Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки - Карина Демина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Садитесь и рассказывайте, что здесь творится.
– Боюсь, это не вашего ума дело…
– Повторяетесь.
Евдокия обошла его по широкой дуге, разглядывая пристально. И насмешки не скрывала…
– Пан Себастьян, – весьма любезным тоном произнесла она, остановившись у двери, – мне кажется, вы меня недопоняли…
– Опять за револьвер возьметесь? Девушка, учитесь использовать другие аргументы.
– Благодарю за совет. Всенепременно. – Задрав подол, Евдокия оружие спрятала.
Ножки у нее оказались аккуратные…
– Пан Себастьян, нам с вами револьвер ни к чему. – Она распрямилась и юбку оправила. – Все просто. Вы, может, и собираетесь молчать… скажем, из интересов государственных… а вот у меня такого желания нету… у меня есть желание иное…
Вот же…
Девица усмехнулась и, отбросив за спину толстенную, соломенного цвета косу, продолжила:
– Я, может, в крепком душевном волнении пребываю… как же, одна из конкурсанток – мужчина… представляете, что скажут остальные?!
– Вы не посмеете.
– Отчего же? Посмею. Я ведь не просто так здесь присутствую… наблюдаю… и просто-таки обязана делиться наблюдениями с общественностью. А уж в какой восторг эта общественность придет, узнав о том, что Себастьян Вевельский обманом проник на конкурс красоты… да вы до конца жизни не отмоетесь.
– А вам и радостно?
Она пожала плечами.
Радостно.
Вот стерва! И главное, не пытается этой радости скрыть. А ведь женщинам Себастьян нравился, особенно таким вот, вышедшим из девичьего возраста, но еще не вошедшим в годы, которые стыдливо именовались «элегантными».
– Я вас посажу, – с очаровательной улыбкой пообещал Себастьян и, не выдержав, поскребся.
– Посадите… наверное… если у вас получится. – Евдокия не собиралась отступать. – Ведь, если разобраться, я лишь пытаюсь защитить невинных девушек, оказавшихся в ситуации столь… двусмысленной.
Она и пальцами щелкнула, и от звука этого – тихого, но отчего-то резкого – Себастьян вздрогнул, припомнив самый первый день.
– Или вы собираетесь поступить, как подобает человеку благородному? – Евдокия встала у окна, скрестив руки на груди.
Грудь была пышной, а руки – белыми.
– Это как же?
Себастьян, не пытаясь раздражения скрыть – пыльца еще действовала, мешая вернуть контроль над телом, – потянул за поясок. В платье было тесно, неудобно, и вид идиотский.
– Жениться, – это страшное слово Евдокия произнесла с улыбочкой, более на оскал похожей.
– На вас, что ли?
– На мне не надо.
Платье не снималось. Себастьян дергал растреклятые юбки, с трудом сдерживая ярость. Но она пробивалась острыми когтями, и чешуей, и хвост, почему-то оставшийся тонким, с кисточкой-пуховкой, отчаянно стучал по половицам.
– Я как-нибудь переживу этот страшный позор… а вот бедные девушки… – Евдокия выразительно замолчала, устремив очи к потолку.
Себастьян тоже посмотрел на всякий случай.
Потолок был обыкновенным, в виньетках и цветах, правда, белили его давненько, и оттого потолок успел уже пойти пятнами.
– И как предлагаете мне на них жениться? – Платье все же поддалось, и, стянув его через голову, Себастьян скомкал розовую, бабочками расшитую ткань. – Одновременно?
Евдокия задумалась.
А живое воображение Себастьяна нарисовало свадьбу с одиннадцатью невестами… ладно, минус колдовка, всего-то десять…
– Одновременно не получится. Даже в каганате лишь четыре жены позволено иметь. Поэтому придется в порядке живой очереди. Женились. Пожили год. Развелись. Думаю, его величество отнесутся с пониманием…
– Вы издеваетесь. – Следом за платьем отправилась и нижняя рубашка, а за нею – шелковые чулочки с подвязками. Себастьян с преогромным удовольствием избавился бы и от панталон с кружевами, но тогда бы вид его был вовсе неподобающим.
– Я? Как можно! Мне казалось, это вы издеваетесь, и не только надо мной…
– Когда это я над вами издевался?
Панталоны сползали, и Себастьяну приходилось придерживать их руками…
Отвечать Евдокия не стала, но и от двери не отошла.
– Итак, у вас, пан Себастьян, имеется выбор. Или вы все-таки рассказываете, что здесь происходит, стараясь при этом быть убедительным. Или я зову сюда панну Клементину…
– Послушай…те, панночка Евдокия. – В кружевных панталонах было непросто выдерживать подобающую случаю серьезность. – Ваше любопытство… неуместно. Вы и вправду лезете в дела, которые вас совершенно не касаются…
Слушает.
Смотрит. И выражение лица упрямое. Понимает. Лезет и будет лезть, пока не влезет по самую свою макушку… и вот что остается делать бедному актору?
…тем более связанному клятвой крови?
– Кстати, врать не советую. – Евдокия вытащила кулончик, крутанула в пальчиках.
Чтоб ее…
– Евдокиюшка, – Себастьян оказался рядом с упертой девицей и, приобняв ее, взял за ручку, – вы же взрослый человек и понимаете, что не всякое любопытство уместно… давайте просто забудем, что видели друг друга…
Забывать она не намеревалась и ручку попробовала высвободить, но Себастьян не позволил.
Пальчики пахли свежей сдобой.
И еще копченой колбасой…
…откуда взяла?
– А после… когда все закончится… мы с вами встретимся в приватной обстановке… обсудим проблему и, я уверен, найдем такое ее решение, которое всецело удовлетворит обе стороны…
С каждым словом он наклонялся все ниже и договаривал уже на ушко, розовое такое ушко с золотой подковкой серьги.
– Руки…
– Что, дорогая?
– Руки убери, – прошипела Евдокия, наступив на ногу. И ведь туфельки хоть домашние, но с острым каблучком.
– А это уже нападение на актора… при исполнении служебных обязанностей… – мурлыкнул Себастьян, прижимая упрямую девицу к груди. – Но мы же не станем заострять на том внимание, верно?
…наверное, приворотное все же подействовало…
…из-за яда ли, либо же ведьмаки у его высочества были хорошие…
…или просто нервы сдавать начали от обилия цветов, бабочек и атласных лент.
Как бы там ни было, но купчиху он целовал со всей накопившейся злостью, невзирая на довольно-таки активное сопротивление… пожалуй, несколько увлекся.
Сквозняк по спине почувствовал, но значения не придал…
А потом девица вдруг всхлипнула…
…и за спиной раздалось глухое рычание… правда, почти сразу стихло… сквознячок вот остался…
– Вы… – стоило Евдокию отпустить, как она отскочила и первым делом губы вытерла, – вы… с-скотина! С-сволочь…
– Хотите сказать, не понравилось?
Она его неимоверно раздражала. Упрямством своим. И курносым вздернутым носиком. Веснушками, которые не пыталась скрывать под пудрой. Манерами.
Взглядом, в котором виделось… презрение?
– Только попробуйте это повторить и…
– И что?
– Я закричу… я…
Она и вправду собиралась закричать, чего Себастьян допустить никак не мог, и, сграбастав купчиху в охапку, он повторил эксперимент…
…не нравится ей.
…всем нравится, а она тут… нашлась исключительная…и главное, упрямая какая, вместо того чтобы поддаться, как положено приличной женщине в горячих мужских объятиях, упирается, выгибается, разве что не шипит, и то лишь потому, что неспособна.
– Будете орать? – поинтересовался Себастьян, выдыхая.
– Буду. – Купчиха с силой впечатала острый каблучок в ступню, а когда Себастьян на мгновение руку разжал – все-таки больно, когда в живого человека каблуком тыкают, – вывернулась.
Недалеко.
До столика.
До бронзового канделябра, на столике стоявшего…
– Еще как буду, – сказала Евдокия. И это было последнее, что Себастьян услышал.
…нет, в его жизни всякое случалось, но чтобы канделябром и по голове… за что, спрашивается? Он хотел было спросить и рот открыл, но второй удар, куда более ощутимый, вверг его в темноту.
В темноте было уютно.
Спокойно.
Только бабочки порхали, те самые – королевские. Они подлетали к самому Себастьянову носу, стряхивая с крыльев золотистую пыльцу. И Себастьян замирал от ужаса: а вдруг да именно этот приворот сработает должным образом?
И как жить?
Он отмахивался от бабочек и от пыльцы, но та липла к волосам, и голова Себастьянова становилась невыносимо тяжела.
– Дуся, ты что?! – сказала бабочка тоненьким голоском.
И вправду – что?
За что?!
Ладно бы, не умел Себастьян целоваться. Так ведь он старался, весь опыт свой немалый вложил… а его канделябром.
– Я – ничего. А он…
Бабочка, говорившая голосом Евдокии Ясноокой, девицы купеческого сословия, села на раскрытую ладонь и грозно пошевелила развесистыми усиками.
– Что он?
– Целоваться полез! – пожаловалась Евдокия.
– И ты его канделябром?
– И я его канделябром. – Она произнесла это как-то обреченно.
