Драконья погибель - Барбара Хэмбли

Она прислонила арфу к плечу – маленький инструмент, принадлежавший когда-то Каэрдину, хотя сам старик никогда на нем не играл. Почерневшее от возраста дерево, казалось, не имело украшений, но когда свет из очага падал на него, проступали изредка Круги Земли и Воды, прочерченные тусклой позолотой. Старательно она извлекла странную нежную череду звуков – временами две-три ноты, временами – стригущую воздух трель. Звуки были разной протяженности, призрачные, полузнакомые, как воспоминания раннего детства. Играя, Дженни повторяла имена:

– «Телтевир – гелиотроповый, Сентуивир – голубой с золотом на суставах…»

Бесполезные обрывки прежних знаний (вроде тех, что повредили рассудок юного вертопраха, странного гостя с юга), каким же чудом уцелели они в снегах Уинтерлэнда!.. Ноты и слова давно уже утратили смысл, как строка из забытой баллады или несколько листов из трагедии об изгнанном боге, которыми затыкают щели от ветра, – эхо песни, что никогда не прозвучит снова.

Руки Дженни блуждали по струнам наугад подобно ее мыслям. Она наигрывала мелодии бродячих музыкантов, обрывки джиг и танцев, медленных и словно исполненных смутной печали при мысли о тьме, которая ждет всех в будущем.

От них она снова перешла к древним мелодиям с их глубокими сильными каденциями: горе, вынимающее сердце из тела, или радость, зовущая душу, как отдаленное мерцание знамен звездной пыли в летнюю ночь. Затем Джон извлек из ниши в черных кирпичах очага жестяную свистульку, какими дети играют на улицах, и присоединил ее тонкий приплясывающий голосок к сумрачной красоте звуков арфы.

Музыка отвечала музыке, вытесняя на время странную смесь страха и печали из сердца Дженни. Что бы там ни случилось в дальнейшем, настоящее принадлежало им. Дженни откинула волосы и поймала светлое мерцание глаз Аверсина сквозь толстые стекла очков. Свистулька выманивала арфу из глубин ее печали в танцующие ритмы сенокоса. Сгущался вечер, и обитатели Холда начали собираться потихоньку у очага, присаживаясь на полу или в глубоких амбразурах окон: тетка Аверсина Джейн, и кузина Дилли, и другие многочисленные родственницы Джона, живущие в Холде, Ян и Адрик, толстый жовиальный кузнец Маффл – все они были частью жизни Уинтерлэнда, такой же неброской, но сложной и причудливой, как узор на их пледах. Гарет сидел среди них, слегка больной, как яркий южный попугай в обществе грачей. Он все еще поглядывал испуганно и озадаченно, когда прыгающее в очаге пламя высвечивало заплесневелый хлам из книг, камней и химических принадлежностей, и, судя по жалобному выражению в глазах юноши, он и предположить не мог, что его славный поиск закончится в подобном месте.

Взгляд Гарета то и дело возвращался к Джону, и Дженни ясно видела, что в нем сквозит не только беспокойство, но и нервный страх, гложущее чувство вины за какой-то совершенный им поступок. Или, может быть, еще не совершенный, но который все равно придется совершить.

– Так ты идешь?– тихо спросила Дженни (уже поздно ночью, лежа в теплом гнезде из медвежьих шкур и лоскутных одеял). Ее черные волосы были разбросаны, как водоросли, по груди и рукам Джона.

– Если я убью дракона по просьбе короля, он вынужден будет ко мне прислушаться,– рассудительно проговорил Джон.– Раз я откликнулся на его зов – значит, я его подданный. А раз я его подданный, то, значит, он обязан оказать нам поддержку войсками. Если же я не являюсь его подданным…– Он помедлил и задумался, явно не желая произносить слова, которые бы прозвучали как отречение от законов королевства, за которые он так долго сражался. Джон вздохнул и не стал продолжать.

Какое-то время тишина нарушалась лишь стонами ветра в разрушенном венце башни да дробью дождя по стенам. Но если бы даже Дженни не умела видеть в темноте, как кошка, она бы все равно почувствовала, что Джон не спит. Мышцы его были напряжены. Кто-кто, а он-то понимал, насколько тонка была граница между жизнью и смертью, когда он дрался с Золотым Драконом Вира. Рука Дженни ощущала грубые твердые края шрама на его спине.

– Джен,– сказал он наконец.– Мой отец рассказывал, что, когда пришли Ледяные Наездники, дед сумел поднять четыре-пять сотен ополчения. Они выдержали трудный бой на краю океана и еще совершили марш, чтобы разбить укрепления разбойничьих королей на западных дорогах. А когда эти мерзавцы оседлали Восточный Тракт, ты помнишь, скольких нам удалось поднять? Меньше сотни, Джен, и двенадцать человек из них мы потеряли в той стычке…

Он повернул голову; угли, тлеющие под сугробом пепла в очаге их маленькой спальни, вплели нити сердолика в его спутанную, до плеч, гриву.

– Джен, так не может продолжаться. Ты знаешь сама, что не может. Мы все время слабеем. Земли, на которых закон еще властен, съеживаются. Каждый раз, когда какая-нибудь ферма уничтожается волками, или бандитами, или Ледяными Наездниками – одним щитом на стене становится меньше. Когда очередная семья снимается и уходит на юг продавать себя в рабство, мы, оставшиеся, слабеем. Да и сами законы слабеют точно так же. Кто их теперь знает! Ты думаешь, если я прочел охапку томов Дотиса и несколько страниц Полиборовой «Юриспруденции», которые нашел забитыми в щель, я от этого стал ученым? Мы нуждаемся в королевской помощи, Джен. Если мы не поможем друг другу в течение этого поколения – конец и нам, и им.

– Как ты им собираешься помогать?– спросила Дженни.– Сорвав свое мясо с костей? Что станет с твоими людьми, если дракон убьет тебя?

Щекой она почувствовала, как шевельнулось его плечо.

– С тем же успехом я могу быть убит волками или бандитами на следующей неделе – так что же? Или упасть со старины Оспри и сломать себе шею.

И когда Дженни прыснула, представив себе такую возможность, он добавил печально:

– В точности как мой отец.

– Твой отец не придумал ничего лучшего, чем влезть на лошадь в стельку пьяным,– сказала она.– Интересно, что бы он сделал с нашим юным героем?

Джон рассмеялась в темноте.

– Съел бы его за завтраком!

Семнадцать лет, десять из которых были связаны с Дженни, примирили его окончательно с человеком, ненавидимым им с детства. Он притянул ее поближе, поцеловал волосы.

– Я должен это сделать, Джен. Много времени это не займет.

Особенно яростный порыв ветра сотряс древние кости башни, и Дженни укрыла голые плечи лоскутным одеялом. «Месяц, может быть,– – прикинула она.– Может быть, даже немножко больше». Это бы дало ей шанс снова заняться заброшенной медитацией, возобновить учебу, которой она слишком часто в последнее время пренебрегала, чтобы почаще бывать в Холде – с ним и с сыновьями.

«Чтобы быть магом, нужно быть магом,– говаривал Каэрдин.– Единственный ключ к магии – сама магия». Она знала, что так и не достигла его уровня, даже тогдашнего, когда он был восьмидесятилетним стариком, а сама она – жалкой некрасивой худышкой четырнадцати лет. Часто она удивлялось, почему все так вышло: то ли потому, что Каэрдин был уже на излете, взяв ее последним своим учеником, или же потому, что сама она никуда не годилась. Лежа без сна в темноте, прислушиваясь к ветру или к пугающе огромному молчанию вересковых пустошей (что было гораздо хуже), Дженни иногда разрешала себе признаться: все, отдаваемое Джону и мальчишкам, что спят сейчас, свернувшись калачиком, в спальне наверху, она отнимала у колдовской власти.

Так ей и не удалось поделить свое время между магией и любовью. Через несколько лет ей будет сорок. Десять лет растратила она, разбрасывая дни широко, как крестьянин разбрасывает семена в летнем зное, вместо того, чтобы умножать и копить свою силу… Она положила голову на плечо Джона, и рука, обнявшая ее, была тепла. Утрать она все это – достигла бы она уровня старого Каэрдина? Иногда ей казалось, что достигла бы…

За время отсутствия Джона надо наверстать упущенное, заняться как следует, не отвлекаясь. Снега уже будут глубоки, когда вернется Джон.

Если он вернется.

Тень Дракона Вира, казалось, снова накрыла ее, испестрив небо, – и подобно ястребу устремилась на околицу Большого Тоби. Болезненно сжалось сердце при воспоминании, как Джон кинулся вперед, под эту нисходящую с небес тень, пытаясь достичь оцепеневшей в ужасе ребятни. Металлическая вонь изверженного огня, казалось, снова обжигает ей ноздри, визг эхом отдается в ушах…

Двадцать семь футов… Это значит, от плеча дракона до земли такая же высота, как от плеча взрослого мужчины, и столько же с четвертью от земли до крестца.

А тут еще не к добру вспомнился ей уклончивый взгляд Гарета.

После долгого молчания она сказала:

– Джон…

– Да, милая?

– Когда ты отправишься на юг, я хочу идти с тобой.

Она почувствовала, как отвердели его мышцы. Прошла почти минута, прежде чем он ответил ей, и она услышала в его голосе борьбу между тем, чего ему хотелось, и тем, что он считал разумным.