Я сделал тебе больно - Eva Kuri

Тётушка нехотя выполнила приказ военного. Теперь мы стоим на площади, соединяющей несколько улиц. Людей было полно. Мне даже стало неуютно, когда мы пробирались сквозь такую громадную толпу. Кто-то из военных проводил нас, как почётных гостей, и наказал нам стоять в самом первом ряду.

— Зачем мы сюда пришли, тётушка? — обычно я не задаю вопросы, предпочитая лишний раз не лезть в чужие дела. Но сегодня я даже удивился своему любопытству. Может, это после того тёплого разговора с Мартой?

— Дети… — она присела, чтобы быть с нами на одном уровне, — Запомните: сейчас вы закроете глаза и уши, когда я вам скажу. Это не обсуждается, — последнюю фразу она произнесла настойчиво. Я переглянулся с Фрауке, а потом мы синхронно кивнули.

Постепенно толпа начала громче шуметь. Гам проникал в мои уши, раздаваясь беспорядочным эхом внутри моей черепной коробки. Вся эта суета давила на меня и не позволяла сосредоточиться на своих размышлениях, в которые я трепетно пытался провалиться. Тут вышел военный, весь в своём привычном величии. Он говорил что-то про незабываемое представление, нас ждало что-то особенно. Мы что, в цирке? Мне стало ещё скучнее, хоть волком вой. И почему мы стоим первыми? В толпе меня не было бы видно — только в таких случаях мой рост меня спасал. Сейчас же ни рост, ни моя внешность, ничего во мне не позволяло спрятаться где-нибудь в укромном и безопасном местечке. Пока я думал, этот немец замолк. Хищно улыбнулся, что напрягло меня, и отошёл в сторону, рукой приглашая новоприбывших.

Меня охватил ужас. Кажется, сейчас я был похож на Марту, когда ей сказали, что на площади должны присутствовать и я с Фрауке: такие же здоровые круглые глаза, раскрытый рот буквой “о”, а лицо превратилось в бледное пятно, похожее на мел. По телу пробежал холодок, а ноги начали подкашиваться. Вывели две фигуры в наручниках. Мужчина и мальчик. Это были Йозеф и Саша Шмитт. На мужчине не было и живого места. Он весь покрыт гематомами, а лицо раздуло так, что я не сразу его узнал. Но Саша… Его я узнал моментально. Он стал ещё худее, потому глаза его теперь кажутся больше и неестественнее. Под левым глазом красуется большой синяк. А его восхитительные волосы, немного волнистые на концах, сбриты. Мне стало дурно от всего этого. Зачем они здесь? Для чего их заковали в наручники? Что сейчас произойдёт? Мне очень не хотелось здесь находиться, среди этого базара, словно мы прибыли на рынок. Военный — продавец, пытающийся завладеть нашим вниманием. А две тощие фигуры, в оборванной грязной одежде, как товар выставлены на показ. Толпа была подобно мясорубке, а мой друг со своим отцом — кусочки мяса, которых эти жадные потребители иллюзий были готовы размельчить и съесть.

Саша заметил меня. Нет, не смотри. Я не хочу. Твой взгляд прожигает меня дотла, а твои пустые, отстранённые и совсем чужие для меня глаза мне не нравятся. Что с тобой случилось? Почему тебя и дядю Йозефа побили? У меня нет сил смотреть на них, поэтому я отвёл взгляд в сторону. Меня затрясло и ровно стоять было уже невыносимо. Кажется, ещё немного и я рухнусь на землю в беспамятстве.

— Робин… — кто-то шёпотом позвал меня, легонько тронув плечо. Я вздрогнул от неожиданности и повернулся. Это была Фрауке, — Тебе тоже больно на это смотреть?

У меня не было сил даже на то, чтобы ответить ей. Я и не сразу понял о чём она говорит и вообще, зачем она говорит, — Ты дрожишь как осиновый лист. Тебе очень плохо? — в ответ моё молчание, — Давай убежим отсюда? Я не хочу смотреть на это представление…

Девочка, что всегда вызывала у меня одну неприязнь, сейчас наоборот кажется такой раздавленной букашкой. Неужели мне жалко её? Всю неделю я толком не видел Фрауке, поэтому уже и забыл, что она когда-то была занозой в заднице. Её лицо, как мне показалось, было ещё белее моего, а глаза окрасились в пурпурный — чуть что и они зальются слезами. Честно? Мне захотелось её обнять и успокоить, как тогда я обнимал Марту.

Вновь грозный немец что-то закричал, да ещё и так восторженно, я бы сказал, по-дьявольски. Он явно безумец. Может, пока ещё не поздно, в самом деле взять за руку Фрауке и унести свои ноги отсюда? Или все подумают, что я трус, а дядя Фридрих начнёт осуждать меня за поступок не настоящего мужчины, а потом и вовсе накажет?

Мне почудилось, будто кто-то назвал моё имя. Саша? Это был ты? Повернувшись на своеобразную сцену, я вновь встретился с ним взглядом. Он улыбается. Так искренне, и одновременно так печально. Мне очень не хватало этой улыбки… Худые, но такие нежные, женские руки прикрыли мне глаза.

Прозвучала череда выстрелов. Затем глухие звуки падения чего-то тяжёлого и более лёгкого о землю. Что-то упало. Нет, кто-то упал…

Лужа. Я уставился на эту дождевую лужу. Но, что это? Стекает тёмно-красная жидкость, сливаясь в единое целое с лужей. Теперь она багрового цвета. Это ведь, кровь… да?

Она медленно увлекает мои ноги за собой, как болото засасывает куда-то в глубину. Топит, жадно отнимая остатки кислорода, которые с трудом проникают сквозь этот нестерпимый кошмар. Мне трудно дышать, грудь наполняется неизвестным мне, но таким тягостным чувством. Лужа сжимает меня в цепких объятьях, подобно свирепой зверской пасти, и последние остатки сил ускользают от меня. Внутри груди разрастается это давящее болезненное чувство, покрывающее мою душу тёмными водами. Это безумие. Чёртова лужа. Оставь меня в покое!!!

Больно. Мне очень больно где-то в глубине души. Лужа не жалеет никого, целиком поглощает и растворяет без остатка, будто в ней смешали очень едкое вещество. Безжалостная. Эгоистка. Чудовище.

Я понял. Она отражает меня, не так ли? Такая же смутная, грязная и поганая. Она бездушная, как и я. Погружаясь в этот беспощадный бордовый океан, мне становится ясно: я — чудовище, как и эта лужа.

Мой поступок, мой выбор и та мрачная безысходность, которую я ношу внутри себя, отражены в этой нечестивой маске. Саша… Я только сейчас понял, что ты мне тогда сказал. Я сделал больно, очень-очень больно и себе, и тебе. Прости меня… Я в самом деле глупец.

У меня нет сил находиться здесь. Душно. Мне совсем уже нечем дышать. В воздухе висит омерзительный запах крови.