Роман в социальных сетях - Иван Зорин

Мгновенье подумав, Авдей Каллистратов прицепил грустный смайлик, и, не раздеваясь, бросился на кровать.

«Человечество, как степная трава, — отозвался «Раскольников», — после пожара гуще растет. Так что войны бояться не надо».

«Мне тесно в своей стране, душно в своем времени», — признался «Модэст Одинаров».

Группа была открытая, заходили в нее и тролли.

«Давно из дурки?» — написал один.

«И чё? — ужалил другой. — Теперь и не жить?»

«Хрен через плечо! — защитил его третий, выставив целый ряд смайликов. — Афтор не по-детски жжот!»

Прочитав утром комментарии, Авдей Каллистратов промолчал. Он был не силен в Интернетовском новоязе, и больше всего на свете боялся выглядеть смешным. Вместо того чтобы кормить троллей, он написал: «Все сегодня пишут так, будто что-то скрывают, и это что-то — ваша смерть. Ее прячут не хуже кощеевой на кончике острого, как игла, пера».

Дом был старый, в нем, как ноющие кости, по ночам пели проржавевшие трубы, а после дождя пахло сыростью. После вчерашнего банкета Авдея Каллистратова мучила головная боль, он принял таблетку аспирина и подумал, что, как и дом, давно пережил себя. Потом, чтобы чем-то заняться, заполнил личную интернет-страницу: работа — тунеядец, семейное положение — «в отношениях», политические взгляды — нигилист. Подумав немного, добавил «убежденный». Авдей Каллистратов просидел за компьютером до обеда, отлучаясь только в уборную, где старался не попасться себе на глаза в зеркале; головная боль уже успокоилась, он ждал, как лев в засаде, с кем бы сцепиться, но комментариев так и не последовало.

Кроме общения в группе у ее участников была и своя личная интернетовская жизнь. Зачастую они обновляли свой статус, не публикуя изменения в группе, заводили друзей на стороне, а в ней даже не со всеми числились в дружеских отношениях. Запросы на добавление в друзья Авдей Каллистратов систематически отклонял, считая, что с него вполне достаточно реальных знакомых,?которыми был сыт по горло. Группа интересовала его лишь как трибуна, виртуальная кафедра, с которой можно в одностороннем порядке изливать желчь, а выслушивать чьи-то жалобы в его планы не входило. Его оппоненты оставались для него лишь персонажами виртуальной игры, в сущности, он не представлял их живыми людьми со своими чувствами, мыслями и болью, как никогда не задумывался о своих читателях. Первые существовали для того, чтобы слушать его речи, вторые были обречены поглощать его книги.

Пасха выдалась поздней, после церкви, в которой поставил свечи родителям, Авдей Каллистратов уехал на дачу. Природа уже буйствовала, невероятная, могучая сила пробуждала все вокруг — у распустившихся бутонов кружились шмели, порхали бабочки, а между норами возле дома сновали мыши. Даша приехала через месяц, в легком, ситцевом платье, с дороги свежая, порозовевшая. Авдей Каллистратов отметил про себя, как она похорошела. Держась за толстые, морские канаты, он раскачивал ее на качелях, устроенными под веткой разлапистого дуба, она хохотала, взлетая все выше и выше, пока не захватило дух, и не закричала:

— Хватит, хватит!

— Проси пощады! — с деланной суровостью ответил он, любуюсь коленками под задравшемся платьем.

— Ни за что! — соскочила Даша в его объятия. — Сам проси, негодник!

Она крепко его обняла, и он едва не задохнулся в поцелуе. А вечером они пили чай с крыжовенным вареньем, отмахиваясь ветками от зудевших комаров, и были на седьмом небе.

Авдей Каллистратов числился литературным генералом, входя в жюри престижных премий, и на дачу приезжали обсуждать их номинантов. «N или M? — перебрав список, подводил черту критик с маленькой, змеиной головкой. — За N просит Чернобай, за M — Синеглаз». Авдей Каллистратов доставал коньяк, разлива по пузатым рюмкам, и, пока шло обсуждение, бутылка пустела. Они были как саперы на минном поле, осторожно взвешивали все «за» и «против», прежде чем вынести решение. При этом кандидаты находились в равных условиях, критику не захотелось тащить их книг, и они так и не открыли ни того, ни другого. Проводив критика до калитки, Авдей Каллистратов долго тряс руку, точно скрепляя какой-то тайный договор, вернувшись в дом, убирал бутылку под стол, доставал из холодильника моченое яблоко, которое жевал на ходу, чтобы протрезветь. А потом звонил Чернобай или Синеглаз, и он понимал, что поставил не на ту лошадь. Владельцы крупнейших издательств, поделивших рынок, они учредили премии, которые давали своим — речь шла о дополнительной рекламе. После разговора Авдей Каллистратов выбрасывал огрызок, который держал вместе с телефоном в одной руке, пока другой рубил воздух, звал Дашу, выплескивая на нее раздражение, а, если ее не было, залезал в Интернет. В такие моменты он особенно остро чувствовал себя свадебным генералом, и клял весь белый свет.

«Посмертная слава сегодня никому не нужна, всем подавай прижизненную! И памятники сегодня рукотворные, и народную тропу к ним сами прокладывают. Современная литература, как и все, делается ногами, зубами и локтями. Бегают по редакциям, хлопочут, суетятся. Тут — встреча с читателями, там — телевидение. Мы — профессионалы, нам не до музы! И десять лет писать роман нам никто не даст! — Каллистратов отбил абзац. — Музыкантам и живописцам легче — их язык не стареет, не надоедает, его можно слушать бесконечно. А книга? Одноразовый шприц! Вот издатели и задирают нос: «Евангелие-то любой напишет, а кто разнесет о нем благую весть?»

«Тоже мне, удивил, — спустя полчаса ответил «Сидор Куляш». — И Христос — брэнд, вроде кока-колы».

«Злобствующая бездарность!» — пригвоздила «Ульяна Гроховец».

«Если всем недоволен, почему не бросишь?» — спросил «Раскольников».

«Пойти лес валить? — ответил ему Авдей Каллистратов. — И потом — кругом дерьмо, а к своему принюхался».

«Откровенность делает тебе честь, — оценила «Дама с @», с аватары которой смотрела рыжеволосая красотка. — Но ты забыл главное — слава развращает».

Авдею Каллистратову сделалось грустно. «Они не поймут, — думал он, — они не художники». Лето было в разгаре, еще не закончился июль, а его, как червь, уже точила осень — вчера Даша собирала граблями опавшие в саду листья, то и дело отправляя за уши спадавшие на глаза длинные волосы, а сегодня целый день лил дождь. Мерно стуча по крыше, он незаметно проникал внутрь, поселяясь в сердце, одновременно присутствуя и в шумах водостока, и где-то глубоко в душе. Авдей Каллистратов смотрел на сырые пятна, проступившие на обоях, и, зажмуривая по очереди глаза, видел в их очертаниях то свернувшуюся клубком кошку, то чье-то, показавшееся ему знакомым, лицо, переменив положение, он увидел косматого, оскалившегося медведя, потом согнувшегося в три погибели худого старика с нищенской сумой, и подумал, что искусство — это способность наблюдать жизнь, по вкусу придавая ей смысл и значенье, в то время как сама по себе она остается всего лишь разводом на стене. Потом он долго смотрел, как дождь на окне, рисует струйками пейзажи, которые тут же смывает, оставляя их следы лишь в памяти, куда тоже глубоко залез дождь, и ему вдруг вспомнились его книги, которые были ориентированы на непритязательные вкусы и житейскую мораль. «А она права, — неожиданно для себя согласился он вслух с «Дамой с @». — С приходом известности каждая своя строка кажется гениальной».

В последнее время Даша зачастила к молодым, недавно поженившимся художникам, живущим на соседней даче, и Авдею Каллистратову было особенно тоскливо. Выкурив сигарету и бесцельно потоптавшись по дому, он нашел в чате «Даму с @». «Я трагически одинок!» — написал он ей. Ответ не заставил ждать: «Я тоже. Вчера лучшая подруга отказалась со мной спать. Фу, дура! Я ей ничего такого и не предлагала. Правда, у меня было такое желание. И я благодарна, что она его угадала. У тебя есть друг?» «Подруга». «У меня тоже есть парень. Недавно он оплатил мне Карибы. Но я тебя понимаю. Кто из вас строит стену в отношениях?» «Я». «Честно?» «А зачем врать?» «Тогда я не въезжаю, чего тебе надо?» «Если бы я знал» Каллистратов уже жалел, что вступил в переписку, оборвать которую мешало воспитание. «Депрессуха?» «Что-то вроде этого». «Тогда травка. Поверь, лучшее средство». «Ладно, пойду, курну». Авдей Каллистратов был рад, что свернул разговор. А когда через час пришла Даша, посмотрел на нее другими глазами.

— У тебя есть подруги?

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто интересно.

— Нет. Были в университете. Но ты всех разогнал.

— Я?

— Ну, ты не виноват, просто в моем сердце не так много места.

Авдей Каллистратов расчувствовался, по дряблой, обвисшей щеке покатилась слеза. Только сейчас он осознал, как много значит для него эта хрупкая девушка с умными интеллигентными глазами. Впервые он почувствовал за нее ответственность, которую раньше никогда не испытывал в отношении женщин, и вдруг подумал, что будет с ней, когда его не станет.