Записки княгини Дашковой - Екатерина Романовна Дашкова

себе ногу. Он распечатывал какой-то большой пакет; подобные пакеты Дашкова видела у своего дяди – вице-канцлера; их употребляли для самых важнейших государственных дел, сообщаемых государям от Верховного совета.

– Что это вы делаете? – спросила его Дашкова с изумлением.

– Мне императрица приказала.

– Не может быть, – отвечала Дашкова, – вы не имеете официального звания для этого.

В это время пришли доложить, что солдаты вломились в дворцовые погреба и пьют венгерское касками, принимая его за мед. Орлов не двинулся. Дашкова сейчас отправилась вниз, приняла грозный вид и своим тоненьким голосом восстановила порядок. Довольная успехом, она отдала солдатам все деньги, бывшие с ней, и потом, выворотив кошелек, сказала, что средств у нее меньше, нежели желания, но что по возвращении в Петербург им позволят пить на казенный счет; после этого она возвратилась.

К дивану, на котором лежал Орлов, был придвинут стол, накрытый на три куверта. Вошла императрица, заняла место и пригласила Дашкову сесть. Всё это так поразило княгиню, что она не могла скрыть своего волнения. Императрица заметила это и спросила, что с ней.

– Ничего, – отвечала Дашкова, – вероятно, устала от бессонных ночей и от волнения.

Екатерина, желая вызвать Дашкову на любезности Орлову, сообщила ей, что, несмотря на все ее просьбы, он оставляет военную службу, и просила помочь его уговорить. «Меня, – говорила она, – обвинят в страшной неблагодарности, если он оставит службу». Но Дашкова, оскорбленная своим открытием, ответила, что ее величество имеет столько средств награждать за услуги, что ей вовсе не нужно прибегать к насилию.

«Я только тогда, – прибавляет она, – убедилась, что между ними une liaison[77]».

Думали, что Дашкова обиделась этим из ревности, и не ошиблись. Только она ревновала не Орлова; ни его, ни его братьев она никогда не любила и не уважала; она ревновала императрицу. Ей не нравился ни выбор, ни тон; а сверх того, ее мечты об исключительной доверенности, о мечтательной дружбе, о всемогущем влиянии бледнели, исчезали перед ее открытием. И действительно, с этого вечера у Дашковой появился соперник и враг; она это почувствовала на другой день после переворота.

Слова юродивого Петра III об апельсинной корке стали сбываться с чрезвычайной быстротой. Императрица на другой день после своего воцарения начинает ценить и награждать услуги Дашковой, начинает быть благодарной, то есть перестает быть другом.

Дашкова после торжественного въезда в Петербург отправилась к отцу, к дяде и, главное, взглянуть на своего малютку. Не надобно забывать, что у нашего Преображенского сержанта есть дочь Настя, которую он горячо любит и с которой ему хочется поиграть, наигравшись досыта императорской короной. Дом ее отца был полон солдат, поставленных долею в охранение его и долею потому, что Романовна была привезена к нему в дом. Вадковский присылал спросить ординарца, нужен ли весь караул; Дашкова, поговорив с ним по-французски, сказала дежурному офицеру, что половина солдат не нужна и она их отпускает.

Когда она воротилась во дворец, Екатерина приняла ее с недовольным видом; караульный офицер был налицо и говорил с Орловым. Императрица сделала Дашковой выговор за самовольное распоряжение и заметила даже, что она при солдатах говорила по-французски. Дашкова, глубоко огорченная, выслушала выговор, ничего не отвечала и, чтоб переменить разговор, подала Екатерине ленту и орден, которые положила вчера в карман.

«Потише, потише, – сказала императрица, – я должна была вам сделать выговор за вашу поспешность, вы не имели права сами сменять солдат, но я также должна наградить вас за ваши услуги». И она надела Дашковой на шею возвращенную ленту. Вместо того чтоб стать, как это делается в таких случаях, на колени перед императрицей, Дашкова печально сказала ей:

– Ваше величество, простите меня за то, что я хочу сказать; приходит время, в которое правда должна быть изгнана из вашего окружения; предупреждая его, я прошу вас взять назад этот орден; как украшение я не умею его довольно ценить; если это награда, как бы она велика ни была, она не может вознаградить мои услуги, они ничем не могут быть оплачены, потому что они не продаются.

– Но, – заметила императрица, обнимая ее и оставляя ленту, – дружба имеет свои права, разве я и их лишусь теперь?

Дашкова снова довольна, целует ее руку, и восемнадцать лет берут свое, она через полвека не забывает с удовольствием прибавить: «Представьте себе меня в мундире, со шпорой на одном сапоге, с видом пятнадцатилетнего мальчика и с красной Екатерининской лентой через плечо». Новый кавалер скачет опять к Насте – показаться, присутствует при ее ужине и наконец, раздевшись, бросается в постель; но и на этот раз сон бежит от раздраженных нервов или пугает грезами; удивительные картины последних дней, которые она не только прожила, но отчасти сотворила, беспрестанно проходят в ее воображении. Важное участие ее в перевороте не отрицала сама императрица; напротив, когда старый и лукавый Бестужев ей представлялся, она сказала ему: «Кто бы мог подумать, что дочь Романа Воронцова поможет мне сесть на престол».

Весть об убийстве Петра III исполнила Дашкову ужасом и отвращением; она до такой степени была взволнована и возмущена этим пятном «на перевороте, который не стоил ни капли крови», что не могла переломить себя, чтоб ехать на другой день во дворец. Она минует в своих «Записках» все подробности этого гадкого происшествия, когда три офицера, из которых один был гигант, полчаса работали, чтоб удушить салфеткой отравленного арестанта, как будто нельзя было подождать четверти часа. Дашкова полагает, что Екатерина не знала о намерении Алексея Орлова; вернее то, что Дашкова не имела понятия об участии Екатерины, которая тщательно умела скрывать, что хотела; о ее интриге с Григорием Орловым не знали не только Панин и другие заговорщики, но, как мы сейчас видели, и сама Дашкова.

Екатерина поняла, что было на душе у Дашковой, и, увидев ее, стала с ужасом говорить о том, что случилось.

– Да, ваше величество, – отвечала Дашкова, – смерть эта слишком скоро и рано пришла для вашей и для моей славы.

Проходя приемной залой, она громко при всех сказала, что, конечно, Алексей Орлов пощадит ее своим знакомством. С лишком двадцать пять лет они не кланялись и не говорили друг с другом.

Весьма вероятно, что Екатерина не давала приказания убить Петра III; Александр сделал больше: он решительно требовал не убивать до смерти Павла, отправляя к нему ватагу крамольных олигархов. Мы знаем из Шекспира, как даются эти приказания – взглядом, намеком, молчанием. Зачем Екатерина поручила надзор за малодушным Петром III злейшим врагам его? Пассек и Баскаков хотели его