Новый Мир ( № 2 2013) - Новый Мир Новый Мир

Женщины — двухсполовиноаршинные куклы,

Хохочущие, бугристотелые,

Мягкогубые, прозрачноглазые, завитоволосые,

Носящие веселожелтые распашонки и матовые висюльки-серьги,

Любящие мои альтоголосые проповеди и плохие хозяйки —

О, как волнуют меня такие женщины!..

Сегодня, после обэриутов и их нынешних продолжателей, такое никого не удивит и не отвратит, а вот большинство современников приходили от стихов Нельдихена в настоящий ужас.

Поэтому выход объемистого тома, не вместившего лишь две поздние стихотворные книги, откровенно «заказной» характер которых очевиден уже из заглавий (изданный «Воениздатом» в 1926 году «Веселый стишок — учебе впрок» и «Перед тем, как выйти в бой, эти правила усвой» — «Учебные стихи для изучения обязанностей бойцов и командиров отделений», 1929), стал для всех, слышавших имя поэта и читавших о нем в мемуарах и статьях, настоящим праздником.

Это слово любил сам Нельдихен: так он назвал первую часть своего известного «поэмо-романа» и одну из двух (тоже написанных по заказу, а точнее — чтобы выжить) детских книг. Однако составители тома — известные современные поэты Максим Амелин и Данила Давыдов — предпочли для названия всей книги заглавие первой вышедшей книги поэта — «Органное многоголосье». И правильно сделали: чего-чего, а «художественного многообразия», как говаривали в советское время, здесь предостаточно: стихи, похожие на прозу, афоризмы, впервые опубликованная фантастическая пьеса «Фокион», «Основы литературного рая» — статьи и заметки о современной поэту словесности…

Он многое заметил и предвосхитил в своей статье-брошюре «Основы литературного синтетизма»: анализируя процессы, происходящие в юной советской литературе, Нельдихен говорит о ее отчетливом стремлении синтезировать все, что можно: стихи и прозу, лирику и эпос, фантастику и реальность. И сам делал то же самое: писал предельно прозаизированные свободные стихи со сверхдлинными строчками («синтетическую форму», как он сам это называл) и лаконические афоризмы, которые наряду со стихами и поэмами включал в свои немногочисленные тоненькие книжечки с оригинальнейшими названиями: «С девятнадцатой страницы», «Он пришел и сказал», «Он пошел дальше». Не случайно Федор Сваровский назвал его прямым предшественником нового поэтического эпоса: начинал его именно Нельдихен.

Кончил поэт, как многие современники, печально: в 1942 году в ГУЛАГе;  «обстоятельство и дата гибели неизвестны», как говорится в приложенной к книге летописи жизни и творчества поэта.

Афоризмы Нельдихена звучат пророчески: «Интеллигент сделал не свое дело — интеллигент не может уйти» и «Побеждает побежденное». Это не только о себе.

Конечно, можно пожалеть, что за рамками книги остались поздние произведения поэта, в том числе его неопубликованные пьесы, хранящиеся в РГАЛИ, упоминавшиеся выше «учебные» стихи и т. д. Но может быть, для первой после долгого перерыва книги этого уникального автора, по сути дела, открывающей его современному читателю, это нормально?

Леонид Губанов. Я пригласил слова на пир. Стихотворения и поэмы. СПб., «Вита нова», 2012, 592 стр.

«Мы — бунт средь пут» — очень точно определил суть своего (и своих товарищей-смогистов) творчества Леонид Губанов. В дорогом переплете с золотыми уголками его книга выглядит очень непривычно — примерно так же, как выглядел бы сам поэт во фраке или смокинге. Впрочем, Маяковского мы помним и в желтой кофте, и во фраке — ничего, все равно в сумме остается Маяковский, поэт.

Губанов тоже был поэтом прежде всего — по самой «строчечной сути» своей, как сказал в свое время Есенин. Это имя приходит на ум сразу же, как только откроешь книгу Губанова. Два ключевых слова — талант и стихия. Водопад образов. Безудержность и безоглядность: «звезды сбегают ватагой монашек», «там, где звонницы поют, только ландышам венчаться»; «меня замолчали, как колокол в поле осеннем», «прожить — значит спеть»…

Впрочем, если это Есенин, то другой, впитавший в себя десятки имен, сотни книг, тысячи строк: недаром почти в каждом стихотворении этой книг и вспоминается и воспевается кто-нибудь из предшественников: Пастернак, Цветаева, Высоцкий. Или даже Рембо, которому Губанов поручил произнести строчку о бунте. То есть стихия, помнящая о культуре и знающая ее, но тем не менее оставшаяся именно стихией.

Это прекрасно подтверждает альбом фотографий поэта, вклеенный в книгу. Везде, даже на самых детских снимках, он — сам по себе. Сам в себе — как и полагается поэту. Очень удачно составлена эта подборка, очень уместна она здесь, в книге.

Впрочем, как и еще одно приложение — библиографическое. Начинается оно публикациями стихов в «Пионерской правде» и «Юности», а следом… фельетоны в «Крокодиле» и «Комсомолке», открытое письмо поэта-ветерана в «Нашем современнике», отклики, а потом и публикации в «Посеве», «Русской мысли», «Гранях». Через три года после стихов в «Пионерской правде», оказавшихся, вместе с публикацией в «Юности», первыми и последними прижизненными на Родине. А уже в 1983-м — два некролога, и оба в Париже. И начиная с 1985-го постепенно — одна за другой подборки и статьи в разных отечественных изданиях: «Дне поэзии», «Литературной России», «Советском цирке», «Собеседнике», «Советском патриоте»…

О нем писали Вознесенский и Битов, Седакова и Саша Соколов, Алейников  и Кублановский. С собственными книгами Губанову везло меньше: их всего три, и наследие поэта представлено в них фрагментарно и несистематично.

Впрочем, и нынешняя книга не претендует на научность, хотя и стремится создать как можно более стереоскопический, живой образ поэта. И этому способствуют не только статьи, документы и фотографии, но и — куда в большей мере — прекрасные акварели и рисунки поэта, выбранные составителями для оформления книги. В них — тот же порыв, тот же образ, та же стихия, что и в стихах Губанова. То же буйство красок.

Как уже говорилось, многие стихотворения Губанова обращены к поэтам-предшественникам: Пушкину, Северянину, Маяковскому. Стихотворение 1980 года «Мандельштам» завершается строчкой: «Здравствуй! Здравствуй, Vita nova!». Поэт как будто обращается к своему будущему издателю. Что ж, с выбором он, кажется, не ошибся!

Лев Гомолицкий. Сочинения русского периода. Под общей редакцией  Л. Флейшмана. В 3-х томах. М., «Водолей», 2012. Том 1, 704 стр.; Том 2, 672 стр.; Том 3, 704 стр.

Свой отзыв о концерте Игоря Северянина поэт Лев Гомолицкий завершает словами: «За сдержанными размеренными словами чувствуется скрытая волнующая сила». Как это нередко бывает, поэт, говоря о другом поэте, одновременно говорит и о себе. И о себе порой — даже больше, чем о другом.

К началу тридцатых Гомолицкий написал уже большую часть стихов и поэм, скрупулезно собранных составителями в двух толстенных томах увеличенного формата. Прошел путь от «Тучки» («Солнце скрылось за горами, / Ночка темная пришла, / А по небу на просторе / Тучка черная плыла»), написанной в тринадцатилетнем возрасте, до созданных в начале 1930-х строк, от которых не отказались бы многие поэты Серебряного века: «Бьет час ночной. Идут издалека / тьмы облаков тяжелых и созревших. / В последний день веков отяжелевших / предсказаны такие облака. / Мир бредит древним допотопным сном. / Но вот уже колеблются кругом / домов громады — с громом разлетаясь, / несутся в воздух щепки и земля. / И все, огнем, как солнце, облекаясь, / горит: и мир, и вместе с миром я. / Сжигает все судом и карой Жатва. / Сгорает зренье, догорает слух, / освобождает временная клятва, / чтоб снова Богом стал свободный дух».

О том, какое место Лев Гомолицкий реально занимает в русской поэзии первой трети ХХ века, говорить пока рано: во-первых, читатели и ученые должны хотя бы просто прочитать недавно появившиеся тома его стихов и прозы; во-вторых, в последние годы меняется само представление о поэзии этого богатейшего на таланты времени из-за постоянно появляющихся новых книг и имен. Дело в другом: в уникальности научно-издательского проекта известнейшего слависта Лазаря Флейшмана, известного больше всего как интерпретатор Бориса Пастернака: собрать в полном объеме, тщательно откомментировать и выпустить в свет свод сочинений автора, практически неизвестного современному читателю. Автора, безусловно, очень интересного, но столь же, безусловно, не великого. То есть, стоило тратить массу времени и сил на эту работу, в то время как у нас до сих пор нет полных научных изданий, например, Ходасевича, Пастернака, Бунина и Набокова?