оказавшись дома, она вдруг заторопилась. На своих коротеньких ножках, с развевающимися ушами она резво заскакала вверх по бревенчатой лестнице, а мама помчалась следом за ней.

На горном уступе, перед самым домом, стояла Анн-Мари и мешала что-то палкой в старом ржавом чане. Она серьезно посмотрела на нас из-под полей шляпы, не прекращая своего занятия. Я встала с другой стороны чана и заглянула внутрь. Он был полон воды и длинных водорослей.

Крошка Мю вырвалась и понеслась в дом. В дверях появилась Карин, очки у нее были сдвинуты на кончик носа. Мама объяснила, что мы нашли собаку у себя на участке. Карин это, похоже, не слишком взволновало. Она сказала, что Крошка Мю частенько так убегает, а потом, насытившись приключениями, возвращается домой. Мама, вероятно, ожидала большей благодарности, коль скоро уж мы поймали их сбежавшую собаку и вернули ее домой. Она довольно холодно попрощалась и, взяв меня за руку, собралась уходить.

Но тут Карин спросила, не хотим ли мы зайти и поесть черники с молоком. Сказала, что утром набрала несколько литров. Мама поблагодарила, но отказалась, сославшись на срочные дела дома.

— Может, ты останешься поиграть с Анн-Мари? — спросила Карин у меня.

Я посмотрела на Анн-Мари. Та живо закивала. Я взглянула на маму. Она, немного поколебавшись, согласилась.

Мама ушла, а я осталась. Она спустилась по бревенчатой лестнице, пересекла участок и удалилась по дороге. Меня охватило ощущение нереальности. Я повернулась к Анн-Мари.

— Что ты делаешь? — спросила я.

— Варю шоколад, — серьезно ответила Анн-Мари. — Если крутить палкой достаточно долго, получится шоколад.

Я посмотрела на водоросли, которые обвивали вращающуюся палку, образуя таинственные узоры. Я знала, что это — водоросли с моря, водоросли и ржавая вода, из которых никогда не получится шоколад. Но в то же время я поверила Анн-Мари. Ведь вполне может произойти чудо, и водоросли превратятся в шоколад. Я прямо представляла себе, как зеленые листочки растворяются и обретают светло-коричневый цвет. Мне уже чудился запах шоколада. Надо было только подольше помешать. Я отыскала отломанную ветку и принялась помогать.

Анн-Мари постоянно с любопытством поглядывала на меня из-под полей шляпы. Она меня оценивала.

— Придется очень долго размешивать, — сказала я.

Но прежде чем водоросли успели превратиться в шоколад, появилась Карин и предложила нам черники с молоком. Мы пошли в дом.

Я сидела за кухонным столом напротив Анн-Мари, и мы молча ели чернику, которая казалась просто маленькими кружочками в молоке. Изредка мы поглядывали друг на друга. Анн-Мари и дома сидела в матерчатой шляпе.

Даже погода в тот день была какой-то особенной: облачно, тепло и безветренно. Море было серым. От душистой герани на окнах исходил приятный запах лимона.

Карин сидела на веранде и печатала на машинке. Звуки, доносившиеся через открытую дверь, нарушали тишину. Временами она стучала по клавишам просто с бешеной скоростью. Потом звуки становились размеренными, нерешительными, как последние капли дождя после ливня, затем смолкали окончательно. После нескольких секунд тишины снова раздавался трескучий каскад. Меня удивил этот странный ритм, столь непохожий на звук монотонного ливня, который издавал секретарь у папы в приемной.

Дверцы кухонного шкафа были выкрашены в сказочный, просто-таки манящий голубой цвет. Я не знаю, как называется этот оттенок. Он мне больше нигде не встречался.

Я ловила ложкой плавающие ягоды и медленно ела, вслушиваясь и осматриваясь.

Вот я и здесь, думала я.

Когда первая эйфория улеглась, возникло умиротворенное ощущение, будто я попала домой. В этом-то и заключался парадокс моего отношения к семье Гаттманов. Осознание того, что они недостижимы и совсем не такие, как я. И вместе с тем ощущение, что мое место именно среди них.

Мы пошли в комнату Анн-Мари. Сперва надо было подняться на второй этаж, где располагались комнаты бабушки и дедушки. А оттуда вела крутая, почти как стремянка, лестница на чердак. Там жили все четверо детей. У старших девочек — Лис и Эвы — была одна большая комната на двоих. А у Анн-Мари и Йенса — по собственной каморке. Пол громко скрипел при малейшем прикосновении.

Толком поиграть мы не успели. В основном мы рассматривали всякие вещи, как это обычно бывает, когда приходишь к кому-нибудь в первый раз. Я копалась в ящике с игрушками, непрерывно восклицая: «Ух ты, вот это да!» А Анн-Мари сидела на кровати, скрестив ноги и надвинув шляпу на глаза, и только отмахивалась: «А-а, старье».

Когда за мной вернулась мама, мы только начали играть, и мне очень не хотелось уходить. Но дома собирались ужинать, так что остаться я не могла. Решили, что Анн-Мари пойдет с нами. И мы играли у нас дома до позднего вечера.

Когда она ушла и меня уложили в постель, я никак не могла заснуть. Я мысленно повторяла всю нашу встречу так же, как позднее прокручивала в памяти любовные свидания. Мгновение за мгновением, словно в замедленной съемке. Иногда я полностью останавливала картинку и долго всматривалась в нее, прежде чем вновь запустить фильм. Только проделав это несколько раз, я смогла успокоиться и заснуть. Некоторые события настолько важны, что их просто невозможно прочувствовать, пока они происходят. Потребуется немало времени, прежде чем на них можно будет посмотреть со стороны и по-настоящему пережить.