Цицианов - Владимир Лапин

Войны и стихийные бедствия были причиной того, что у многих представителей грузинской знати не имелось никаких документов, подтверждающих их особый статус. В ряде случаев таких документов вообще не существовало, поскольку пожалование титула происходило без письменной волокиты. Как следствие, в Грузии «установилось своеобразное требование приличия: ни в личном, ни в письменном обращении к кому бы то ни было из высшего сословия нельзя было назвать его князем или дворянином, не возбуждая в нем вопроса: "Кому это кажется новостью, что я — князь, или что я — дворянин? И кто же этого не знает?" Поэтому о письменных доказательствах дворянского звания в нашей стране никогда и не должно было возникать речи, в особенности, когда все дворянские роды были признаны таким актом, как трактат», — писал один из представителей грузинского высшего сословия. Однако при Николае I местному дворянству объявили о необходимости представить доказательства своего права под угрозой «переписи» в податное сословие. В 1844 году даже пришлось издать специальный указ, который пресекал фальсификацию, расцветшую махровым цветом. Оказалось, что доказать свое княжеское достоинство не могут Эристовы, Амилахвари, Абашидзе, Андрониковы и прочие знатные роды, «благородство» которых ни у кого не вызывало сомнения. Ставший в 1845 году наместником на Кавказе М.Н. Воронцов добился отмены процедуры «доказательства», противоречившей местным реалиям[357].

Цицианов как представитель коронной власти обязан был выступать в роли защитника интересов грузинского дворянства, помогать держать в повиновении крестьян, находившихся в феодальной зависимости. Но, как свидетельствуют документы, в ряде случаев для этого приходилось либо поступаться справедливостью, либо становиться на сторону эксплуатируемых. Как, например, должна была реагировать власть на «Показание осетин Ксанского ущелья», арестованных в 1803 году за убийство князя, после прочтения следующих строк: «Шанше Эристов отдал нас Каланбегиру Халимбегову, коему… служили и несли все повинности; потом захотел он взять у нас дочь, которая была невеста; хотя нам было весьма неприятно, но он, несмотря на нас, вытащил из дома насильно; жених ее, узнавши о сем, наложил на нас кровяной штраф (стал кровником. — В.Л.), а потом, напав ночью с командой, увел у нас двух дочерей и угнал 100 волов, да еще после отнял у нас 30 волов… Когда же достались мы Багратионам, взял он у нас 4-х человек и 15 волов и до крайности нас разорил; мы его за сие убили и переселились оттуда. Потом царь Георгий, вызвав нас к себе, помирил нас с ними, и мы по приказанию царя, отдавши им 5 волов и 1 лошадь, совершенно помирились и друг другу дали порук, но они не устояли в своем слове — напав на нас, двоих из нас убили, 1 ранили и 24 человека, поймав, отвели в Кизик, откуда мы сами бежали, а семейства наши остались там… Царь давал им другое место, но они по самовольству своему не принимали, отчего и сделалось с нашей стороны смертоубийство…»[358]

Несмотря на то что Цицианов приехал в Грузию уже немолодым человеком, гены, как сейчас модно говорить, не раз подсказывали ему выход из сложного положения. Грузин, выросший в России, он хорошо понимал душу своего народа и неформально подходил к различным явлениям тогдашней действительности. 26 февраля 1803 года Цицианов всеподданнейшим рапортом доносил о ситуации в Кахетии, успокаивая императора, обеспокоенного дошедшей до него информацией о бунте, зреющем в этом крае. Хотя главнокомандующему было выгодно представлять дело в самых мрачных красках, дабы очернить своего предшественника, он уклонился от придания действиям местных князей характера государственного преступления, не стал изображать всеобщий заговор и уверять царя в необходимости крутых мер. Несмотря на все уверения в том, что он «душу русскую имеет», генерал не мог бесстрастно и бездумно лить грузинскую кровь, отправлять дворян в ссылку, добиваться их насильственной эмиграции и лишения имущества. Еще 15 января 1803 года он получил тревожное письмо от генерала Лазарева, сообщавшего о широком распространении среди грузинских князей идеи восстановления на троне династии Багратионов. Вероятно, главнокомандующий знал от полковника Ф.Ф. Симановича, что его родственники, князь Иван Цицианов с братьями, подозреваются в организации доставки писем мятежного царевича Александра и даже в намерении отравить солдат роты, расквартированной в селе Кварели (почему командир этой части распорядился не принимать в дар никаких продуктов)[359]. Комбинации из «угрожающих» передвижений войск и переговоров с наиболее влиятельными князьями оказалось достаточно, чтобы от угрозы мятежа не осталось и следа. В отличие от «равномерно-прямолинейного» Кнорринга, Цицианов понимал, что грозные заявления дворян, их шумные собрания — одна из сторон грузинской повседневности, а не действительная подготовка к восстанию. В таком случае любые полицейские акции только подливают масла в огонь. В рапорте на высочайшее имя Цицианов, сообщая о бегстве нескольких князей за границу, назвал их «необузданными ветрениками». Поскольку, по его мнению, «отъездом царицы Дарьи все несбыточные их замыслы разрушились преждевременно», он «оставил всё оное (побеги и заговоры. — В. Л.) без гласного уважения и разыскания и ожидал, что при бдительном надзоре они, увидя свое бессилие, войдут мало-помалу в границы благоразумия». Одновременно Цицианов предложил налагать арест на имущество тех, кто не воспользовался высочайшим прощением в установленный срок. «Таковая строгая справедливость, сделавшись правилом, и на будущее время могла бы воздержать необузданных ветреников, отвратя их от злоумышлении к нарушению общего спокойствия». Такую же благоразумную мягкость проявил Цицианов и при определении наказания участникам восстания 1804 года. Он выбрал всего 25 «зачинщиков», а остальным объявил от имени царя полное прощение.

То же сочувствие к соплеменникам просматривается и в деле князя Александра Чавчавадзе, примкнувшего к мятежникам и схваченного вместе с царевичем Парнаозом[360]. В рескрипте на имя Цицианова от 14 апреля 1805 года император Александр I писал: «Министр внутренних дел представил мне сообщенное от вас письмо действительного статского советника Чавчавадзе, к вам писаное, относительно сына его, к царевичу Парнаозу присоединившегося и с ним вместе пойманного. Снисходя, с одной стороны, на просьбу отца, по прежним заслугам его отличенного, а с другой, полагая, что преступление сына произошло более от молодости, нежели от умышленной неблагонамеренности, я признал за благо ограничить наказание его трехлетним содержанием в Тамбове под присмотром с тем, чтобы по истечении сего срока, возобновя присягу на верность, явился он сюда на службу и, загладив добрым поведением и ревностью поступок свой, мог приобрести в оной новые выгоды. Вследствие чего я поручаю вам, объявив действительному статскому советнику князю Чавчавадзе о таковом расположении моем, выслать немедленно сына его под присмотром в Тамбов, приказав ему по прибытии туда явиться у гражданского губернатора, коему вместе с сим даны будут надлежащие предписания».