Паноптикум - Хоффман Элис

– Кыш! – прошептала Коралия. – Уходи!

– Митс! – донесся голос молодого человека из-за деревьев. – Чтоб тебе! Ко мне!

Пес фыркал и вилял хвостом, обнюхивая свою добычу и не обращая внимания на ее попытки его прогнать. Она напрасно отмахивалась и шипела на него.

– Митс, идиот несчастный! – кричал молодой человек.

Пес разрывался между желанием насладиться своей великолепной находкой и преданностью хозяину. Наконец он развернулся и исчез в лесу. Теперь Коралия могла спокойно разглядеть молодого человека сквозь трепещущую листву. У него было худое угловатое лицо, живое и открытое. В данный момент выражение его было обеспокоенным. При виде питбуля широкий рот растянулся в улыбке.

– Прибежал! – сказал молодой человек и наклонился к псу, чтобы его погладить. Тот в ответ подпрыгнул и лизнул хозяина в лицо. – Так и потеряться можно.

Коралия почувствовала, будто ее зацепило каким-то острым крючком, как рыбу, и она не может от него освободиться. Казалось, что-то привязывает ее к этому незнакомцу, к каждому его движению. Не думая о последствиях и о собаке, она подкралась поближе к костру. Молодой человек поджаривал на дымящемся костре двух полосатых окуней – одного для себя, другого для пса, которого он покормил прежде, чем сам приступил к ужину. Выругав пса за плохое поведение, он погладил его по широкой голове и поставил перед ним миску со свежей водой.

– Дурачок, – сказал он. – Ты что, хочешь попасть на обед к медведю?

Большой фотоаппарат лежал на свернутом пальто, подальше от мокрых папоротников и сырой земли. Итак, он был не только рыбаком, но и фотографом. Что он увидел бы, если бы навел на Коралию свой объектив? Серые глаза, длинные блестящие волосы, ниспадающие вдоль спины, чешую водяного чудища, нарисованную у нее на коже. Он решил бы, что она врунья, обманщица и мошенница. И больше не увидел бы в ней ничего, потому что люди, как говорил Профессор, видят лишь то, что ожидают увидеть. Коралии хотелось стать обыкновенной заблудившейся женщиной, с которой он мог бы разделить свой ужин, но она не была обыкновенной женщиной. Она была дочерью своего отца, «живым чудом», музейной редкостью, которую нормальный человек понять не может.

Продираясь сквозь кусты и защищая лицо от колючек, она вернулась на берег. За спиной она услышала шаги. На миг ее охватило волнение, чуть ли не желание, чтобы ее обнаружили. Но, обернувшись, она увидела, что это вовсе не молодой человек, и сердце у нее ушло в пятки, ибо она различила темный силуэт большого серого зверя. Волк, мелькнуло в голове. В сказках, которые она читала маленькой девочкой, зло всегда наказывалось, люди получали то, что они заслуживали. Ей стало стыдно, что она принесла столько зла в мир, за все свое трюкачество и маскарад. Она подчинялась требованиям отца, не задавая вопросов и не раскаиваясь. Возможно, быть съеденной диким зверем – это справедливая кара за ее преступления. Закрыв глаза, она старалась унять свое сердце. Если ей суждено умереть, значит, так тому и быть. От нее останутся только мерцающие во тьме кости, разбросанные под кустами ежевики, ласточки соберут пряди ее волос для строительства своих гнезд.

Волк постоял в лощине, разглядывая Коралию, но, по-видимому, не нашел в ней ничего интересного и исчез в лесу.

Когда она добралась наконец до условленного места встречи с отцом, деревья тонули в пелене тумана. Коралия промерзла до костей, однако внутри нее бурлили эмоции, генерируя особый вид тепловой энергии. Она поняла, что означают те чувства, которые охватили ее, когда она в промокшей одежде пряталась за деревом и с бьющимся сердцем наблюдала за молодым человеком. Морин говорила, что любовь – это то, чего человек меньше всего ожидает. Она настигает его без предварительной договоренности, незапланированная и никем не подстроенная. Именно это произошло с Коралией в эту темную ночь.

Увидев отца, прохаживающегося около экипажа, Коралия почувствовала возмущение. Профессор ни разу не поднял на нее руку, но его недовольство обижало ее, а сейчас он был явно раздражен, что она заставила его ждать до самого рассвета. На небе еще мерцали последние звезды, а в кустах уже просыпались скворцы. Коралия часто спрашивала себя, действительно ли отец ее любит, или его вполне устроило бы, если бы на ее месте была какая-нибудь другая девушка.

– Вот и ты! – воскликнул Профессор при ее появлении. Он накинул на плечи Коралии одеяло. – Я уж думал, ты утонула.

Он торопливо подтолкнул ее к коляске. Возница, которому часто переплачивали за молчание, вероятно, потребует на этот раз двойную плату, ведь до Бруклина они доберутся, когда утро будет уже в полном разгаре. На Уильямсбургском мосту им встретится масса мужчин и женщин, спешащих в этот синий мартовский день на работу и не подозревающих, что мимо них проезжает чудище из Гудзона, которое плачет, глядя на них из окна экипажа, и так хочет быть среди них и стать наконец хозяйкой своей судьбы.

Два

Человек, который не мог спать

Я ПОМНЮ свою прежнюю жизнь, в которой я любил отца и знал, что от меня требуется. Мне дали имя Иезекиль в честь великого пророка нашего народа – имя, означающее «Бог дает силу». Вполне возможно, когда-то оно мне вполне подходило, но, как говорится, Бог дал – Бог взял. Передо мной лежал прямой путь веры и послушания, но, не посоветовавшись ни с кем и даже не обмолвившись никому о своем плане – если можно его так назвать, – я свернул с этого пути и изменил свою жизнь, так и не став тем, кем я мог стать, а, по мнению отца, безусловно, и должен был стать. Временами решение, которое я принял, кажется мне похожим на сон – как будто я уснул одним человеком, а проснулся совсем другим, циничным, незнакомым мне самому и непонятным, преобразившись за одну ночь, словно по волшебству. Некоторые верят, что злые духи могут вдохнуть жизнь в глину и солому и наделить эти объекты неживой природы душой прóклятого человека, так что эти големы бродят среди нас, совращая и доводя до погибели. А если натура человека противится всякой ответственности, то, наверное, можно сказать, что такой человек состоит из огня и воды, и возникает вопрос: тушит ли вода огонь, или же они вместе поджигают самые глубины души? Всю жизнь я гадал, из чего я состою, – есть ли во мне бьющееся сердце или же только солома, и не сгораю ли я напрасно из-за того, чего во мне нет?

Отец привез меня в эту страну с Украины, где представителей нашего народа убивали, поливая снег кровью, только за то, что у нас была другая вера. По всей украинской земле шли погромы, которые на нашем языке означают опустошение, бурю, уничтожающую все на своем пути.

Когда появлялись конники, они не оставляли позади себя ничего – ни вздоха, ни жизни, ни надежды. Моя мать погибла в том далеком краю. Она была одна в нашем деревянном домишке, когда эти дикари прискакали, чтобы сжечь деревню дотла. Не осталось даже тела, которое можно было бы похоронить. Мы с отцом избегали говорить о нашей потере и не произносили имени матери. В пути мы держались в стороне от других, не доверяя никому. Я не помню ни моря, ни корабля, перевозившего нас, помню только горькую воду с ржавчиной, которую мы пили, и хлеб, взятый с собой с Украины, последний остаток прошлой жизни, рассыпающийся у нас в руках. Но русский лес я помню хорошо. Это воспоминание осталось со мной на всю жизнь.

Сначала мы снимали помещение вместе с двадцатью другими мужчинами и мальчиками в многоквартирном доме на Ладлоу-стрит. Туалет находился во дворе. Отопления не было, кроме печки, которую мы топили углем или дровами, если их удавалось найти на улице. В доме было темно, дождь просачивался сквозь дырявую крышу. Некоторые держали во дворе гусей, как привыкли делать на родине. Гуси нередко удирали и бродили по улицам. Повсюду ползали вши и не давали спокойно спать. Перебираясь с одного матраса на другой, они доводили людей до исступления, и никак нельзя было избавиться от этой напасти.