Хроника стрижки овец - Максим Кантор

Мишель принес из дома старую газету, там фотография с ним на первом плане – он поймал десять лет назад гигантского тунца, три метра.

Так это ж тунец, ему говорят.

Мало ли что!

Так в ней же двенадцать метров, а не три!

Мало ли что!

Постоял с рыбаками, пошел домой. Мне пришло в голову, что образ государства в виде морского чудища Левиафана – точная метафора. Пойду рисовать, а то еще сопьюсь, если останусь с митингующими.

Домашние вернулись из деревни, ходили на рынок, наслушались сплетен.

Вот последние новости; впрочем, я ждал такого поворота событий – просто не знал, откуда именно придет удар.

Подле рынка проживает бывший пожарник, он два часа в день торгует открытками с океанскими видами, а в остальное время дрейфует от столика к столику на площади в ожидании дармовой выпивки. К вечеру напивается вдрызг. Его из пожарной части прогнали за пьянку.

Так вот, этот алкаш считает, что все беды от социалистического правительства Олланда; взгляды бывшего пожарника ориентированы на те столики, за которые он подсаживается – Олланда костерят те, кто побогаче. Замечу, что Олланд и впрямь не производит впечатления как политический мыслитель. Но это к сегодняшней истории отношения не имеет.

Так вот, бывший пожарник, оказывается, распространяет версию, что акула – это диверсия левых, с целью оправдать повышение налогов. Какое дело попрошайке до налогов, понять трудно, но версия имеет успех.

Трудовой рыбак Мишель грозится расправиться с бывшим пожарником, набить ему рожу за клевету на акулу.

Пожарник просит защиты у жандармов, требует свободы слова.

В самом деле, почему ему затыкают рот, если ему есть что сказать? И налоги свирепые, тут он прав.

Многие разделяют его взгляды.

До протестных куплетов в Барвихе пока не дошло, но ждем.

Над береговой линией вертолеты, людей гонят с пляжа. Не понимаю, что случилось. Кажется, какой-то рыбак все-таки добрался до акулы, и акула перевернула лодку. Рыбака спасли, прочих просят воздержаться от выхода в океан. Но возможно, я что-то неправильно понял. Акулу решено поймать. Исторический момент. Рыбаки добились своего. Пришел рыбак Мишель, довольный, он и передал автору новости. Выше я пересказывал романтические детали, а жизнь сложнее. На митингах много орут; выделить того, кто кричит по существу, – дело нелегкое, что в Москве, что в среде рыбаков. Ну, например, на Болотной площади многие говорят страстно, а про что, не поймешь; так и тут. Оказалось, что дело в следующем: четыре года назад прошел ураган (название «Ксинтия»), пострадало много домов. В Париже приняли решение строить дамбу, ограждающую остров. Жители подписали петицию: дамба лишит остров рыбы, а население – работы. Островитяне привыкли жить автономно: рыба своя, устрицы свои, картошка своя. Приезжих богачей называют «версальцы» (см. историю Франко-прусской войны). Дамба разрушала хозяйство. Отбились. Раз нет дамбы – чиновники ввели законы: налог на укрепление берегов, запрет на стройку в дюнах, всякое строительство под вопросом – скоро все запретят. Заботливо, но что работягам острова делать, жить на что? Закрываются ремонтные мастерские: лодок нет, ремонтировать нечего. Причалы вдоль берегов ликвидировали, оставили в пяти местах. Новых домов не строят. Плотники, кровельщики, каменщики закрывают лавочки. Приплыли гигантские акулы. Не одна акула, как думали, – а четыре. Трогать акул нельзя. Рыбаки законы знают. Ввели ограничения на рыбалку: акуле раздолье – а рыбакам ограничили акваторию. Выручка меньше. Рыбаки поняли: акулы пришли надолго. Ученые объяснили, что акулы выбирают место обитания, где еще не все съедено, когда съедят – уплывут прочь. Акулы съедят рыбу, которую рыбаки могли бы поймать, а та рыба, которую акулы съесть не смогут, будет обходить остров стороной. Обидно, но акулы неприкосновенны. Тогда все рыбаки вышли в океан – чтобы ранить или убить акулу. Есть еще и такой закон: если акула нападает, ее можно убивать. Значит, надо, чтобы напала. На что рыбаки рассчитывали, непонятно. Это доисторическое чудовище. Не думаю, что кто-то хотел рисковать жизнью. Я Мишелю говорю: вы что, акулу спровоцировать хотели? Мишель говорит: так все решили. Рыбаки вышли в океан все вместе – включая толстую рыбачку Франсуазу и вертлявого парня Дидье. Я спросил Мишеля, как был выбран тот, кто рискнет собой. Он говорит, что каждый мог оказаться жертвой. Один из рыбаков до акулы доплыл. Жандармы уверены, что рыбак, которого выловили в воде, перевернул лодку сам. Дескать, акула не атаковала, рыбак увидел зверюгу и перевернул свою лодку. Впрочем, доказать нельзя. Важно, что акулы объявлены вне закона, и рыбацкий бизнес спасен. Акул уведут из акватории данного залива, решение принято, завтра приступят к работам. История поучительная; в частности, интересна борьба мнения рыбаков – и позиции экс-пожарного. Последний считал, что шум вокруг акулы подняли рыбацкие профсоюзы, чтобы не платить налоги по дамбе. Попрошайка искренне не понимает, что за право на труд можно рисковать жизнью – для него правом является безделье.

Приехали ребята, которые занимаются акулами, – приехали они прямо с острова Реюньон, где только что была акулья история. Выглядят парни убедительно – от местных рыбаков отличаются, как, допустим, революционер Камо от оппозиционера Навального. И на спасателей Малибу тоже не похожи. Не жирные качки и не грудастые блондинки, а сухие черствые парни с волчьими лицами. Сели в местном баре, крепко пьют. Их специальность – не убивать акул, а изгонять. Своего рода экзорцисты. На Реюньоне за последние месяцы акулы убили (погрызли до смерти) десять человек; однако акул убивать и ловить запрещено. Акул уводят в иные воды – вот такие парни работают. Уточняю у них, чтобы ничего не перепутать: то есть, говорю, акула может убивать людей, а саму акулу убивать нельзя? Ну да, говорят, нельзя. Тогда акула, говорю, еще кого-нибудь сожрет. Ну да, говорят, обязательно сожрет. Это ведь, говорю, безответственно. Они переспрашивают: чего это? Мне их суждения показались равнодушными; все же есть пределы. Однако Фабрис (так зовут главного) разъяснил доходчиво. Вот, допустим, президент Олланд живет. Он полный болван; все катится к чертовой бабушке. Мы же его не убиваем? Или, скажем, банкиры. Я же их не убиваю. Или вот взять, например, педиков. Мы же толерантны. (Он так и сказал: «толерантны», хотя, по виду судя, он этого слова знать не обязан.) А чем акулы хуже педиков и президента? Так он сказал – а я согласился. И верно, я подумал. Вот современное искусство – говоря по совести, надо поро́ть прохвостов на площади. Или, например, журнальные колумнисты – гуляют, пройдохи, на свободе, и ничего. И в самом деле, думаю, чего мы к акулам прицепились.

Триумф боцмана

Анекдот про боцмана и торпеду имеет две концовки.

Оригинальная версия: на корабль идет торпеда, крушение неизбежно, надо избежать паники. Боцман выходит на палубу: спорим, сниму штаны, пукну, и корабль расколется? Все спорят. Боцман пукает, корабль раскалывается, выплывает пассажир и говорит: дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие.

Вариант второй: выплывает капитан и говорит: дурак ты, боцман, торпеда-то мимо прошла.

В чем разница между двумя шутками?

Разница в том, что в первом варианте реплика пассажира уже содержит в себе второй вариант анекдота: выплывший пассажир как раз именно поверил в то, что боцман, испортив воздух, попутно взорвал корабль.

Собственно говоря, вторая шутка не нужна: она была произнесена выплывшим пассажиром. Именно выплывший пассажир второй анекдот и сочинил. Но пошлое сознание не может этим удовлетвориться, надо довести шутку до буквализма, недостаточно намекнуть, надо, чтобы было сказано в полную силу: торпеда прошла мимо, а боцман пернул, и корабль взорвался. Вот как смешно получилось! Пукнул – и торпеды не надо!

Помилуйте, это не смешно. Смешно как раз то, что один из пассажиров подумал так. Юмор состоит в наивной вере в силу ветров боцмана. Но нет, это слишком тонко: так людям недостаточно смешно.

Две разные концовки демонстрируют разницу в понимании комического.

В первом анекдоте смеются над конспирологическим обывательским сознанием. Во втором случае обывательское сознание торжествует – смеются над тем, что сила пука такова, что может взрывать пароходы. Смеяться над этим столь же уместно, как над словом «жопа» на стене туалета.

Написано «жопа» – смотришь и хохочешь: забавно очень.

В первом анекдоте смеются над тем, что можно всерьез думать, будто туалетная логика существует; во втором случае смеются именно по сценарию туалетной логики. Что считать комическим? Но как раз туалетный юмор и сформировал наше чувство комического.

Именно так мы интерпретировали всю мировую культуру. Авангард по отношению к классике – и есть торжество логики второго анекдота, торжество обывательского буквализма. Сложное высказывание пришлось препарировать до простейшего, до самого примитивного, чтобы стало смешно – поскольку смеяться мы умеем только над примитивным.