Кабала - Александр Потёмкин

— Почему по две? — спросил Помешкин.

— А мне все равно — по две, по три, по пять… Чем больше, тем ярче состояние. Может, добавите, профессор? — попросил Парфенчиков.

— Первая пилюля дает кайф, вторая обеспечивает его действие на вечность. А тебе, Петр Петрович скажу: этого достаточно. Я себе не позволяю перебарщивать и другим не советую. Пожалуйста, заедайте пилюли своим кукнаром. Какой силы опьянение вы получите, в таком останетесь на все времена.

— Здорово! — обрадовался Петр Петрович. — Раз так, поехали! — И он запил зелье холодным чаем. — Хорошо! Прекрасно! Если раньше вполне цивильные страны с некоторыми человекоподобными типами, не вписывающимися в свод законов, поступали торжественно и радикально — укорачивали их на голову, то я, как субъект суверенной культуры, являюсь приверженцем другой идеи: готов немедленно выбросить все, что ниже головы, в мусорный сборник. Потому что Петр Петрович не подвержен тяжелейшим людским грехам, он не искушается плотью, его благодать — очарования спектаклей кукнара. Для этого и одной головы предостаточно!

За ним пилюли принял Помешкин.

— Горьковато! — поморщился он.

— А я удаляюсь, — начал прощаться Кошмаров. — Чуть что — зовите. Не обещаю, что на всякий крик приду, но пытайтесь. Достучаться можно всегда. У меня память неплохая. Все запоминаю, особенно дурацкие затеи…

Его уже никто не слышал. А он продолжал про себя: «Моя месть не такая уж злобная. Несколько лет проваляетесь в принудительной психушке. А я буду следить за вами в дни просветления. Покаетесь — верну на сибирские просторы, нет — прощайте, господа! Мир, в котором вы нынче пребываете, останется с вами. Где в нем реальность, а где преследуемые наваждения, я и сам понять не в состоянии. Так что в желтом доме вы или в хате помершей Фатеевой — по большому счету, без существенной разницы. Когда воспаленность разума превыше всего, а игры взбалмошного ума являются приоритетом бытия, то пространство, в котором обитаешь, никакого смысла не имеет. Главное для вас объемы и горизонты сумасбродных фантазий. Так что мое наказание вам — ласковое, приятельское, научное. Хочу понаблюдать за вами глазами исследователя-генетика. Пока!»

После семи ложек с бугорком, выпитых на одном дыхании, Петр Петрович довольно заулыбался. Доза-то была принята лошадиная. Он заел кукнарчик ломтиком хлеба, опустился на пол и стал ждать того самого замечательного мгновения, названного приходом, из-за которого без памяти влюбляются в маковую головку сотни тысяч наших сограждан. Но нынешнее состояние Парфенчикова было особенно восторженным. Обещание профессора, что мгновение счастья растянется в бесконечности, вызвало истинное обольщение. Такого великого подъема духа Парфенчиков не испытывал никогда в жизни. Это счастливейшее состояние больше никогда не покинет его. «Ни-ког-да! Ни-ког-да! Никог-да! — то и дело проносилось в его голове. — Ох как это сладко звучит! Как истинный гимн победы! Торжество безграничной свободы над царством извращенного потребления. Ой-ой, как прекрасно!»

— Началось! Чувствую, как ворвалась в мою плоть и сознание вселенская сила, — начал шептать себе под нос, даже несколько таинственно, словно заговорщик, господин Парфенчиков. — Ой, понесло! Волшебный натиск сокрушает на своем пути все преграды биологической сущности Петра Петровича. А нужны ли они мне? Нет! Тьфу! Давайдавай, разрушай меня всего, полностью, основательно, оставь лишь возбужденный разум, воспаленное сознание и желание носиться по лабиринтам наваждений. Ой, какой божественный кайф! Какое утонченное состояние! Какой удар колдовской, пьянящей стихии! Ой-ой, Петр Петрович! Такого еще никогда не было — из ануса потянуло жаром восторженного шлейфа. Что за радость! Что за легкость во всем теле! Я оторвался от земли, начал витать, воспарил, я в небесах, на магических качелях. Кайф — это я, восторг — это я! Хочу, мечтаю закричать на весь мир — какое чудо сотворил со мной очкарик. Милейший профессор! Гениальный тип! Бог чувств и наслаждений! Господи, разве может быть так прекрасно, разве позволительно обладать таким великим счастьем? О, маковый цветок, — ты внеземное божество, ты вселенский праздник, ты — сама вечность. Мне так замечательно, что чувства заслонили сознание, заплетается язык, прерывается дыхание, пропадает пульс, замирает вся биология, я полетел… Погружаюсь в нирвану вечности, уже нет сил говорить с собой… Нужны ли они… Ой-ой… о… о… Хмхм… хм… хе-хе-х…

Помешкин в эти минуты занимался исключительно собой и на окружающее не обращал никакого внимания. Дозу в три ложки он принял впервые, поэтому был несколько обеспокоен, постоянно прислушивался к пульсу и теребил нос. Он желал въехать в вечность в состоянии крепкого кайфа, но не полностью провалиться в него, а, так сказать, с прищуром, то есть иногда поглядывать на мир, с которым он прощался. Маковая атака на сознание началась быстрее, чем он ожидал. Вначале возникло ощущение взлета. Потом Григория Семеновича понесло на русской тройке вороных коней, но не по заснеженным полям, а по штормящему морю. Странно, но брызги никак не долетали до его разгоряченного лица. А ему так хотелось свежести.

Вдруг все исчезло и он оказался на кровати в совершенно незнакомом месте. В голову опять полезли мысли, донимавшие его давеча: является ли он, Помешкин, существом Сущим или НеСущим? Или одновременно он существует в двух ипостасях? Ему захотелось докопаться до существа вопроса: если он одновременно и С и Н, то при каких обстоятельствах и с помощью какой силы происходит эта метаморфоза перехода из одного состояния в другое? «Вот, например, — говорил он сам с собой, — я сейчас чувствую себя НеСущим субъектом. И даже если я начну бить себя, то никакой боли чувствовать не буду. — Он действительно начал хлестать себя рукой по лицу и голове. — Совершенно никакой боли. Разве это не доказывает, что я существо Н? А если я начну биться головой об стенку. — Он на мгновение задумался. — Да-да, давай попробую! — Молодой человек пару раз с силой ударил головой о стенку и без удивления заметил: — Тоже нет никаких болевых ощущений. Значит, верно, — я субъект Н. В этот момент он почувствовал теплую жидкость, стекающую с носа. — Что это? — На руке была кровь. — Странно, — подумал Помешкин, хотя сразу добавил, что ничего странного в этом нет. — Эта улика доказывает, что во мне два начала — Сущее и НеСущее. Но весь вопрос заключается в интриге — при каких обстоятельствах я — С, а при каких — Н. Надо с кем-нибудь посоветоваться. Может, кто подскажет? — С этой мыслью, он прошелся по жилищу, пока в одной из комнат не наткнулся на мужчину, вразвалку лежащего на полу. Помешкин пнул его ногой: — Эй, парень, не желаешь высказаться по вопросу, над которым я ломаю голову? Что является силой, трансформирующей меня из состояния Сущего в субъект НеСущего? Ведь интересно поставлен вопрос? Занимательно? Чего молчишь-то? Сам небось над этим вопросом не раз ломал голову. А? Вот я сейчас дам тебе по физиономии. Скажи, ты почувствуешь это? — Григорий Семенович стал на колени, пригнулся и дал мужчине по лицу один раз, потом другой, покрепче.

— Ну, что чувствуешь? А если между пальцев я вложу бумажонку и ее подожгу? Отреагирует ли твое Сущее на это обстоятельство или нет? Согласен? Не отвечаешь? Испугался? Не бойся. Если я замечу по твоему лицу, что боль стала невыносимой, обязательно потушу огонек и эксперимент продолжать не стану. Помешкин нашел кусок пожелтевшей газеты, оторвал от нее небольшой кусок, вложил его между пальцами левой кисти лежащего и поджег. Всматриваясь в отрешенное лицо соседа, он хихикнул:

— Этот тип находится в состоянии НеСущем. Очень глубоко в нем пребывает. Молодец! Надобно у него выведать, как он в него входит. Ох как замечательно чувствует себя он в своей НеСущей ипостаси! И у меня возникло аналогичное желание!

Григорий Семенович прилег рядом с Парфенчиковым, которого почему-то не признал, и закрыл глаза. Молодой человек почувствовал легкий запах гари, и представил себе, что огонь и есть та самая сила, трансформирующая его из состояния Сущего в субъект НеСущего.

Постепенно огонь перекинулся на одежду Григория Петровича. Но молодой человек совершенно ничего не чувствовал. Восторгаясь своим необыкновенным состоянием, Помешкин стал терпеливо дожидаться ослепительного, магического перевоплощения…

Эпилог

То, что природа делает слепо, медленно и безжалостно, человек способен сотворить осмотрительно, быстро и гуманно…

Из московской гостиницы «Националь» на Моховой вышла красивая молодая женщина. Она была в осеннем модном костюмчике бутылочного цвета, шелковом бордовом платочке вокруг шеи и в изысканных туфлях на шпильках. На открытой груди у нее висел золотой православный крестик. Обратившись к швейцару, она спросила: