Я сделал тебе больно - Eva Kuri

на меня. Не понимаю, что означает её выражение лица? Она напугана или жаждет выругаться на меня, но не знает как на сей раз лучше это реализовать? Хотя нет, я уверен, что разговор сейчас будет о Саше. Ведь последнюю неделю все взрослые, — и в школе, и в соседних домах, и даже у нас в усадьбе, — об этом крайне активно говорят. Странно, она уже достаточно долго молчит. При этом Марта очень тяжело, часто прерываясь, дышит, словно забыла, как нужно это делать. Глаза большие и сейчас выглядят на её лице совершенно неестественно. Неужели эти узкие очи способны так широко раскрыться?

— Робин ты… — она закусила губу.

Наконец стройная, как говорили многие, но, как считал Саша, истощённая и исхудалая, фигура решила зайти в комнату, а не стоять на пороге, и тихонько прикрыла за собой дверь. Затем постепенно, оглядывая мою несчастную каморку, проходит вокруг и тщательно изучает каждую деталь, украшающую комнату. Она явно откладывает серьёзный разговор как можно дольше, не решаясь начать. После нескольких минут бесцельного осмотра вещей тётушка села на самый край моей кровати и взгляд её упал в пол или, быть может, на потёртый старый ковёр. Марта, тебе и в этот раз мерзко смотреть на своего племянника?

— Робин… — вновь она повторила моё имя, и вновь после этого она замолчала. В комнате повисла угнетающая тишина. Ситуация становится крайне неловкой.

— Что с вами, тётушка? Вы неважно себя чувствуете? — необходимо как-то избавиться от этого невыносимого безмолвия.

— Да, Робин… Мне кажется, я очень серьёзно заболела. Я совершила ужасный поступок, поэтому неизлечимая болезнь теперь никогда не отпустит меня и будет каждый день напоминать о моём бессовестном упущении, — Марта заговорила гнусавым голосом, и её глаза постепенно начали краснеть — ещё немного и она разрыдается.

— Что вы сделали, тётушка?

— Я… оказалась безнадёжной матерью, Робин. Моё глупое дитя сделало непоправимую ошибку, потому что я позволяла ей слишком многого. Твоя тётя совсем неправильно воспитала твою кузину Фрауке. Прости меня, Робин… — она упала на колени и положила свою голову с распущенными длинными волосами мне на ноги. Я никогда прежде не трогал их — мне не было дозволено. Но сейчас эти шелковистые русые локоны лежали на мне, а женские нежные руки осторожно приобняли за спину. Я вспомнил свою маму. Оказывается, что Марта в самом деле была копией матушки. Как же я по ней скучаю…

— Тётушка, вы плачете? — в ответ раздался лишь сдавленный всхлип, — не плачьте, тётушка. Вам очень не идут слёзы, — содрогаясь от волнения я поглаживал её изумительные пряди волос.

— Робин, твоя кузина наговорила лишнего, — женщина подняла голову и своими кроваво-серыми глазами посмотрела мне в самую душу, — Я уверена, что ты будешь винить себя в случившемся. Но… не стоит, ты всего лишь бедное дитя… — Марта прижала меня к сердцу. Как только меня привезли в этот дом, я никогда прежде не чувствовал с её стороны столь трепетного отношения. Сейчас мне на мгновение показалось, что она ощущает вину за причинённую мне ужасную боль. Но ведь мне совсем не больно, — На самом деле, Фрауке лишь осуществила то, что я в неё непроизвольно заложила. Точнее, я попросту не занималась её воспитанием. Лишь потакала её капризам, и чрезмерно лелеяла. Поэтому, я ужасная мать… А ты, дорогой Роби, после пережитой трагедии потерялся в себе. Мне нужно было поступать мудрее, но я повела себя хуже маленькой и слабоумной девочки. Не вини себя, Роби… Это я виновата…

Тётушка несколько секунд не моргая смотрела прямо на меня, отдавшись во власть мрачных дум, потом разрыдалась, закрыв лицо руками, и содрогалась в нервных конвульсиях.

Утром военные немцы зачем-то заставили нас выйти из своих домов. Обычно так происходило, если кто-то нарушал непоколебимые законы нашей нацистской Германии. Если честно, я совсем не разбираюсь в этом. Мне известно лишь название и несколько важных фраз, которые требовал от меня дядя Фридрих — я ведь уже взрослый мужчина. Поэтому делал умный вид и старался лишний раз не попадаться ему на глаза, в противном случае он начинает давить этой странной информацией о политике, о законе об охране немецкой крови и, следовательно, о том, что необходимо всем сердцем любить Германию, презирая всех нечестивых, кроме истинных немцев. И знаете, я совсем в этом ничего не понимаю.

Марта хотела было пойти одна, но ей было приказано взять и нас двоих — Фрауке и меня.

— Вы в своём уме? Вы хоть понимаете, что требуете?! — тётушка в последние дни очень часто на всех кричит, исключая меня.

— Frau фон Фабьян, рекомендуем не вести себя так бездумно. Вы прекрасно понимаете, что даже за такое я могу вас забрать. Я всегда уважал вашего высокоуважаемого мужа, однако такое поведение не характерно для уважающей себя немке. Но сделаем вид, что я ничего подобного не слышал. Вы радостно приняли такое почтённое приглашение и с удовольствием отправились на площадь. Благодарю за понимание, — даже не собираясь услышать ответ, скуластый мужчина в чёрной военной форме с ярко-красной нарукавной повязкой развернулся и громко топая покинул дом.

Что-то дрогнуло в тётушке. Она осела на стул, словно силы покинули её, и смотрела в одну точку. Я и Фрауке тихонько выглядывали, стараясь быть очень тихими, чтобы нас не рассекретили. Марта выглядела пугающе: пустой взгляд, а морщинистое лицо в мгновение заметно постарело. Я только сейчас увидел то, как она похудела за эту неделю. Тётушка выглядела нездоровой. Она действительно заболела после той ситуации?

Мне кажется, за эту неделю изменилось очень многое. Изменились и многие. Во-первых, Саша куда-то пропал. Это очень меня беспокоило. С ним явно что-то случилось. А я даже и не думал, что тот рассказанный секрет так заденет моего единственного друга. Но я ведь извинился, тогда почему он до сих пор не объявился? Во-вторых, учителя перестали обращать на меня внимание. Нагло игнорировали и избегали меня даже соседи. Никто не хотел смотреть в нашу сторону. Да, вместе со мной это клеймо получила и Фрауке. Это, в-третьих. Удивительно, но в последние дни моя кузина затихла. Эта невыносимая девчонка почему-то перестала докучать меня, и теперь она всегда сидела в своей комнате в полном одиночестве. От неё не доносилось ни слуха, ни духа. Даже Гунтрам больше не появляется в нашем доме. Всё так переменилось в тот день, когда тётушка неистово сильно кричала на Фрауке, а потом пришла ко мне и расплакалась. Это было связано с Сашей и его секретом, который теперь вовсе не секрет.