Опаленные войной - Николай Новосёлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В сумерки группа подтянулась ближе к переезду, залегла в кустах по левую сторону дороги. Часовой возле будки пиликал на губной гармошке. Щуко шепнул Старику:
— Взяло его! Всю обедню может испортить, паразит.
— Давай — время. Осторожней, смотри, — подтолкнул Старик в плечо Щуко. Тот оглянулся, нащупал в темноте руку Петра, крепко пожал ее и лихо ответил:
— Щуко не подведет.
Сержант и разведчик Глотов, пригнувшись, перебежали дорогу и скрылись в темноте, будто растворились в ней.
Потекли томительные минуты. Чуткое ухо Старика уловило неясный шум, ближе, ближе. Сомнений не оставалось: в Брянск торопился поезд. Протяжно загудел паровоз. Старик подумал: «На руку! Под шумок легче подойти. Пока будет грохотать, разведчики подбегут к дороге».
Щуко договорился с товарищем о деталях. Как только он прикончит часового, напарник должен бросить в бункер лимонку.
На фоне темно-синего неба отчетливо выделяется долговязая фигура часового. Он в каске. Автомат на груди. Гармошку держит обеими руками. Что-то такое красивое играет. Хоть и пискливый голосишко у гармошки, а мелодию выводит душевную. Умеет, паразит, играть. В другое время послушал бы. И чего его потащило в такую даль, сидел да пиликал бы возле своей Брунгильды.
Щуко выждал, когда часовой повернулся к нему спиной, пружинисто оттолкнулся от земли, будто на старте, и прыгнул на ничего не подозревающего немца.
Часовой, напружинившийся было, обмяк и стал сползать на землю. Сняв автомат и приладив его на себя, сержант шепнул напарнику:
— Давай!
Глотов сапогом открыл дверь бункера и, кинув в кромешную тьму гранату, отскочил. Взрыв прогремел глухо, но сильно. Из двери выплеснулся огненный язык пламени, раздались душераздирающие крики, и все смолкло.
Старик поднял партизан, и группа, грузно топая сапогами, побежала к переезду. Четверо партизан легли на полотно слева и справа. Старик остановился на переезде и поторапливал бойцов:
— Живее, живее!
Неожиданно справа началась стрельба, послышались крики — к переезду бежали немцы. Откуда они взялись? И было их немало — судя по стрельбе и крикам, не менее взвода. Щуко нахлобучил шапку на голову покрепче и сказал:
— Ого, будет драчка!
Сержант с напарником залегли возле бункера, чуть в стороне от тех двоих, которых выделил Старик. К этому времени и слева затрещали автоматы — подоспели патрули. Каша заваривалась нешуточная. Удачно начатая операция катастрофически осложнялась.
Старик стоял на том же месте, посредине колеи, широко расставив ноги, и покрикивал:
— Живее, живее!
— Уходи! — закричал ему Щуко. — Чего маячишь!
Но вот переезд миновал последний боец, и Старик приказал Щуко:
— Отходи! — И сам побежал догонять бойцов, которые уже втягивались в спасительную темноту леса. И в этот миг Петро почувствовал, как жгучая боль впилась в правый бок, ощутил на ладони теплую мокроту, и как-то сразу навалилась слабость, тошнота подступила к горлу, но продолжал бежать.
Между тем на переезде бой затухал. Щуко закричал двум партизанам:
— Отходите, кому говорю!
— А ты?
— Не ваше дело! Ну!
Партизаны кинулись догонять своих. А немцы лезли. Они, наверное, думали, что партизаны хотят взорвать полотно, и торопились помешать им во что бы то ни стало. Щуко подхватил раненого товарища, перекинул его руку через свое плечо и нацелился уже бежать, когда автоматная очередь прошлась ему по ногам. Щуко охнул и упал на землю. Его придавил раненый. Сержант осторожно освободился от него и зашептал:
— Глотов, слушай, Глотов! Уползай один, слышишь, уползай один, уползай…
Но Глотов не подавал признаков жизни. Очередь зацепила и его.
— А-а! — закричал тогда сержант. — Щуко вам захотелось! Нате, паразиты, берите! — собрав последние силы, он отстегнул лимонку, зубами вытащил кольцо и кинул. Хлестнул взрыв, разбрызгивая огненные осколки. Щуко схватил другую гранату, но в последнюю минуту раздумал и взялся за автомат. Строчил беспрерывно до тех пор, пока не кончились патроны. Тогда вспомнил про трофейный, но тот что-то заело. Схватил автомат Глотова, в нем было очень мало патронов. А немцы упрямо лезли, и Щуко стал экономить выстрелы и бить только наверняка.
— Давай, подходи! — кричал Щуко, будто в горячечном бреду. — Подходи, паразит!
Патрули, получившие подмогу, бежали к партизану, стреляя на ходу.
И Щуко понял, что наступил его последний час. Нет, он не боялся смерти, всю войну ходил рядом с нею: видел, как она уносит его друзей, но умирать так не хотелось. Не совершено в жизни и половины задуманного.
Нет, Щуко не боялся смерти, но ему хотелось побывать в родном селе на Полтавщине, потрогать чистую росу на спелых яблоках, посмотреть на зеленые в синей дымке дали, на поля, на которых вырос и которые бороздил трактором, послушать, как поют-заливаются соловьи. А еще сильнее хотел Щуко положить свою голову на колени доброй матери и почувствовать ее пальцы в своих волосах. И невозможно сильно хотел он поцеловать Оксану, черноглазую дивчину, тоску о которой бережно хранил давным-давно.
Нет, Щуко не боялся смерти, но он хотел дожить до победы.
Но ему придется умереть на этом переезде, и надо умереть достойно. Он так решил сам — достойно. И, взяв последнюю лимонку, зубами вытянул кольцо, чуть приподнялся, опираясь левой рукой о землю. Пуля попала ему в левое плечо, и Щуко ткнулся лицом вниз. В угасающем сознании билась одна-единственная мысль: «Прощайте, други… Прощайте…» Он послал последний мысленный привет Старику и всем своим боевым друзьям.
Когда торжествующие и озверелые враги подбежали к нему, Щуко разжал пальцы, и грохнул новый взрыв, грохнул как салют бесстрашному партизану.
А между тем группа углубилась в лес, и теперь можно было не опасаться погони.
Леонид Хомутов
«РОКОВОЙ» КОМАНДИР
Во время разведывательного полета над важным железнодорожным узлом, когда штурман Ушаков нажал на кнопку пуска фотоаппарата, бомбардировщик был обстрелян. Вблизи вспух грязно-белый взрыв снаряда и осколками сыпанул по самолету. Треснуло остекление в носовой кабине. В лицо штурману больно хлестнула морозная струя воздуха. Запахло сгоревшим порохом. В уши ударил свист и вой. Ушакова оторвало от прицела и прижало к стенке кабины.
В наушниках прозвучал сдавленный голос радиста:
— Товарищ командир! Правый горит!
— Будем тушить, — спокойно сказал капитан Вадов.
Ушаков скосил глаза. Из-под капота мотора вырвались длинные черные шнуры дыма, а потом, точно взрыв, блеснули желто-синие зубцы пламени. Прыгать! Скорей к люку!
Ушаков бросился в лаз…
Командир рывком до предела отжал штурвал от себя и с нарастающей скоростью повел самолет к земле. Нужно сбить пламя встречным потоком воздуха и поскорее выйти из зоны зенитного огня.
— Перекрой пожарный кран! — сказал он второму пилоту, дергая за рукоятку противопожарного устройства. Пилот не шевельнулся.
— Ты что? — начал было Вадов, но осекся. Его лицо, красное от натуги и возбуждения, потемнело, когда он увидел, что правая щека летчика залита кровью…
Земля приближалась. Командир перевел машину в горизонтальный полет. Было проделано множество горок, кренов, виражей, сработало, наконец, противопожарное устройство, винт переведен во флюгер, а сам мотор выключен, но пламя по-прежнему не сбито…
…Успеть! Еще одно усилие — и Ушаков в навигаторской кабине, добрался до спасительного люка. Лицо обжег холод. Внизу озеро. А успеет ли парашют раскрыться? Обернулся назад. Летчики сидели на местах.
…«Что делать?» — мучительно думал Вадов.
Тянуть на одном моторе к своим — каждую секунду могут взорваться бензобаки. Но тогда надо немедленно производить посадку. А где? Кругом, до самого горизонта, беспрерывно тянулся густой хвойный лес. И уж готов был отдать приказ: «Всем прыгать!», когда позади себя услышал голос штурмана:
— Под нами озеро!
— Где? Где? — привстал командир.
Круглое, как блюдце, километра три в диаметре, озеро было покрыто вроде бы тонким слоем снега. Местами на середине виднелись «окна» чистого льда, блестевшие стекляшками в лучах солнца.
— Идем на посадку! — обрадованно крикнул он. — Приготовить огнетушители!
— Есть приготовить огнетушители! — отозвался штурман.
Заметив пилота с опущенной головой, осел, ухватился за что-то. Он впервые видел убитого человека…
…Командир резко повернул штурвал. Сдвинулась земля, поползла вверх и в сторону. Закрыла небо, покачалась, выровнялась, уперлась в нос самолета.
Пламя лизало обшивку крыла, и она белела на глазах — сгорала краска.
«Только не взорвись! Ну, погоди еще чуточку», — мысленно заклинал мотор штурман. Ведь глупо взорваться сейчас, когда они почти сели.
