Двойная тайна от мужа сестры - Яна Невинная
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто бы сомневался, что дед не был нормальным. Я вообще до сих пор удивлена, что он умер. Не верю. Мне казалось, этот колосс будет существовать вечно, тем более я его не видела в гробу и для меня он остался живым. Так и кажется, что сейчас он зайдет в это душное помещение, бахнет кулаком по столу и разгонит всех заниматься делами.
— Чего расселись, трутни? Быстро за работу! — вспоминаю его строгий голос.
Он не любил бездельников, просто презирал. С самого юного возраста я помню, что нагружал нас работой, хоть и несложной, но тогда мы считали это каторгой. Злились на него, ведь слуги могли сделать за нас всю работу, семьей мы были далеко не бедствующей.
Но мы с сестрой всё детство сами и накрывали на стол, и убирали с него, занимались по несколько часов кряду, жили как солдаты в казарме.
Ничего хорошего я не жду. Чувствую, что старик мог подлянку сделать даже после смерти. Сижу и не понимаю, а меня сюда вообще зачем пригласили? Похвастаться чужим наследством и завещать мне при этом сарай? Не удивлюсь. Я уже давно не принадлежу этой семье, в наших жилах по чистой случайности течет одна кровь.
— Как вы знаете, Герман Альбертович посвятил всю свою жизнь тому, чтобы улучшить благосостояние семьи и сделать успешной компанию. Вместе с давним партнером, покойным Аристархом Горским, они с нуля создали «SG Group», а в тяжелые времена, после смерти Эльдара Горского, пришлось несколько акций продать сторонним партнерам.
Давид опускает голову, когда упоминают его безвременно погибшего отца, и у меня в сердце невольно рождается сострадание. Но я стараюсь задавить это ненужное чувство на корню.
— Но к концу жизни Герман Альбертович, ценя давнее партнерство Горских и Стоцких, — продолжает нотариус, — сделал всё, чтобы вернуть все разрозненные акции. В итоге тридцать процентов акций принадлежит семье Горских, непосредственно, Давиду, как вы знаете. Тридцать процентов вам, Лев Германович. А вот оставшиеся сорок принадлежат… кхм, простите, принадлежали покойному господину Стоцкому-старшему.
Нотариус делает паузу, во время которой я обращаю внимание на изменившееся лицо отца. Он, как и я, чувствует подвох. Я знаю, отец возлагает большие надежды на наследство.
При жизни ведь этого не получил, старик всегда всё делал по-своему, так что я даже не удивлюсь, если акции вообще уйдут на благотворительность. Чисто из принципа и вредности деда.
— А теперь, наконец, перейдем к самому завещанию. Ева Львовна Дюран, в девичестве Стоцкая, внучка усопшего, получает дом площадью пятьсот тысяч квадратных метров. Лев Германович Стоцкий, сын покойного, получает парк автомобилей, а именно…
Нотариус начинает нудно перечислять все марки автомобилей. И мне кажется, что я слышу, как скрипят зубы отца. Он явно не это хотел услышать. Рой говорит и говорит, перечисляя различные мелкие предметы наследования, не забывая слуг и старинных друзей. У дедушки было много антиквариата, старинных картин, драгоценностей. Я знаю, что мама была бы не прочь получить всё это. «Ценительница» искусства, как же.
— Скукота, — шепчет мне в ухо почти пришедший в себя Олег, довольно ухмыляясь, — но зато дом достался.
Я не слушаю, что он там еще говорит мне, в этот момент в поле моего зрения попадают кулаки Давида, он сжимает их крепко, сильные мужские руки привлекают мое внимание. И это будит во мне горячие воспоминания, что заставляют сейчас краснеть, ощущая пылающий жар на щеках. Порой речь нотариуса ускользает от моего внимания, не могу сосредоточиться.
Чтобы отвлечься, бросаю короткий взгляд на сестру. С интересом наблюдаю за ее реакцией. Я ожидала от нее негодования или агрессии из-за того, что дом дед завещал мне. Всю жизнь наблюдала от нее зависть в отношении меня, но, сколько бы я ни старалась подружиться с ней или привлечь внимание, мне доставалась только злоба. До сих пор не понимаю, в чем я перед ней виновата.
— Какая же ты жалкая, — вспоминаю ее последние слова мне перед отъездом из России.
Горечь оседает у меня в груди. Ведь именно она осталась в лоне семьи, вышла замуж за любимого мною мужчину, а вот мне пришлось уехать. Понимает ли она, что имеет ту судьбу, о которой мечтала я? Впору мне завидовать ей, ведь это мне пришлось согласиться на замужество ради детей, которые до сих пор не знают бабушку и дедушку. И вряд ли когда-нибудь станут любимыми членами семьи Стоцких. Мы все уже едва друг друга терпим.
— Столовые приборы на двенадцать персон достаются… — начинает нотариус, и тут мой отец громко ударяет кулаком по столу.
Я вздрагиваю.
— Хватит! Не тяни, Феликс, — командует, рявкая в нетерпении, отец. Он давно знает нотариуса, поэтому не стыдится применять к нему такой тон. Его терпение лопнуло. — Я хочу знать, кому старый интриган завещал контрольный пакет акций!
Я вижу, как Феликс открывает рот, как его глаза расширяются, его коробит тон отца. Тем не менее он опускает глаза и углубляется в документы, бегая глазами по строчкам.
— Этот пункт завещания относятся к особым условиям, поэтому его я оставил напоследок.
Отец кривит лицо и выпячивает квадратную челюсть, всем своим видом выражая злость, но терпеливо ждет, сжав зубы.
— Как вы знаете, — снова начинает нудить Феликс, и я с опаской понимаю и жду, что отец сейчас лопнет от злости, но нотариус тоже не лыком шит, он требует к себе уважения и зачитывает пункт полностью:
— Герман Альбертович завещал контрольный пакет акций первым наследникам, рожденным от союза представителей семей держателей акций. Наследник или наследница должны быть предъявлены в течение полугода после смерти владельца акций. Если на момент оглашения завещания наследники не имеются в наличии, достаточно будет предъявить справку о беременности. В противном случае, если наследников не будет предъявлено, контрольный пакет акций будет распродан на аукционе всем желающим.
Когда нотариус замолкает, на какое-то время воцаряется тишина, все как будто ждут более детального разъяснения, до меня и до самой не доходит, что значит этот пункт. Какой еще наследник? Ребенок? Почему не был объявлен просто член семьи?
Мне кажется, что сейчас Феликс рассмеется и скажет, что это была шутка, но нотариус полностью серьезен, стискивает бумаги и грозно смотрит на отца, явно намекая на то, что тот перешел черту в своем поведении.
Отец вскакивает с места, его обвислые щеки багровеют, брыли трясутся, он даже слюной брызгает.
— Что это за профанация? Что за глупый розыгрыш? Мы что тут, фокусники, наследников доставать из шляпы, как кроликов? Феликс, что происходит?