Никогда не угаснет - Ирина Шкаровская

Разве это не правда? «Всегда, везде с тобой душа моя».

Когда мама читает эти строки. Инке хочется прижать голову к её груди и сказать матери какие-то ласковые, важные слова. Но слов таких девочка найти не может. Да они и не нужны. Ксения Леонидовна и так знает, о чём думает дочка. Вот и сейчас она поднялась, взяла в руки чемоданчик и с грустью посмотрела на тётю Мотю.

— Ох, и огорчится Инка. В первый раз праздники без меня!

И она обняла тётю Мотю.

— А может быть, постараетесь приехать?

— Вряд ли, — покачала головой Ксения Леонидовна, — зачем же я еду? Людям в праздники особенно хочется хорошую музыку послушать…

Кто-то звонит. Это, оказывается, Коля.

— Уезжаете?

И, не расслышав ответа, Коля выхватывает у Ксении Леонидовны из рук саквояжик и растерянно оглядывается.

— Я вас пойду провожу. Можно? А где ваш багаж?

— Да это всё…

Коля разочарован. Если бы ему сказали, что для соседки нужно поднять дом, он с радостью взялся бы за это…

Вечером приходит Инка — весёлая, возбуждённая.

— Ой, как хорошо у нас получается пьеса «Красные дьяволята». Если б вы только видели, тётя Мотя! — тараторит она в передней, сбрасывая пальто и калоши.

— А мама пришла? — С этим вопросом девочка входит в комнату и, ещё не переступив порога, понимает.

Мама уехала. Не будет её и на праздник! Как Инка не подумала, что такое может случиться! Девочка подходит к роялю, ударяет по клавише и, опустив голову, думает невесёлую думу. Как надеялась она на праздник, как мечтала его провести с мамой вместе! Все, все дети будут праздновать с мамами и с папами. Димка и Толя, и Юра Павлик, и Черепок. У Липы, как и у Инки — нет отца — погиб под Перекопом, но мама у неё такая домовитая, весёлая. Она обязательно спечёт пирог, поставит в вазочки бумажные красные розы и сама наденет праздничное платье. Только одна она… Инка вот-вот начнёт всхлипывать. Но тут входит тётя Мотя и ставит на стол горячие, очень вкусные ватрушки и чай. А вслед за тётей Мотей является Коля. Они усаживаются за столом, и Инка в лицах рассказывает им пьесу «Красные дьяволята». И так увлеклись они её рассказом, даже забыли о том, что пора спать.

— Если ты боишься, я могу у тебя переночевать, — осторожно заметила тётя Мотя, когда Инка закончила рассказывать.

— Что вы, что вы! Я ни капельки не боюсь! — замахала руками Инка.

Пожелав девочке спокойной ночи, Коля и тётя Мотя ушли. И вот теперь-то Инке делается страшно.

И не то, чтобы страшно, а как-то не по себе. Как ни удивительно, но это так. Девочка, которая участвовала ночью в облаве на беспризорников, лазала по трущобам и кладбищам, боится быть в комнате одна.

— Да разве ты одна, Инка?

Кто это сказал? Никто.

Девочка подходит к окну. За окном шумят жёлтые тополя, в небе горят далёкие звёзды.

— Нет, Инка, ты не одна.

С портрета в чёрной раме смотрит на девочку молодой красный командир. На нём френч, а на плечи накинута бурка, на голове папаха с красной звездой. Это Инкин отец. У него такой же нос, как у дочки, короткий, слегка вздёрнутый и такие же ясные, упрямые глаза. Вероятно именно в этой бурке и в папахе стоял он перед шеренгой белобандитов. Они пришли в госпиталь, где на больничной койке лежал он, разметавшись в тифозном бреду. Колчаковцы хотели его прикончить тут же. Но он, сам не понимая, что делает, через силу поднялся с кровати, набросил на плечи бурку и встал.

— Идёмте, — сказал он.

И они повели его, босого, по снегу на площадь, к месту казни, где уже стояли со связанными руками его боевые товарищи-красногвардейцы. Он шёл, и в голове у него мутилось, а в глазах плясали зелёные, красные, лиловые огни. Он ничего не видел и обо всём забыл. О жене, и о маленькой дочурке, и о том, что его ведут на расстрел. В затуманенном сознании вспыхивали, сбивались в клубок слова, фразы, и он никак не мог отыскать то, что хотел. И только став рядом с товарищами, он внезапно спас, вытащил из горячечного бреда эти единственно важные, нужные слова.

— Да здравствует Советская власть! — крикнул он слабым, срывающимся голосом.

— Смирна-а! — скомандовал колчаковец в английской форме. — По совдепии пли!

Инка не помнит отца. Ей было всего четыре года, когда он погиб. Но очень часто она к нему мысленно обращается. И он тоже очень часто беседует с ней. Вот и сейчас он сказал:

— Неужели моя дочка, дочка красного командира, такая трусиха?

— Ничего подобного! — громко проговорила Инка и рассмеялась, услыхав свой голос.

Потом она быстро постелила себе, нырнула с головой под одеяло и, по привычке подогнув коленки, задумалась.

— А что хорошее будет завтра?

Инка верит в то, что каждый день случается что-нибудь хорошее. И она права. Каждый день бывает хорошее, но люди не всегда это замечают.

Стёпка-Руслан

На следующий день Инка возвращалась из школы обычной дорогой — через Николаевский парк. Возле голубого павильона девочка задержала шаг, прислушалась. В павильоне кто-то громким шёпотом разговаривал. Тогда Инка подошла ближе, приоткрыла дверцу и, к удивлению своему, увидела беспризорника, того самого, который две недели назад вырвал у неё портфель из рук. Был он не один. За круглым полированным столиком сидели ещё двое мальчишек. Перед ними лежал ридикюль с оторванной ручкой и рядом предметы, крайне необходимые беспризорнику, а именно: губная помада, круглое зеркальце, розовый, обшитый кружевом платочек. И ещё девочка заметила горку мелочи. Склонив голову, Инкин знакомый озабоченно пересчитывал медяки и серебро.

— Шестьдесят одна копейка! — громко сообщил он, кончив считать, поднял голову и в дверях увидел Инку. Глаза их встретились.

— Здравствуй! — радостно сказала Инка и вошла в павильон. Мальчишки недружелюбно посмотрели на неё, а тот, знакомый, которого девочка мысленно назвала Русланом, пожал плечами. На лице его были написаны смущение, недовольство и растерянность — всё вместе.

— Чего тебе? — он вытер нос рукавом тельняшки, смерил девочку насмешливым взглядом: — Чего тебе… Каланча?

Каланча! Откуда этот беспризорник узнал, что её называют каланчой? Неужели сам додумался? Очевидно.

— Ничего не надо, — сердито ответила девочка и присела за столик. Тогда самый меньший из троих, курносый, шепелявый мальчишка лет восьми, запротестовал:

— Шего ты пришла шюда? А ну катись отшедова…

— Не хочу катиться… — Инка вынула рабочую книгу по обществоведению. — Буду здесь учить.

— Шорт с ней, нехай сидит, — махнул рукой шепелявый. — Давай, Штёпка, делиться, — обратился он к синеглазому.

«Ага! Значит, его зовут Стёпкой! — подумала Инка. — А кто же, в таком случае, Руслан? Может быть, письмо писал Стёпка Руслану?»

— Шестьдесят одна копейка поделить на три — выходит по двадцать копеек на каждого. А копейка остаётся. Что сделаем с копейкой? — задал глубокомысленный вопрос Стёпка.

— Купим шахару, — мечтательно проговорил шепелявый и с нежностью посмотрел на третьего мальчишку. — Да, Петька?

— Шахару, шахару, — передразнил Петька. — Ох, и жадюга ты, Ванька. Есть у тебя двадцать копеек, ну и купуй себе шахар. Давай лучше нищему отдадим, слепому, который на бульваре Шевченко стоит.

— Он зрячий… И злой, как собака. Не надо ему ничего подавать, — возразил Стёпка.

Могла ли девочка спокойно слушать такие вещи и не вмешаться?

— Не знают, куда копейку деть! Вот чудаки! В МОПР отдайте.

Мальчишки переглянулись, умолкли.

— Да, можно в МОПР, — снисходительно согласился Стёпка. Затем, взяв пудреницу, повертел её в руках. Подвижное, лукавое лицо его выразило удивление.

— А ента штуковина для чего?

Инка сделала вид, что читает, а на самом деле зорко следила за всем, что происходит. «Вероятно, сейчас будут губы красить», — подумала она и не ошиблась. Ванька взял помаду и, строя перед зеркальцем уморительные рожи, накрасил себе губы, щёки, нос.

— Не балуй, — отнял у него Петька помаду и стал ею что-то царапать на стенке павильона.

«Наверно, пишут неприличные слова», — подумала девочка и, не поднимая головы, сказала:

— Зачем портишь стенки? Это ведь не твой павильон, а государственный.

Ей никто не ответил. Оба — Стёпка и маленький Ванька — зорко следили за Петькиной рукой. И хотя Инка решила не смотреть, но всё же не выдержала — посмотрела.

«Марека — сволочь и паскуда», — написал Петька.

— А кто такой Марека? — поинтересовалась девочка.

— А кто такая ты? — недружелюбно проговорил Петька.

— Много будешь знать, скоро состаришься. Тебя не трогают, и ты сиди, молчи, — отозвался Стёпка и снова взялся за делёж трофеев.

— Вот сморкалку я себе беру, а зеркало Алёшке «Вшивому» дам. Нехай на себя любуется и воши считает.