Опаленные войной - Николай Новосёлов

Лемм нервничал:

«Может быть, есть смысл покончить сразу?»

— Итак, что будем делать? — услышал он голос артиллерийского офицера. — Танк умолк.

— Пошлите кого-нибудь на разведку.

— Слушаюсь.

Два солдата выбежали из березняка и неуверенно затрусили к танку. На полпути поползли.

— Идиоты! — не выдержал офицер и картинно зашагал по полю. Солдаты двинулись за ним. Пошел и Лемм.

Танк обступили. Очень скоро солдаты осмелели и принялись стучать по броне. А офицер даже взобрался наверх и попытался открыть люк. Но когда крышка люка подалась неожиданно легко, он камнем слетел вниз.

Показалась голова танкиста. Солдаты вскинули автоматы.

— Не стрелять! — приказал Лемм, хотя сам держал парабеллум наготове.

…Казалось, танкиста совсем не интересовало то, что происходило вокруг: без шлема, с пистолетом в руке вылез из машины и тяжело спрыгнул на землю. Немного постоял, словно к чему-то прислушивался.

И пошел на нацеленные в него автоматы.

— Не стрелять! — еще раз предупредил обер-лейтенант.

Солдаты расступились. Земля вокруг была взрыта танком. Сергей запнулся и упал. Кто-то изумленно крикнул:

— Проклятье! Похоже, что он ничего не видит и… не слышит!

Около танка чин из полевой жандармерии отчаянно махал руками. Но и без того было видно, что случилось: из танка валил густой дым.

Неловко поднялся танкист. Сильным ударом у Сергея выбили из рук пистолет. Сопротивляясь, он снова упал. Ему связали руки.

Со вчерашнего дня старый полковник подолгу простаивал у окна. Посреди двора, на специально вынесенной скамейке, лицом к нему сидел русский танкист.

Широко раскрыв невидящие глаза, застыл Сергей. Только ветер (погода портилась) трепал его светлые волосы. Бледное осунувшееся лицо было строгим и неподвижным. Но угадывал полковник в этой неподвижности торжество.

Прожив долгую жизнь, не раз он убеждался в том, что в войнах раскрываются главным образом человеческие слабости. Поэтому, награждая за храбрость, он оценивал лишь внешнюю сторону подвига, не вникая в причины, побудившие совершить подвиг: когда-то довольно много испытал разочарований. И если его нация не меньше других хранила в памяти героев, то это было, по его мнению, только самообольщением — правда, очень важным и необходимым для войны.

Конечно, русский танкист, понимая свою обреченность, мог подчинить инстинкт самосохранения трезвому сознанию. Но как долго это сознание могло противостоять отчаянию и физическим страданиям? Стоя у окна, полковник ждал, когда русский, чем-то напоминавший гордого викинга из старинных иллюстраций к сагам, малодушно будет просить о сострадании.

Строжайшим приказом было запрещено чинить насилие над советским танкистом, а несколько минут назад полковник распорядился накормить его со своего стола.

…Вот тучный солдат-повар, в движениях которого еще чувствуется былая слава хозяина кухни лучшего отеля Баден-Бадена, подходит к танкисту. За ним тощий детина, раздувая ноздри от соблазнительных запахов, с великим недоумением на лице несет поднос с обедом. Повар замечает в окне полковника и демонстрирует свое профессиональное тщание: ловко нанизывает на вилку пластик ветчины с яйцом и подносит ко рту пленного. Танкист отстраняет руку повара. Тощий солдат жадно смотрит на ветчину и, видимо, произносит ругательство. Повар терпелив, словно перед ним избалованный ребенок: предлагает русскому куриную ножку. Опять без успеха. Повар берет кружку с коньяком… Резкое движение танкиста — и кружка летит на землю. Тощий плюет с досады.

Полковник позвал адъютанта.

— Кажется, я нашел способ что-нибудь узнать у пленного. Приведите его сюда. И — переводчика.

Когда ввели Сергея, полковник распорядился:

— Усадите его за мой стол. Дайте в руки карандаш и бумагу. Словом, он должен понять, что может писать.

С минуту Сергей сидел неподвижно, и трудно было узнать, задумался или не догадался о том, что от него хотели.

— Может быть, он не умеет писать? — предположил адъютант. Полковник поморщился.

— Не умеет писать? Думаю, что вы сможете сейчас оценить даже его стиль.

Сергей склонился над бумагой. Начал писать размашисто, ограничивая движение карандаша левой рукой.

Переводчик читал:

«Фашист! Если ты останешься жив, и уйдешь отсюда, и с улыбкой будешь смотреть в глаза детям, помни: я миллионами глаз буду следить за тобой. Я схвачу тебя за руку, едва в твоих глазах мелькнет бесноватый огонь. Я подниму с земли горсть пепла твоих жертв и…»

— Довольно!

Под глазом полковника нервно подергивалась дряблая кожа. Переводчик поспешно выхватил лист из-под руки Сергея.

Танкист отшвырнул карандаш. Выпрямился и еле приметно улыбнулся.

Михаил Аношкин

ПАРТИЗАНСКИЕ РАЗВЕДЧИКИ

Группа разведчиков вместе со Стариком, заместителем командира отряда по разведке, осела восточнее Брянска, вела себя тихо, стараясь не выдать своего присутствия. Но оккупанты понимали, что поблизости есть партизанские глаза и уши, их не могло не быть.

Старик приказал сержанту Щуко достать «языка». Тот два дня ходил на большак, и все неудачно. Наконец приволок плюгавого очкастого фрица, который, увидев Старика, упал перед ним на колени и заплакал. Всхлипывая, как ребенок, немец рассказал все, что знал, но рассказанное им большого значения не имело.

Командир приказал отпустить пленного. Щуко запротестовал. От волнения у него побелела даже горбинка носа. Он поглядел на Старика, словно на чужого, и спросил звенящим от волнения голосом:

— А меня они отпустили бы?!

— Нет, — спокойно ответил командир. — Они бы тебя расстреляли.

— Во! — воскликнул Щуко. — И этого вшивого фрица я расстреляю!

— Ты завяжешь ему глаза, выведешь на дорогу и отпустишь.

После этого Щуко дулся на Старика целый день. А на утро следующего дня за языком собрался сам командир. Он позвал сержанта и сказал:

— Хочу попытать счастья. Пойдешь со мной и прихвати еще троих. Амуниция полицаев в сохранности?

— Так точно, товарищ командир!

— Тогда быстро одевайтесь полицаями.

Во второй половине дня пятеро вышли в путь. Щуко привел их к большаку. Там они замаскировались и наблюдали за дорогой. На восток ехали грузовые машины, тарахтели повозки, пылили пехотинцы. На запад движения почти не было. Иногда проезжали санитарные автобусы, ехали на подводах гражданские.

Старик сказал:

— Здесь нам делать нечего. Какие части движутся на фронт, мы узнаем и без этого. Нам нужен «язык». Местный.

Ночью разведчики выдвинулись ближе к Карачеву. Здесь начинались уже степи. Спрятались в березовой рощице, в стороне от большой дороги. Неподалеку вился пыльный проселок. За увалом зеленела садами деревня. Старик задумчиво потеребил бороду, а потом сказал:

— Вот что, братцы. Я партизан, а вы, полицаи, поймали меня, ясно? Вяжи мне, Щуко, руки, и ведите в деревню.

Щуко вязать руки не спешил, лишь упрямо смотрел на командира.

— Ты чего? — спросил Старик.

— Не согласен.

— За последнее время ты что-то портиться начинаешь, Щуко. Я два раза не приказываю.

— Все равно. Я перед комбригом за вас головой отвечаю. А коли что случится?

— Ничего не случится. Только вяжи для виду, чтобы можно легко освободиться.

— Не могу. Лучше мы с хлопцами сходим, а вы посидите здесь.

— Почему?

— Риск же, товарищ командир!

— На войне риск — благородное дело. Все. Разговоры прекратить.

И вот четверо полицаев ведут по проселочной дороге бородатого дядьку, руки которого связаны за спиной. Идут молча. Держат путь к деревне. Они не знают — есть там немцы или нет. Будут действовать по обстоятельствам. Если немцев много, в деревне останавливаться не станут. В бой вступать решили только при самой крайней необходимости. Автомат Старика нес Щуко.

Но случилось все иначе, нежели разведчики предполагали. Навстречу им выехала черная легковая автомашина. Она волокла за собой шлейф серой пыли.

— Будем брать, — решил командир, — только без шума, ясно?

Пятеро остановились. Старик освободил руки от веревки, но продолжал держать их за спиной. Четверо отошли на обочину, а Щуко встал посреди дороги, широко расставив ноги. Горбатая черная машина резко остановилась, и из кабины выскочил немецкий майор. Он подбежал к Щуко и что-то стал ему выговаривать, постепенно переходя на крик. Сержант не понял ничего из того, что тот кричал. В это время четверо подошли к машине. Старик очутился возле разгневанного майора. Тот увидел его и оторопел: заметил на околыше красную звездочку. Потом перевел взгляд на Щуко, осмотрел его с ног до головы, видимо, соображая, что тут происходит.