Комиссар госбезопасности - Юрий Семенов

Михеев только успел заснуть, когда Ярунчиков пришел доложить ему о необычном пленном.

— Ну и допросил бы сам… — разбито поднялся Анатолий Николаевич, надевая портупею с маузером.

— Он головы не подымает, скулами только шевелит, — объяснил, оправдываясь, Никита Алексеевич.

— От Кононенко, Плетнева нет вестей?

— Нет. Плесцов выехал сюда, в Бровары. Просил вам доложить, что командарм Горбань принял надежные меры.

— Даже надежные, — удовлетворительно повторил Михеев. — Значит, командующий фронтом уже выдвинул туда часть мехкорпуса.

— Грачев из Киева вернулся, — продолжал Ярунчиков. — Пятерых комсомольцев отобрал в горкоме. Толковые ребята, я говорил с ними. Один рацию знает. Пойти в тыл врага с охотой согласились. Лойко занимается с ними…

— Значит, не дает показаний фашист, — как-то иронически произнес Михеев, надевая фуражку и выходя из дома. — А у нас что, есть особые возможности заставить говорить? — И немного погодя спросил: — Как узнали, что он подполковник из группы армий «Юг»?

— Документы взяли, да и погоны у него..

Возле домика, в котором находился секретариат, Михеев увидел Стышко и Лойко с группой молодых, разношерстно одетых парней. У ребят на плече были винтовки, Лойко держал в руке свернутые трубочкой листы бумаги. Было видно, они собрались стрелять по мишеням.

— Грачева питомцы — комсомольцы? — догадался Анатолий Николаевич и, вопросительно глянув на Ярунчикова, спросил: — А Стышко почему не выехал с опергруппой на передовую?

— Пришлось заменить. Грачев предлагает Василия Макаровича руководителем чекистско-разведывательной группы за линией фронта.

Михеев невольно перевел взгляд на Стышко и молча согласился. Лишь поинтересовался:

— И Лойко включили в группу?

— Да. Вторым помощником Стышко просит дать ему Ништу. У меня нет возражений.

Михеев снова согласился, а Ярунчиков продолжал:

— С молодежью запланировали занятия: как вести себя на оккупированной территории, что делать при встрече с врагом, пользование правилами конспирации. Грачев достал наглядные пособия по немецкому вооружению — танки, самолеты, пушки. Утром уже урок проводил. Я сам с интересом узнал о некоторых тонкостях, как, например, по проводной связи — кабель красный, зеленый, желтый — определить род войск противника. Маловато лишь времени на подготовку… Легенды разрабатываем каждому: кто такой, откуда. Самое подходящее — сделать их всех бывшими заключенными, из лагеря, мол, погнали на восток, во время бомбежки разбежались.

— И мальца представить заключенным?

— Миша его звать, Глухов. Ему не нужна легенда, своя, настоящая биография в самый раз. Из-под Бердичева отец увез его с матерью на машине, во время бомбежки родители погибли. Теперь домой возвращается.

— Хорошо, готовьте, — еще раз окинул взглядом группу ребят Михеев и зашагал к крыльцу школы.

Он сразу приказал привести пленного подполковника, распахнул окно в кабинете, сел на подоконник.

— Переводчика позовите! — подсказал он дежурному по отделу.

За окном, возле телеги, копошилась клушка с цыплятами; двое мальчишек, натуженно кособочась, пронесли неполные ведра с водой; где-то часто и зовуще подавал голос молодой воробей, а издалека доносился стук молотка — красноармейцы ладили штакетный забор.

Когда ввели пленного, Михеев словно и не обратил внимания на него — солидного, с двойным подбородком гитлеровца, а подозвал переводчика и спросил?

— Как думаешь, Акопян, этому типу известно, где он находится?

— Если он по-русски в самом деле не понимает, то откуда ему знать?

Пленный стрельнул в сторону говоривших взглядом острых, маленьких глаз, убрал руки назад.

— Так вот переведи ему: комиссар государственной безопасности говорить с ним будет, пусть подойдет поближе.

Акопян перевел, и гитлеровец подтянуто, с напряжением подошел к окну. Настороженное внимание вызвал у пленного комиссар, у которого очень понятное служебное назначение — государственная безопасность.

— Переведи, Акопян, — встал с подоконника Михеев. — Комиссару доложили, что пленный подполковник упрямствует, не дает интересующие нас сведения.

Акопян следом переводил.

— Комиссар ставит в известность, что подполковник находится в особом отделе и при здравой оценке своего положения должен понимать, что его дальнейшая судьба зависит от него самого.

Выслушав переводчика, пленный невольно кивнул, и его второй подбородок еще больше напрягся.

— У меня нет ни времени, ни желания на дальнейшие разъяснения, — продолжал Михеев.

— Это переводить? — спросил Акопян.

— Я скажу, чего не переводить, — направился к столу Анатолий Николаевич, придвинул стул, но не сел, добавив: — Но если сам хочет о чем спросить, пусть спрашивает.

Пленный, было заметно, мучительно раздумывал. Он сделал к столу шаг, другой, словно бы заполняя этим возникшую паузу.

Акопян нетерпеливо ждал, что переводить.

— Я понял… — наконец отрывисто по-немецки сказал подполковник и остался с приоткрытым ртом, должно быть, не захотел произнести слово «комиссар». Но, не сумев заменить неприятное ему слово, спросил: — Комиссар может гарантировать мне жизнь?

Вопрос озадачил Михеева. В самом деле, чем? Не честным же словом коммуниста он заставит гитлеровца поверить себе. А его надо было заверить. Пленный спрашивал заинтересованно.

— Слово солдата! — ответил Анатолий Николаевич.

Пленный приблизился к столу вплотную, жестом попросил дать ему закурить.

— Акопян! Вы курящий?.. Дайте ему, — разрешил Михеев.

Прежде чем взять папиросу, пленный внимательно уставился на пачку с крупной красной звездой на лицевой стороне, криво усмехнулся.

— Отравляюсь красным дурманом, — сказал он без улыбки, прикурив. — Русские папиросы — это вещь. Крепко!..

— Крепкие люди курят их, — подметил Михеев, когда Акопян перевел сказанное пленным.

— Крепкие… у вас морозы, — решил объяснить подполковник. — Французы померзли… Французы — бабы. А тевтоны — это тевтоны…

— Что же вы, договаривайте!

— Это длинный разговор — вас он утомит.

— Ваши бредовые идеи нам известны, — хлопнул ладонью по столу Михеев. — Не будем тратить времени, ответьте, кто вы, куда летели, с какой целью.

Пленный смотрел на комиссара оценивающим взглядом, в котором было и сомнение, и надежда, и колебание перед последним выбором.

— Я принимаю ваши условия, — сказал с натугой пленный и попросил разрешить ему сесть.