Записки мелкотравчатого - Егор Дриянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И точно, во время гоньбы Петр Иванович подъезжал к Атукаеву и к нам. Тот ссылался на нас, а мы отказались наотрез. Петр Иванович, успевший уже порядочно подбодрить себя, в самый разгар гоньбы ускакал с людьми и собаками домой. Быстрые осенние сумерки застали нас в ту пору, когда мы вызвали гончих из острова. Сдавши собак, мы с одним стремянным пустились на рысях до нашего ночлега. Дело в том, что нам никак нельзя было миновать усадьбу Петра Ивановича, которая была всего-то в двух верстах от Глебкова. Мы условились пронестись мимо дома на марш-марше и тем избавиться от объяснений в случае, если бы даже сам Петр Иванович, стоя у ворот, вздумал приглашать нас вторично. Но, увы, плану нашему суждено было остаться там, откуда он возник, то есть в воображении: не доезжая усадьбы за полверсты, нам предстояло проехать плотину и пересекавший ее мост; все это состояло в единственном, бесспорном владении помянутого уже не раз Петра Ивановича. Тут-то представилось зрелище, которое я увидел в первый раз в жизни: на плотине стояла толпа мужиков с кирками, кольями и топорами, а подвинувшись ближе, мы увидели самого Петра Ивановича. Растянувшись персонально поперек дороги, он заградил нам путь; на мосту торчали одни перекладины; накатник был снят и лежал в куче.
– Нет дальше ходу! – крикнул нам Петр Иванович и застучал каблуками по земле. – Или застрелюсь тут на месте, или вы ночуете у меня…
Мы молча переглянулись.
– Полноте, Петр Иванович! К чему вы это затеваете? Я ведь вам сказал уже, что я не один. Со мной господа, прислуга, охота, целый обоз; мы вам наделаем столько хлопот…
– Ломай дальше! – крикнул Петр Иванович мужикам. – Ночуйте у меня или в поле… Бр-р-р! У меня все готово… Армии давай сюда! Угостим армию!.. Бр-р-р!
– Чего же вы хотите?.. Чтоб мы ночевали на мельнице?
– И я с вами!
– Мы вернемся назад…
– И я с вами!
– Мы, наконец, уедем домой.
– И я с вами… бр-р-р!
И на все это Петр Иванович, по его понятиям, решался единственно потому, что он благородный человек и товарищ истинный, а не жомини, не щелкопер! Что он готов для нас перехватить себе горло ножом.
– А вы вот этого не сделаете! – прибавил он наивно.
Пока мы торговались с этим навязчивым кунаком, подвалил обоз и стая к плотине. Увидев Трутнева, Петр Иванович вскочил как встрепанный.
– Володя! Друг! Помоги… Режут, жгут… обида! Понимаешь – обида!..
– Горько, обидно! Васьсьво! – вторил ему плачевный голос из фургона.
– Что ж, ваше сиятельство, удостойте; мы, этак, тово, вечерком вместе… – прибавил Трутнев.
С последним словом Трутнева Петр Иванович очутился на коленях перед лошадью Атукаева.
Между тем стемнело совсем, нахмурилось, брызнул редкий дождик.
Что оставалось после этого? Подумали и согласились!
Обрадованный кунак наш кинулся как шальной к мосту, прикрикнул на мужиков и принялся сам настилать накатник. Переправя стаю и обоз вперед, мы наконец всем обществом тронулись в путь и начали подниматься на пологую гору; налево от нас потянулась каменная стена, направо начали попадать в глаза неопределенного вида строения. Миновавши их, мы повернули в высокие каменные ворота; направо стоял громадный с заколоченными наглухо ставнями старинный дом; за ним в углу, светились два окна флигеля, где помещался Петр Иванович с семьей. Услыша топот, к нам вышел подслепый лакей со свечкой и, мигая веками, старался осветить две ступеньки крылечка под соломенной крышкой.
При входе в первую комнату из скверной, вонючей и сорной передней мы тотчас были пожалованы в звание друзей Петра Ивановича и, расцеловавшись с ним, как подобало, вступили в следующую комнату, игравшую роль гостиной, потому что в ней обретался ситцевый диван, несколько кресел и стояло в углу старинное, необыкновенной формы фортепьяно, с овалом на спине и круглыми боками, походившее на супоросую свинью.
– Вот тут, господа, пожалуйте!.. Граф, прошу садиться, а я вот вам тотчас жену, тово… чаю… Эй! Каролина, выходи! Чаю господам… Ком гир! – крикнул он, громко стуча кулаком в дверь. – Да вы не хотите ли, тово… перед чаем пройтись по водке, лучше?.. А, вот она! Рекомендую, граф!.. Да вы уже знакомы… Вот, господа, рекомендую, моя жена, только вы с нею не очень-то… просто, этак, тово, она глуха – черт, не знаю, чем лечить… русские лекарства не действуют… Вы, пожалуйста, не церемоньтесь с ней… Каролина, чаю господам!.. Тей! Тей! – крикнул Петр Иванович, выделывая рукой, как наливают чай, и убежал.
Пока это говорилось и показывалось, между нами, медленно отворяя дверь, еще медленнее появилась молодая дама с завязанной щекой, в опрятном сереньком капоте из полутерно; в то время как муж выкрикивал у нее над ухом: «Тей!» – она успела выделать два книксена и по исчезновении Петра Ивановича молча села в ближайшие кресла: в черных прекрасных глазах ее светилась какая-то робость, сиротливость; на бледном кротком, чисто немецкого типа лице была заметна грусть, а глядя на тощую грудь и руки этой женщины, нельзя было сомневаться, что у нее до крайности потрясены и расслаблены нервы.
Кое-как откланявшись, мы тоже начали усаживаться где попало; граф поместился ближе и как знакомый первый вступил в разговор.
– Как ваше здоровье? – спросил он довольно громко.
– Ваше зиятельство на акот? – отвечала Каролина Федоровна.
В таком роде длился у нее разговор с Атукаевм около четверти часа; наконец я подошел как можно ближе и сказал довольно громко по-немецки:
– Вы, верно, скучаете, живя постоянно в деревне?
– Мои родные в Карлсруэ, – отвечала она и грустно улыбнулась.
– Вы любите чтение? – спросил я еще громче.
– У моего мужа умерли все собаки, – было ответом. Я снова сел на место.
Вошел Трутнев и, не обращая внимания на Каролину Федоровну, пустился в россказни.
– Что, вам, я полагаю, скучно, ваше сиятельство? Тут тово…
– Нет. Только жаль, что вот наша дама затрудняется в ответах. Прежде она слышала хорошо.
– Представьте, это Петр Иванович ее оглушил… Когда он бывает под гульком, так, знаете, этак, ему вздумается тово, по праву супружества… Один раз как-то в сердцах по голове… тово… ну, и оглохла. Из синяков не выходит, – прибавил он, улыбаясь.
Каролина Федоровна следила за выражением лица Трутнева и, полагая, что он рассказывает нам очень смешную историю, весело улыбалась.
Я вскочил, сам не зная, по какой причине, с места и вышел в другую комнату.
Петр Иванович, преобразившись из яргака в архалух бегал по комнатам, выскакивал на крыльцо, кричал, бранился и торопил прислугу, отдавая каждому по пяти самых разноречивых приказаний. Между прочим, я слышал часто произносимые им имена: Ганьки и Мотрюшки.
– Ну, что, сказал? – спросил он, поймав за ворот бежавшего через зал рыжего, с веснушками, в сером казакине мальчика.
– Сказал.
– И Ганьке сказал?
– Сказал.
– И Мотрюшке?
– Сказал.
– Да ты, дурак, ты бы Ганьке сказал, чтоб она тово… а Мотрюшке, чтоб она это… понимаешь? Сарафан, дурак, беги, скажи, опять, мол, в сарафанах, и ткача сюда… А ты куда? – накинулся он на подслепого лакея.
– Я-с! Вы приказали…
– Дурак! Я сказал, чтоб стол, тово, карты и все такое в кабинет.
– Да я бегу по вашему приказу, чтоб клюшника послать, овса добыть, овса нетути…
– Дурак, тебе говорят – карты! Понимаешь? В кабинет, ты стол там, чтоб и все этакое…
И Петр Иванович влетел в гостиную.
– Что ж, чаю о сю пору? Чаю! Что ты тут расселась? Гриб немецкий! Тей! Тей! – крикнул он, дергая жену за плечо.
Бледная, растерянная, она робко взглянула ему в лицо и по направлению руки Петра Ивановича вышла в дверь.
– Друзья мои! Граф! Ваше сиятельство! Не поскучайте, пожалуйста, извините, я сейчас… Только вот насчет певчих…
И Петр Иванович снова исчез.
Несмотря на это громкое: «Тей!» – чая нам вовсе не дали, и Петр Иванович больше не вспоминал об этом; Каролина Федоровна тоже словно в воду канула и больше к нам не появлялась.
Оставшись втроем, мы принялись рассуждать о скачке Карая; так прошло около получаса; в это время я увидел, как Петр Иванович, подкравшись на цыпочках к нашей двери, тихо притворил обе половинки; вслед за тем мы услышали топот и установку в зале, кое-кто покашливал и пересмеивался; наконец дверь распахнулась снова, и Петр Иванович появился к нам с довольным лицом.
– Не угодно ли, господа? – сказал он как-то торжественно и, обратясь к двери, хлопнул в ладоши.
С этим сигналом в соседней комнате разразился неистовый крик. Я не помню, как я очутился там: толпа деревенских баб, под управлением ткача, горланила какую-то вступительную песню, звуки которой как-то лопались в ушах. Наконец, при появлении графа и Бацова из гостиной, а Трутнева с Бакенбардами из кабинета, две бабы, разряженные в китайчатые с мишурной оторочкой сарафаны и сам ткач с его необыкновенным инструментом отделились от сонмища и начали какую-то мордовскую пляску под припев хора:
