Дьявол. В быте, легенде и в литературе средних веков - Александр Амфитеатров

«Однажды Иван валялся пьяный около корыта, где мок в овсянке овчинный рукав; этот рукав целую ночь ругал его; „Камбала!“, — очевидно, намекая на, егокривой глаз».

Уловить общий тип дьявола тем труднее, что, по весьма распространенному мнению, каждыйдемон имел свою индивидуальную наружность, соответственную его характеру, рангу в адской иерархии и специальности. В человекоживотном смешении дьявола иногда зверь подавляюще берет верх над человеческим составом, как, например, Герион у Данте, который, взяв это имя из эллинской мифологии, одел его в апокалипсические формы:

Ессо la fiera con la coda aguzza,Che paossa i monti, e rompe i muri ed armi,Ecco colei che tutto il mondo apuzza!Si cornincio lo mio duca a parlarmi,E accennolle, che venisse e proda,Vicino al fin dei passeggiati marmi:E quella sozza immagine di frodaSen venne, ed arrivo la testa e il busto:Ma in su la riva non trasse la codaLa faccia sua faccia di om giusto;Tanto benigna avea di for la pelle,E di un serpente tutto lo altro fustoDue branche avea pilose infin le ascelle:Lo dosso, e il petto, ed ambo e due le costeDipinte avea di nodi i di rotelle.Gon piu color sommesse e sopraposteNon fer mai drappo Tartari, ne Turchi,Ne fur ta tele per Arague Imposte.Come tal volta stanno a riva i burchi;Che parte sono in acqua, a parte in terra,E come la tra li Tedeschi lurchiLo bivero si assetta a. far sua guerra;Cosi la fiera pessima si stavaSu l'оriоch'e di pietra e il sabbion serra.

Дантологи (Ланчи, Бетти, Скартаппини) находят, что в этом описании своем Данте подражаладской саранче из Откровения Иоаннова (VI,7—11) и в особенности, царящему над нею Ангелу бездны.

«По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; а на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее — как лица человеческие;

и волосы уней, как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов;

на ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее, как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну;

уней были хвосты, как ускорпионов, и вхвостах ее были жала; власть же ее была — вредить людям пять месяцев.

Царем над собой она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски — Аваддон».

Иногда животное вытесняет из дьявола человеческое подобие — и тогда является адский зверь, чудовище, зародившееся вмифологических образах Вавилона и Египта а также на страницах Апокалипсиса и получившее необычайно подробное развитие в Видениях средневековых аскетов и дидактически-благочестивых романах. Бредовые звери эти, созданные воспаленным воображением из обрывков действительных животных, сложены самымфантастическим образом, совмещая всебе признаки всех животных царств, словно нарочно затем, чтобы символизировать как каприз и злоба дьявола ругаются над законами природы и насилуют ее строй. Звери египетской мифологии, при всей их причудливости куда проще. Так мистическим животнымСэта, египетский Сатана рисуется довольно скромное и почти правдоподобное четвероногое плотоядного типа, вроде собаки или шакала, удлиненной хищной мордой напоминающее ближе всего, пожалуй, борзую, с прямыми торчащими ушами и длинным хвостом, на конце раздвоенным. Иногда Сэт изображается в виде этого адского зверя, иногда в виде человека, но с головой своего символического животного. Из настоящих представителей животного мира Сэту были посвящены гиппопотам, коршун и многие другие хищные животные, вид которых он иногда принимал. И эти уже без всяких демонических. изменений и прикрас. Мы встретим этих удивительных зверей, которыми населило преисподнюю средневековье, в главе об «Аде», по описанию их неким Тундалом.

Отступления от правила изображать дьявола безобразным, в средних веках, очень редки. В одной латинской библии IX или X века, находящейся в Парижской Национальной Библиотеке, Сатана, искушающий Иова, сохранил еще свой прежний ангельский вид — крылья и даже ореол вокруг его головы, дьявольство его характеризуется только когтями на ногах и сосудом с пылающими углями, который он держит в левой руке. В одной французской героической поэме двенадцатого века — «La Bataille Alisians» — дьявол выведен совсем красавцем; его портят только большой рот и горбатый нос. Эстетическое направление Возрождения сказалось и на представлении о дьяволе. Вот как описывает Сатану Федериго Фрецци (ум. 1416), епископ в Фолиньо и автор «Quadriregio»:

«Я думал увидать злое чудовище, ждал увидеть погибшее и унылое царство, а нашел его торжествующим и славным. Сатана оказался велик, прекрасен и имел такой благосклонный вид, такую великолепную осанку, что казался достойным всякого почтения. На голове его сиял великолепный тройной венец, лицо было веселое, глаза смеялись, в руках он держал скипетр, как прилично великому властелину. И, хотя ростом он был в три мили вышины, надо было удивляться, как соразмерны его члены и как хорошо он сложен. За плечами его шевелилось шесть крыльев из таких нарядных и блестящих перьев, что подобных не имеют ни Купидон, ни Килленийский бог (Гермес)» (Arturo Graf).

Правда, все это оптический обман: взглянув на Сатану вооруженным глазом, сквозь адамантовый щит Минервы, своей вожатой, поэт видит адского царя свирепым чудовищем, чернее негра, с дико горящими глазами; голова его украшена не венцом, а переплетающимися драконами, он оброс по всему телу как будто волосами, но в действительности это ужасные змеи, руки у него с когтями, а брюхо и хвост — как у скорпиона. Но, тем не менее, почин украшать Сатану сделан и пришелся по вкусу века.

Из художников, как сказано, выше, первым придал Сатане «страшную красоту» Спинелло Аретинский, которого Бриер де Буамон зовет за это «предшественником Мильтона». В «Страшном Суде» Микель Анджелло демоны уже мало чем отличаются от грешников: художник достигает в них впечатление не внешним безобразием, но ужасной экспрессией внутренних страстей. Демоны Мильтона, равным образом и Клопштока, сохранили и после падения не малую долю прежней своей красоты и величия. Однако, демоны Тассо, наиболее народного из четырех законоположных поэтов Италии, сохранили чудовищные и ужасные формы и воспроизводят все страшные призраки античной мифологии. Восемнадцатый век, погасивший костры ведьм, и обративший дьявола в философскую идею, увенчанную после многих второстепенных немецких «Фаустов», гениальным синтезом в «Фаусте» Гете, окончательно очеловечил Сатану. А протестующий романтизм XIX века, усилиями Байрона, А. де Виньи, Лермонтова, и др., настолько облагородил и возвысил его, что Люцифер, Демон, Мефистофель становятся излюбленными владыками — символами человеческой мысли, решительно торжествующими в воображении бунтующего человека над своими исконными небесными врагами. Сообразно с этим моральным повышением, становится он и физическим красавцем:

господень ангел тих и ясен,На нем горит блаженства луч,Но гордый демон так прекрасен,Так лучезарен и могуч!

Это эстетическое отношение к дьяволу как олицетворению прекрасной и гордой мысли нашло себе, уже в наши дни, конечное и блистательное увенчание в гениальном «Демоне» несчастного Врубеля.

И даже когда нынешний дьявол некрасив, он сохраняет в наружности своей ту значительность и, как говорится, «интересность», которая привлекает к нему уважительное внимание больше самой блистательной красоты. Мефистофель в мраморе Антокольского, в сценическом гриме Эрнста Поссарта и Шаляпина сделал европейскому обществу зловещую фигуру кавалера в бархатном колете, шелковом плаще, в берете с тонким, колеблющимся петушьим пером и длинной шпагой на бедре.

Bin ich als adler Junker, hierIn rothem, goldverbramtem Kleide,Das Mantelchen von starrer Seide,Die Hahnenfeder auf dem Hut,Mit einem langen, spitzen Degen…

Этот образ дьявола — несомненно, из всех художественных, самый популярный, несмотря на то, что он, сравнительно, из новых: появляется не ранее XVI века… Но он сразу так фантастически и привился к поверьям Европы после пережитой ею реформации, что этот вид дьявола надо считать как бы средним между собственной его формой и теми излюбленными его метаморфозами, о которых теперь будет речь. Имея свой собственный индивидуальный образ, демон, сверх того, обладал, способностью изменять свою наружность, по желанию, в другие образы, причем в этой своей способности он совершенно неограничен и вполне заслуживает название адского Протея, которое ему давали богословы. Злые духи, — говорит Мильтон, — «принимают по своему желанию тот или иной пол или сливают их вместе. Так мягка, так проста бестелесная сущность, что, будучи свободной от мускулов и поддержке костей, она может вливаться, следуя планам воздушных существ, в любую форму, ясную или темную, жидкую или твердую, и, таким образом, приводить к намеченным результатам деяния своей любви и злобы».

Будучи по природе безобразными, дьяволы могли искусственно принимать красивую и обольстительную наружность, либо облекаться в пугающее безобразие же, отличное от собственного.