Война в тылу врага - Григорий Линьков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Деревня Липки растянулась на километр по чистому безлесному бугру, только к юго-восточному концу деревни подступал мокрый лес.
Кондрат меня завез в деревню от леса. Он, видимо, знал, где живет предколхоза, и подъехал к его двору с задов. Мы вошли в хату. Хозяин немного растерялся.
Я стал просить коня. Попков заговорил, что в его колхозе осталось всего-навсего три непригодных к работе лошади, да и те будто бы находились на выгоне в поле, остальных забрали на войну. Мне казалось, что он говорит неправду, желая избавиться от незваного гостя. Но когда мой дед заявил, что раз уж на то пошло, дело не в лошади, а в том, кто повезет до деревни Ковалевичи, хозяин сразу повеселел.
— Ну, это другое дело, — с облегчением сказал председатель колхоза. — Ты тогда, отец, побудь здесь у меня, а я сам отвезу товарища на твоем коне. — И начал собираться.
Жена Попкова молча собрала на стол и предложила нам с дедом подкрепиться салом с ржаным хлебом, выпить по стакану свежего молока. Но я еще не чувствовал голода и от угощения отказался.
До намеченного в Москве пункта приземления моего отряда оставалось около сорока километров. Ночь была на исходе, на день я должен был уйти в лес. Я стремился во что бы то ни стало добраться к озеру, забывая об опасности. Мы попрощались с дедушкой Кондратом, условившись о дальнейших встречах. В моем активе появился еще один человек — патриот родины, непартийный коммунист, подпольщик.
Мы выехали. В пути Попков, то и дело понукая старую лошадь, сначала выспрашивал у меня: что да как? А затем, как-то сразу убедившись, кто я, или просто пошел на риск, начал мне рассказывать, где находятся гитлеровцы и как они себя ведут.
— Вот в соседнем селе, Таронковичах, — там теперь оккупанты волость устроили, бургомистром назначили Василенко. Не пойму я, что он за человек? Четыре брага у него в Красной Армии служат, и сам он средний командир запаса. А вот поди ж ты… Согласился в бургомистры. Да и человек-то вроде толковый, Правда, выпивает иногда много, и тогда ему лес ниже озими, а трезвый — парень хоть куда. — Так повествовал разговорившийся председатель колхоза, и мне стало казаться, что Попков, как и Зайцев, — честный советский человек, неспособный ни при каких обстоятельствах изменить своей родине.
На мой вопрос о председателе колхоза в деревне Ковалевичи, к которому мы ехали, Попков ответил:
— Свой парень, надежный, только очень осторожен — не то, что я. У него уж лишнего слова не вытянешь, нет. А так — ничего мужик, не подведет.
Председатель в Ковалевичах, со странной фамилией Муха, принял нас хорошо и быстро распорядился о назначении подводы, В разговоре он больше слушал, изредка бросал короткие фразы и почти не задавал вопросов. По отдельным замечаниям, умным и дельным, но весьма осторожным, я заключил, что Попков охарактеризовал своего коллегу верно.
Разговаривая с председателем и чувствуя в своих собеседниках прекрасные качества советских людей, я думал: «Вот они, руководители колхозной жизни, надежная опора партии на селе». На них смело можно было опереться в развертывании партизанских действий. Гитлеровцы, стремясь воспользоваться богатыми колхозными урожаями, видели в этих скромных людях незаменимых руководителей, способных обеспечить им продовольственные поставки, а иногда даже оставляли их на своих постах. Гестапо принимало все меры к тому, чтобы сделать из них послушных исполнителей воли гитлеровского командования, Но из этого ничего не выходило. Ни подписки — обязательства работать на немцев, ни запугивания и приманки врага не могли изменить этих людей. Но мне прежде всего нужно было собрать боевое ядро своих десантников.
Время было подходящее. Гитлеровцы только еще создавали на местах свой аппарат управления, вербуя к себе на службу уголовников и разный сброд. Все это надо было разрушить.
Сжатые на полях хлеба кое-где лежали в копнах и снопах, но во многих колхозах перевезены на тока. Однако под тем или иным предлогом обмолот затягивался повсюду. Бургомистры из крупных городов давали директивы: обмолотить урожай зерновых и вывезти на ссыпные пункты к станциям железных дорог. Но на местах не было окрепшей власти, способной проследить, заставить выполнить приказ. На полях зеленел неубранный картофель и капуста. Передовые армии врага продвинулись к востоку, по деревням изредка разъезжали интенданты и заготовители. В лесу еще совсем тепло, уютно.
Как многое надо сделать, как дорог каждый день! А я все еще был занят поисками своих людей, и это поглощало всю мою энергию и волю. Иногда как-то мимолетно возникала мысль о семье. Но забота о главном снова овладевала всеми думами. Родина заслоняла все.
5. По лесам и болотам
Въезжая рано утром в деревню Волотовка, я был уже совершенно спокоен и не хотел думать о, том, что на каждом шагу меня подстерегает смертельная опасность.
Решил зайти в крайнюю хату. Назвав себя полицейским, спросил, есть ли в деревне немцы и где живет председатель колхоза, две миловидные девушки ответили мне, что это и есть дом председателя и что сам он ушел с немцами на село собирать яйца. Роль полицейского осталась недоигранной. Через минуту, нахлестывая лошадь, мы неслись прочь от деревни.
Около густых зарослей ивняка я соскочил с телеги. До озера оставалось километров тридцать по прямой. Подгоняемый тревогой за своих людей, я решил пробираться туда пешком.
К полудню глухими тропами и болотами, по пояс мокрый, я вышел к реке Эссе. Теперь нужно было перейти через мост. В двух километрах за мостом проходило шоссе Лепель — Борисов. Было слышно, как по шоссе двигались фашистские машины. Подход к мосту оказался метров на сто открытым, да по ту сторону надо было итти до леса едва ли не столько же полем. В раздумье присел на опушке. Солнце пригревало, потянуло ко сну, но спать было нельзя. Я встряхнулся, приготовил маузер, гранаты и ровным, быстрым шагом вышел на дорогу.
Под ногами виднелись совсем свежие, четкие следы, отштампованные покрышками фашистских самоходов. Я вошел на мост, Вокруг — никого, но стук каблуков о доски настила звучал предательски громко.
Мост, открытое поле остались позади, я снова очутился в лесу. Километр-другой шел по мокрому бору, наконец выбрался на сухую, малоезженую лесную дорогу. Она вела в нужном мне направлении. Пошел по ней, сверяя свое местонахождение по карте. Дорога вела к деревне Аношки, вокруг нее расстилались поля, В деревне могли оказаться оккупанты, и обходить ее днем по открытой местности — значило рисковать жизнью.
Впереди на опушке мелькнула какая-то фигура. Я спрятался за дерево Хорошо одетый человек шел мимо меня, дымя папиросой, которую он держал, не вынимая, в зубах. Мне страшно захотелось курить.
Подпустив его на пять-семь метров, я окликнул из-за куста:
— Гражданин! — Человек вздрогнул от неожиданности и обернулся. Я спросил: — Скажите, что это за деревня, из которой вы идете, и есть ли там немцы?
— Впереди деревня Аношки, — ответил мне гражданин, но виду похожий на учителя, кооператора или счетовода колхоза. — Сейчас там остановилась кавалерийская часть из Лепеля, следует на Борисов.
— Откуда вам об этом известно?
Человек внимательно посмотрел на меня.
— Я только что заходил к бургомистру Горбачеву. У него был немецкий каптенармус, требовал овса для коней. Он и сказал.
— А кем же вы работаете у гитлеровцев?
— Я?.. — гражданин замялся, подыскивая слова для ответа.
Мне не требовалось подробных сведений о противнике, да и чего стоили бы ответы этого неизвестного?
— У вас есть папиросы, — прервал я его размышления. — Зажгите одну, положите на пень и идите своей дорогой. Только забудьте, что вы здесь встречались с каким-то вооруженным человеком, иначе вам не придется больше присутствовать при отпуске овса оккупантам.
Гражданин вынул портсигар и, выполнив мое приказание, быстро, не оглядываясь, ушел. Я взял дымящуюся папиросу. Это была вонючая немецкая сигаретка. Но и она показалась мне приятной. Жадно глотая табачный дым, я свернул в глубь леса.
Лес был дремучий, болотистый. Несколько часов я брел по колена в воде. День угасал, в лесу начало быстро темнеть, а болоту не было и конца. Вокруг меня зажглось множество светлячков. Они светились мягким зеленоватым светом, подобно отражению звезд в темной воде тенистого пруда. Эти волшебные огоньки заставили меня невольно содрогнуться при мысли о непроходимых, засасывающих трясинах. Попади я в такую трясину, выбраться из нее у меня не хватило бы сил… Я шел часа четыре в темноте по компасу, болоту не было конца. Наконец я перешел шоссейную дорогу, километра два прошел по опушке и в темноте ступил на полупрогнивший деревянный настил, петляя ногами, словно пьяный, добрел до деревни Стайск. Это было предпоследнее селение перед озером Домжарицкое. Здесь уже было почти безопасно. «Гитлеровцы вряд ли забрались в такие трущобы», — думал я.