Дьявол. В быте, легенде и в литературе средних веков - Александр Амфитеатров

О пищеварении беса известно больше трагикомическим случаям, обнаруживавшим, в разных трудных для него столкновениях, что дьявол существо весьма нервное и с перепуга слабое на желудок. Великое множество знаменитых виноградников Западной Европы приписывают свое происхождение тому обстоятельству, что, мол, черт над сим местом встретился с небесным воинством и с перепуга впал в «медвежью болезнь». Великолепно записана и рассказана нормандская легенда подобного содержания — о горе Сен Мишель — у Гюи де Мопассана. Аналогичные сказания имеются и у нас в эпосе как великорусском, так и малорусском. Гриммы, наш Афанасьев и вообще мифологи стихийной школы обратили на сказки о разных проявлениях дурного пищеварения у черта, быть может, даже уж слишком много серьезного внимания, пристегивая их к пережиткам мифов о боге — громовнике.

Обмен веществ изнашивает материю. Все телесное должно стареть. В народных поверьях старость знает и дьявол. «Когда черт стареет, то он идет в монахи». Но Исидор Севильский[4] отрицает, чтобы черти старели. В раввиническом предании они не только стареют, но и умирают. Русский сказочный черт вполне человеческое существо: он охотно ест и пьет все, что люди, стареет, болеет, умирает, бывает ранен и убит и даже по смерти разлагается.

«— Как стал от игумена выходить, — рассказывает в „Братьях Карамазовых“ инок Ферапонт» — смотрю — один за дверь от меня прячется, да матерой такой, аршина в полтора али больше росту, хвостище же толстый, бурый, длинный, да концом хвоста в щель дверную и попади, а я не будь глуп, дверь-то и прихлопнул, да хвост-то ему и защемил. Как завизжит, начал биться, а я его крестным знамением, да трижды, — и закрестил. Тут и подох как паук давленный. Теперь, надоть быть, погнил в углу-то, смердит, а они-то не видят, не чухают.

О болезнях черта много рассказали, под пыткой, ведьмы в колдовских процессах: когда он болел, они должны были ходить за ним в качестве сиделок.

Некоторые отцы церкви, в том числе св. Григорий Великий, почитали дьявола совершенно бесплотным, но мнение их не нравилось народу. Св. Фома Аквинат (1227–1274), изложив голоса за и против, вывел заключение, что вопрос о телесности или бестелесности дьявола для веры не важен. Народная фантазия не согласилась с этим и продолжала воображать черта телесным в полном смысле этого слова.

Тело дьявола предполагается человекоподобным, — однако, не тождественно человеческим. В результате своего падения Сатана, «создание великой красоты» (La creatura ch'ebbe il bel sembiante), по свидетельству Данте, огрубел и уплотнился телом, а прелесть лица его превратилась в позорное безобразие. Та же судьба постигла его сообщников. Дьяволы стали чудовищами, в которых человеческое смешано со звериным и часто второе берет верх над первым. Если бы дьяволы подлежали зоологической классификации, то могли бы составить отдельную семью антропоидов (Артуро Граф). Наш Костомаров, в своем послесловии к известной «Повести о Соломонии Бесноватой» хорошо говорит что русские бесы, столь ярко обрисованные в этом любопытном памятнике демонологии, — «какие-то земноводные люди, подверженные, как и мы, условиям материальной жизни: они едят, пьют, имеют половое сообщение, родятся и умирают; они безобразны, и по наружности скорее похожи на зверей, чем на людей; они, как люди, мыслят и говорят, имеют общественные связи, ибо сознают между собой братство, имеют религию и поклоняются божеству; называемому Сатаной; отличаются от людей тем, что могут принимать различные образы, способность, которой, однако, не лишены, безусловно, по народному верованию, и люди — если они колдуны; бесы, кроме того, что они звери по наружности и люди по жизни, еще все как бы колдуны, то есть все, по природе своей, способны на то, что доступно между людьми только некоторым, обладающим таинственной наукой». В главе об инкубах мы встретимся с любопытными галлюцинациями одной дамы, которая определяла демонов, на нее нападавших, удачным именем «человекоживотных» (homanimaux).

«Бесов вообще рисуют безобразных» (Лермонтов). Принцип интеллигентской романтики XIX века «Le beau c'est le laid» весьма далек от народной демонологии, которая и в средние века и сейчас настойчиво желала и желает соединить красоту с понятием добра, а зло воплощает в отталкивающее уродство, либо, в виде снисхождения, презрительно одевает его искаженными формами смешного шутовства. Вообразить Сатану отвратительным требовали ненависть и страх к нему, которые внушала и которых требовала церковь. Авторы житий, сказочники, поэты, художники и скульпторы тратили вдохновение и силы на изображение Сатаны в самом гнусном виде и иногда преуспевали в этом настолько, что сам дьявол выходил из терпения, находя, что это уже слишком. За подобный пасквильный портрет он даже столкнул одного художника с лесов, на которых тот работал, но, к счастью мастера, Мадонна, которую он незадолго перед тем написал совершеннейшей красавицей, протянула руку с картины и удержала его в воздухе.

Знаменитый художник XIV века, Спинелло из Ареццо (1308–1400), человек крупного дарования и чрезвычайно живой фантазии, писал для церкви San Agnolo в Ареццо картину, изображающую падение ангелов, при чем придал Люциферу такой ужасный вид, что сам не выдержал созданного им зрелища. Старику всюду начал представляться дьявол, упрекающий Спинелло за безобразие, в котором художник его вообразил. Постоянная галлюцинация эта так подействовала на Спинелло, что он заболел и вскоре умер (Ланци). Brierre de Boismont прибавляет, что бедный Спинелло пробовал искупить свою вину перед взыскательным бесом, придав ему, — первый из художников, — более человеческий образ, но, должно быть, опоздал с этим покаянием, потому что бесы не давали ему покоя и замучили-таки бедного галлюцината до смерти.

Вообще дьявол довольно-таки ревнив к репутации своей наружности. Гоголев кузнец Вакула преследуется, ведь, чертом, подобно художнику Спинелло, отчасти и за то, что нарисовал дьявола в аду в таком мерзком виде, что бабы им стали детей пугать: «Ось, бачь, яка кака намалевана!»

Человекоподобность дьявола признавали все визионеры, удостоившиеся его лицезреть, но о точной его наружности, даже о росте, не только каждый из них, но часто один и тот же говорит разно. Св. Антоний видел его однажды черным гигантом, который головой касался облаков, другой раз — в виде голого негритенка. Манихеи, еретики второй половины III века, приписывали князю тьмы гигантские размеры. Анахореты пустыни Фиваидской видели беса, обыкновенно, в образе эфиопа, что естественно для белых людей, поселившихся среди чернокожих. Но в средние века эфиоп этот перекочевал из Африки в Европу и таковым видел беса даже св. Фома Аквинат. В русской церковной литературе, а в особенности в старообрядческой, «эфиоп» и «мурин» играли весьма важную роль — настолько, что оба имени, потеряв свое этническое значение, стали нарицательными кличками дьявола, обратились из эпитетов в синонимы: предмета.

Эфиопы, видом черные,И — как углие глаза.

грезятся Власу Некрасова в адских видениях его горячечного бреда.

Черный цвет дьявола естественно приличен ему, как князю тьмы. Исполинский рост он получил по наследству от языческих и библейских гигантов, воплотителей злой, антикультурной силы, враждебной идеям божества и религиозной цивилизации. Титанов греческой мифологии Данте нашел нужным перенести на мучение и в свой христианский ад, хотя последнему, казалось бы, совершенно бесполезна расправа с врагами христом низверженного Зевса. Злая воля в средневековом эпосе всегда воплощается в великане и великан этот — либо сам черт, либо сын черта. Дантов Люцифер — гигант, горе подобный. В видении Тундала (XII век) князь демонов, осужденный вечно жариться на раскаленной решетке, имеет, подобно Бриарею, сто рук. Таким же сторуким и стоногим видела Сатану в XIV веке св. Бригитта. Иногда, впрочем, воображают дьявола карликом, в чем А. Граф видит влияние германской мифологии.

Данте дал Люциферу три лица, подражая подобным же средневековым изображениям в виде человека с тремя лицами Троицы небесной: как обезьяна божества и вечный контраст его, Сатана должен был, конечно, изобрести свою общественную дьявольскую, черную троицу, пародируя ипостаси и отражая благодать их в карикатуру обратно пропорциональных пороков. Люцифер с тремя лицами изображался много раз в скульптуре, в живописи на стекле, в миниатюрах на манускриптах, с головой, то украшенной венцом, то обезображенной рогами, а в руках — скипетр, иногда меч, а то и два меча. Такое тринитарное изображение Сатаны гораздо старше и Данте, и Джиото, который дал ему место в одной своей фреске, Сатану писали так уже в XI веке. Более того: еще в апокрифическом евангелии от Никодима, памятнике VI века, упоминается «трехглавый» Вельзевул.