Никогда не угаснет - Ирина Шкаровская

Откуда и куда будут протянуты провода, кто с кем будет разговаривать, Инка представляет себе весьма туманно. Хоть и туманно, но образно девочка представляет себе начало мировой революции так: она идёт по площади, залитой солнцем, в одной шеренге с немецкими, китайскими, негритянскими, английскими пионерами, короче говоря, с пионерами всех национальностей. Играет объединённый международный шумовой оркестр, которым дирижирует Черепок. По площади идут колонны рабочих и мчатся грузовики, на которых сидят не деревянные чучела, а живые фашисты и буржуи в натуральном виде. У них грустные, заплаканные лица, у всех этих лордов, графов, королей, китайских мандаринов, владельцев алмазных россыпей, миллиардеров. Но Инке их нисколько не жаль, потому что они эксплуататоры!

Инка уверена, что в первый день мировой революции по случаю великого праздника отменят занятия во всех школах земного шара. И, конечно, она хотела бы, чтоб случилось это именно тогда, когда по расписанию у них будет два урока математики подряд!

Хорошо было бы также в первый день мировой революции открыть все кондитерские магазины. Чтобы каждый человек, ну и, конечно, каждая девочка, могли свободно войти в любую кондитерскую и провести в ней сколько угодно времени. И свободно есть там все сладости.

Но не пора ли в школу? Девочка ускоряет шаг, энергично размахивая клеёнчатым портфелем. В портфеле — книги, тетради, билеты членов ячейки «Друг детей». Эту нагрузку Инке дали с воспитательной целью, специально для того, чтобы она избавилась от рассеянности. Рассеянность — Инкин позор и несчастье. На переменке она открывает крышку парты и поднимает крик на всю группу:

— Куда-то пропала моя тетрадь по обществоведению. Липа, ты не видела, где моя тетрадь? Соня, а ну встань… Может быть, ты на ней сидишь?

Она выбрасывает из портфеля все свои вещи, краснеет, сердится, чуть ли не плачет:

— Ребята, ну что это такое? Кто взял тетрадку?

А ребята смеются. Тетрадь по обществоведению в её, Инкиной, собственной правой руке. И так на каждом шагу.

Уполномоченный ячейки «Друг детей» должен держать в сохранности членские билеты, собирать взносы и вести ведомость. Вот уже полгода Инка уполномоченная и с обязанностями своими справляется хорошо. По-прежнему теряет она тетради, ручки, носовые платки, одним словом — всё на свете, а членского билета ещё ни одного не потеряла! А как трудно заставить себя вести ведомость! Нужно красиво переписать фамилии членов ячейки, аккуратно разграфить лист. Никто не поймёт, что значит для Инки начертить линию! Иван Николаевич, физик, он же преподаватель черчения, говорит, что за всю свою жизнь он видел только одного человека, который абсолютно не умеет провести ровной линии. Человек этот — Инна Ивицкая.

— Что с тобой будет? Куда ты в жизни денешься? — сердится учитель.

Но в ведомостях Инка очень старается. Линии получаются не совсем ровные, но добросовестные.

В парке тихо, ночью шёл дождь, и непросохшие скамейки пусты. Только на одной скамейке, что рядом с голубым павильоном, сидит маленькая, сухонькая старушка. На ней шляпка с вуалью, калоши подвязаны верёвочкой, на руках рваные кружевные перчатки — остаток былого великолепия. Таких старушек в Киеве немало, и все они похожи одна на другую. Почти все одинаково высокомерно щурят глаза, горестно вздыхают, вспоминая о прежнем, и обычно произносят такую фразу: «Это было в мирное время», — то есть до революции.

Они ни за что не скажут: «Пролетарский сад. Первомайский», а только: «Царский, Купеческий». Для них не существует слова «трудшкола», а есть — «гимназия». Они восхищаются всем, что было:

— Ах, какие были пирожные у «Франсуа» на Фундуклеевской… В мирное время… Помните?

— А как играл оркестр в Шато-де-Флер!

И они шипят от злости, когда слышат дальний рокот пионерского барабана, когда видят паренька в ватнике, смело входящего в бывший университет святого Владимира.

Старушка сидит на скамейке и читает книжку. К переплёту прилип влажный кленовый листок. Книжка — старинная, истрёпанная. Инка любит такие. Невольно она задерживает шаг. Старушка, оказывается, читает детскую книжку! И девочка не может побороть любопытства:

— Скажите, пожалуйста, что вы читаете?

Старушка поднимает голову:

— Эта книжка называется «Без семьи» Гектора Мало. Ты её, наверное, не читала.

«А вот и читала! А вот и читала! Ещё тысячу лет назад, когда была во второй группе», — хочет ответить Инка и остаётся стоять с открытым ртом, нелепо расставив руки. Нет больше её портфеля. Это длилось всего лишь миг. Пока она стояла возле старушки, налетел, как вихрь, беспризорник, стукнул девочку кулаком по спине и вырвал из её рук портфель.

— Вот он! Вот он! Лови его! — крикнула старушка. Но где там! Между деревьями мелькнули ватные рваные брюки и тотчас же исчезли. Инка садится на скамейку, беспомощно озираясь вокруг. Медленно припоминает она всё, что лежало в её сумке: два пончика с вареньем. Она собиралась один съесть на первой переменке, другой — на второй. Толстая тетрадь по обществоведению, новенькая тетрадь по математике, пенал без крышки. И вдруг краска бросается Инке в лицо, сердце замирает.

Билеты общества «Друг детей»! И вспомнив об этом, о самом главном, девочка вскакивает с места и начинает громко всхлипывать.

Ну, куда ей идти теперь? В школу? Без учебников и тетрадей? Без членских билетов «ДД»? Нет, нет. Домой? А что ей делать дома? Понуро бредёт Инка по дорожке, наступая на гнилые ветки, сбитые ветром, на груды сухих багряных листьев. Незаметно пересекла она парк и подошла к выходу. Что это? Возле ограды, опершись, стоит беспризорник с её, Инкиным, портфелем в руках. На нём матросская тельняшка, ватные брюки, подпоясанные ремнём и кепка без козырька. Из-под неё падают на лоб грязные, спутанные волосы. Беспризорник жадно ест пончик и смотрит на Инку насмешливыми синими глазами.

— Отдай портфель! — громко сказала Инка. — Отдай сейчас же, это мой портфель.

Беспризорник съел пончик, сел на скамейку под каштаном и засвистал песенку на мотив «Глаза зелёные и жёлтые ботиночки…»

— Я тебе по-хорошему говорю… — повторила Инка.

— Вот не люблю нервных… Ты же видишь, я отдыхаю — подожди трошки… — он снял свою кепку без козырька и прикрыл глаза, делая вид, что спит.

— Подожди!.. Я в школу опаздываю… — Инка сжала кулаки. — Отдай, а то я…

— Мильтона позовёшь?

— Я сама заберу. Думаешь, боюсь тебя? — злые слёзы послышались в Инкином голосе. — Видели мы таких.

— А ну, подойди ближе…

— И подойду. Вот подошла. И стою. А теперь отдай! — грозно и решительно проговорила Инка.

Беспризорник посмотрел на Инку насмешливо и сквозь зубы произнёс:

— Эх ты, Коробочка…

— Кто-о? — У Инки глаза стали круглыми.

— Коробочка. Помещица такая была. Над барахлом своим трусилась… Это из произведения Николая Васильевича Гоголя «Мёртвые души».

— А ты откуда знаешь о Коробочке… и о Гоголе?

— Откуда! Думаешь, ты одна образованная! — рассердился беспризорник. — А ну, проваливай отсюда.

— Слушай… — Инка покраснела и смущённо взглянула на него, — слушай, знаешь что… Бери себе портфель. Всё бери. Пенал, учебники и карандаши цветные. Только билеты отдай мне.

— Какие билеты? — беспризорник тряхнул портфелем, и на землю вывалилось всё его содержимое: учебники, тетради, членские билеты ячейки «Друг детей».

Беспризорник взял один из билетов и пренебрежительно произнёс:

— Черепанов Володя… Тоже называется, «друг детей»! Пять месяцев членских взносов не платил.

— Ладно… Отдай.

Инка молча спрятала билет Вовки Черепка в портфель, а когда подняла голову, то увидела, что беспризорник медленно идёт вдоль ограды.

— Эй ты, послушай…

Он обернулся.

— Давно уркаганишь?

— Хочешь перевоспитать? — Он шмыгнул носом и плюнул так, что плевок, описав в воздухе кривую, перелетел через ограду. — Ничего не получится… Я морально дефективный!

Какой-то очень гордый, очень независимый вид у этого оборвыша. Стоит и смотрит своими синими глазами на Инку. И Инка стоит, не двигаясь, смотрит на него.

Вдруг он улыбнулся, и на щеках его появились ямочки.

— Что ты стоишь, детка? Получила сумку и топай в школу. Ну… Чего баньки вылупила?

Инка понимает, что должна сказать сейчас что-нибудь умное, но ничего не может придумать.

— Адью! — он приподнимает над головой свою кепочку без козырька и, повернувшись, медленно идёт вниз по бульвару.

— Подожди! Подожди!

Инка всё-таки хочет с ним поговорить толком. Сказать ему о том, что глупо шататься голодному, в лохмотьях, когда есть коммуны и детские дома.

— Эй ты, парень!

Но он не слышит. Быстро, чуть вразвалку, идёт вперёд. И когда он отходит уже далеко. Инка замечает, что он обронил сложенный вдвое, грязный листок бумаги. Девочка поднимает его, разворачивает и читает: