Запретный рай - Лора Бекитт

Задрав голову, Эмили вглядывалась в созвездия Южного Креста. Она первой нарушила молчание:

— Отец сказал, что вам известно о звездах все.

— Что можно знать о бесконечном? Звезд очень много, и они подвешены в небесном пространстве, как и Земля, — сказал Атеа и вдруг спросил: — Что находится за горизонтом? Ведь ты приплыла оттуда! Мне всегда казалось, что там можно найти то, что мы порой видим во сне.

— То же самое думала я о ваших краях!

— Я сразу понял, что ты приехала сюда вовсе не для того, чтобы изучать наши обычаи, как твой отец.

— Нет, не за этим. Я искала рай.

Атеа остановился. Лунный свет скользил по его коже и высвечивал глубину темных глаз.

— Почему даже любящий свою землю человек всегда ищет чего-то другого? Почему никто не понимает, что мы носим в себе все наши радости и несчастья и множество разных миров!

Эмили затаила дыхание. Она всегда мечтала поговорить о таких вещах, но никогда не думала, что найдет подходящего собеседника в лице полинезийца, которого любой из ее соотечественников счел бы дикарем.

— Человек несовершенен.

Атеа покачал головой.

— Бог сотворил человека, а человек творит себя, — заметил он. Поднял с песка большую витую раковину и, приложив ее к уху, сказал: — Прежде чем приступить к созданию мира, бог Тане несколько тысячелетий плавал в раковине по невидимому океану, познавая свою сущность.

— Я пытаюсь прислушиваться к себе, — промолвила Эмили, — но не все в моей власти. Скажем, скоро мне придется уехать, и я ничего не могу с этим поделать.

— Когда-нибудь ты вернешься на наши острова?

— Не думаю, — ответила она, не сдержав вздоха.

Он догадался:

— Вы с отцом небогаты?

— Скорее, бедны. Нам хватает на скромную жизнь, но путешествия обходятся слишком дорого. Пока что отцу, пусть и с огромным трудом, удавалось находить людей, которые ему помогали, но в последнее время в нашей стране произошло столько революций и войн, что мне кажется, больше нам никто ничего не даст.

— Расскажи мне о своем мире, — попросил Атеа.

— Я попробую, хотя мне трудно говорить о вещах, подобных которым здесь просто нет.

— Неважно. Я попытаюсь понять.

Они стали встречаться почти каждый день, бродили по берегу и говорили обо всем, о чем хотелось поговорить. Со временем Эмили оставила попытки общаться с Атеа на языке маркизцев, и он с удовольствием совершенствовал французский. Как выяснилось, он изучал его три года, когда жил на Нуку-Хива, где миссионеры организовали школу.

Эмили удивлялась тому, как быстро он запоминает новые слова и выражения. Его способности к языкам явно превосходили ее собственные; между тем она всегда гордилась превосходным знанием английского и латыни.

У полинезийцев не было письменности, и оттого, что они с детства привыкали заучивать все наизусть, большинство из них обладало великолепной памятью. Эмили поражали и их философские мифы о сотворении мира, и искусство мореплавания.

Со временем она поняла, чем ее новый друг отличается от своих соплеменников. Для большинства полинезийцев не существовало ни будущего, ни прошлого (если только речь не шла о сказаниях), они жили лишь настоящим. В краю теплого моря и лазурных небес они не знали ни внезапных мрачных мыслей, ни беспричинной тоски.

Обычно мужчины племени на-ики женились очень рано, но Атеа был вынужден дождаться, пока станет вождем. Об этом Эмили узнала от Рене. Сам же Атеа ни разу не заговорил с ней ни о предстоящей свадьбе, ни о Моане, и девушка не могла не признать, что ее это радует.

Однако бесконечность, отделившая ее от прежней жизни, породила в душе Эмили беспокойство. Новое понимание вещей и событий вытащило из глубины души и обострило те чувства, о которых она не имела понятия. Того ощущения независимости, какое в Париже обеспечивало ей относительный покой и, словно стеной, отгораживало от остального мира, больше не было.

Если прежде Эмили не могла дождаться отъезда с Хива-Оа, то теперь ей хотелось остановить время, сжать мгновения в кулак, запечатать их в пустой раковине. При этом она прекрасно понимала, что между ней и Атеа не может быть ничего серьезного. Сама их дружба казалась удивительной, а о большем нечего было даже мечтать.

Горько и смешно, но оба народа сочли бы их недостойными друг друга. В глазах на-ики белая девушка была чужачкой, не говоря о том, что любой француз счел бы полинезийца в набедренной повязке дикарем.

Их разделял не только океан, между ними пролегли тысячелетия истории, они существовали в разном времени. Их не могли объединять ни общие интересы, ни физические качества, ни сходные взгляды на жизнь.

В последний день пребывания на острове девушка надела соломенную шляпку с искусственными цветами и платье из синей саржи. Тропическое солнце позолотило ее кожу, и доселе бледное лицо выглядело куда свежее. Душа Эмили тоже наполнилась красками, и ей было больно оттого, что она вынуждена носить прежнюю маску, скрывающую новую сущность.

Вчера Рене, не подозревавший о переменах, произошедших в сердце дочери, сообщил:

— Вождь Атеа поблагодарил меня за то, что я согласился пожить на его острове, а особенно за то, что я привез тебя. Он очень доволен вашим общением.

— Мне он ничего не сказал.

— Вероятно, скажет перед отъездом.

— Он тоже поплывет на Тахуата?

— Нет, нас отвезут его люди. Атеа прибудет на остров в день свадьбы с Моаной.

Дно окаймленных желтыми, зелеными и красными рифами отмелей выстилал ковер всевозможных цветов радуги, состоящий из водорослей и беспрестанно колеблющихся морских анемонов. Здесь сновали стайки пестрых рыб, перекатывались черные морские ежи, медузы распускали свои радужные оборки.

Но сегодня Эмили не волновали краски и богатство моря. Ее взгляд был устремлен на юношу с гладкой, как прибрежная галька, пахнущей морем кожей. На молодого вождя с величественной осанкой и улыбкой, что пряталась в глубине глаз и уголках губ. На человека, умевшего чутко улавливать суть всего, что он слышит и видит. Она словно задалась целью запечатлеть в памяти каждый его жест. Теплота, возникшая между ними за минувшие дни, превратилась в ноющую боль, затаившуюся в глубине сердца.

Осознавая это, Эмили терялась, не зная, что сказать ему на прощание. Ведь когда он приедет на Тахуата, чтобы жениться на Моане, им уже не придется разговаривать.

Они сели на поваленное дерево в тени огромной пальмы. Возле ног, словно нашептывая безумные обещания, тихо плескалась морская вода.

— Я хочу, чтобы ты взяла вот это, — сказал Атеа и протянул на ладони жемчужину, крупнее и прозрачнее которой Эмили еще не приходилось видеть.