Сатурн почти не виден - Василий Ардаматский

На дне оврага был уже вечер, и только когда сквозь густую зелень кустарника вдруг проскальзывал световой блик, это напоминало, что там, наверху, еще день. По времени солнце должно было зайти через полчаса.

По склону оврага, ловко скользя от куста к кусту, спустился лесник Матвеев.

— Вот и я! — весело сказал он. — Полчаса на сборы и пошли.

Очень труден был этот последний переход по заболоченному лесу. Вскоре в группе уже не было ни одного человека, не побывавшего по пояс в воде. Лесник не в счет. Этот быстро и легко шел впереди. Когда кто-нибудь шумно ступал в воду, он, не останавливаясь, оборачивался и спрашивал четким шепотом:

— Неужели не видите?

— Плохо видим, — отвечал шедший за ним Марков.

— Ай-яй-яй! — укоризненно говорил лесник и, тихо крякая, шагал дальше. Как он сам видел тропу, было непонятно.

Шли так уже четвертый час.

— Не устроим ли привал? — тихо спросил Марков.

— Я знаю, когда надо, — последовал ответ Матвеева на ходу.

Шли еще, может быть, час. Вдруг лесник остановился.

— Станция Посиделки, — весело объявил он и, отойдя на несколько шагов в сторону, сел на пень. — Тут стульев всем хватит — приглядитесь вокруг.

Действительно, все расселись на пнях. Здесь была небольшая сухая полянка, окруженная плотной стеной тихого леса.

— Станцию делаем здесь не по причине наличия стульев, — сказал Матвеев, — а по причине расчета, согласно вашим требованиям. Теперь большая часть дороги позади, и в город вы войдете еще затемно. Тут выбирать надо одно: либо отдыхать, либо идти, как того дело требует. Отставших, к слову спросить, нет?

— Нет, — ответил Будницкий. Он замыкал цепочку.

Так же внезапно, как остановился, лесник вскочил, поддернул брюки и сказал:

— Пошли дальше. Теперь будет посуше.

Не останавливаясь, шли еще около двух часов. Лес начал заметно редеть и вскоре перешел в кустарник. Поднявшись из неглубокой балочки, лесник остановился и подождал, пока подтянулась вся группа.

— Значит, так, — шепотом сказал он. — Видите вон там дерево? От него до городского кладбища двести шагов. Ясно? А от кладбища уже начинается улица, которая ведет прямо в город. Но лучше идти огородами, правей.

— Там мы дорогу уже знаем, — сказал Марков. — И на кладбище нас должны ждать люди.

— Ну что ж, тогда счастливого пути! — сказал лесник и протянул Маркову жесткую ладонь. — А я назад, до дому.

— Спасибо, — Марков запнулся. Черт! Он даже не удосужился узнать имя лесника. — Спасибо, дорогой товарищ Матвеев.

— Та не, я совсем не дорогой, — засмеялся лесник, уже отходя назад, к лесу. — Я же бесплатный или, сказать так, дешевый, как тот грош, который не сразу найдешь, а без того гроша копейка плачет… — Его легкие шаги быстро затихли в кустах.

Глава 40

Адмирал Канарис прилетел внезапно. Настолько внезапно, что непредупрежденная комендатура задержала его машину при въезде на территорию гарнизона. Зомбах в это время спал в своем особняке после обеда. На месте был только подполковник Мюллер, который и встретил шефа абвера.

Они прошли в кабинет Мюллера. Канарис был в прекрасном настроении, юмористически рассказал, как задержали его часовые у шлагбаума, требовали пароль и не желали знать никаких адмиралов. Слушая его, Мюллер тоже смеялся, но сам в это время лихорадочно пытался найти объяснение столь внезапному появлению Канариса. Не связано ли это с недавним его свиданием в Варшаве с Кальтенбруннером? После гибели адъютанта Мюллер второй раз составлять списки агентуры не стал. Неделю назад он летал в Варшаву и встретился там с грозным Кальтенбруннером. Когда Мюллер рассказал ему, что случилось с его адъютантом и списками, Кальтенбруннер мрачно заметил:

— Не удивлюсь, если когда-нибудь выяснится, что это проделка Канариса. Вы недооцениваете ловкость его людей.

— Но я ручаюсь, что Зомбах об этих списках ничего не знал, — сказал Мюллер. — В те дни, когда я их составлял, он болел и вообще не выходил на работу.

Кальтенбруннер посмотрел на Мюллера своими белесыми, вечно слезящимися глазами и промолчал. Договорились действовать иначе. В «Сатурн» раз в неделю будет приезжать специальный курьер от управления имперской безопасности, которому Мюллер будет передавать данные об агентуре за истекшую неделю, и, таким образом, в течение двух-трех месяцев в руках гестапо окажется полная картина заброшенной в советский тыл агентуры.

— В нужный момент мы возьмем все это хозяйство в свои руки и покажем фюреру, что значит активное использование такой силы, — сказал Кальтенбруннер.

Когда они уже прощались, Кальтенбруннер, будто между прочим, сообщил:

— Вы получите нового адъютанта. Очень верный человек, с ним вам будет легче.

Этот новый адъютант, обер-лейтенант Биркнер, не дальше как вчера прибыл и приступил к работе.

Поддерживая сейчас с Канарисом непринужденный и ни к чему не обязывающий разговор, Мюллер пристально наблюдал за собеседником, со страхом продолжая думать о том, не пронюхал ли Канарис о его встрече с Кальтенбруннером. Но нет, адмирал был весел и весьма демократичен. Расспрашивая Мюллера о семье, пожурил за то, что он за год не нашел время съездить хотя бы на пару дней к жене.

— Я, как бы ни был занят, — сказал Канарис, — всегда стремлюсь побывать дома. И это потребность отнюдь не биологическая. Даже часовой отдых в домашних условиях необыкновенно успокаивает и очищает мозг. Вы попробуйте, — рассмеялся Канарис. — Сами убедитесь, что это так. Или вы предпочитаете метод Зомбаха и пытаетесь перетащить дом сюда?

Теперь пришла очередь рассмеяться Мюллеру.

— У него с этим ничего не вышло. На третий день жена заявила ему, что в этой гнусной дыре она жить не желает, и уехала.

Канарис расхохотался.

— Ну и ну! А мне об этом — ни слова.

В кабинет Мюллера заглянул адъютант Биркнер.

— Можно?

— Разрешите? — обратился Мюллер к Канарису.

— Конечно, дело прежде всего, — Канарис отошел к окну.

Адъютант передал Мюллеру папку с донесениями агентуры, требовавшими оперативного вмешательства.

— Фогель сидит у меня, ждет… — шепнул Биркнер и, опасливо глянув на Канариса, вышел.

— Извините, адмирал, мне нужно прочитать несколько донесений, требующих немедленного ответа.

— Пожалуйста. Что за донесения? Канарис сел к столу Мюллера.

— Вот, — Мюллер протянул ему папку.

— Нет, нет, скажите вкратце о самом интересном. Мюллер стал просматривать донесения.

— Вот… Один наш агент уже второй месяц бьет тревогу, будто в Красной Армии произошли какие-то изменения в оформлении документов.

— Другие это подтверждают? — спросил Канарис.

— В том-то и дело, что нет. Боюсь, что агент просто паникует.

— Нет, нет, подполковник, это очень серьезно. Проведите перепроверку, и я у себя дам указание на этот счет. — Канарис посмотрел на часы. — Распорядитесь и пойдемте будить Зомбаха.

Мюллер написал на донесении резолюцию и, вызвав адъютанта, передал ему папку. Когда тот вышел, Канарис, внимательно смотря на Мюллера своими черными маслянистыми глазами, спросил:

— Как вами ощущается ход нашего дела?

Мюллер ответил не сразу.

— Это ощущение всегда зависит от состояния всей военной обстановки, — осторожно сказал он.

— Тогда сейчас вы должны ход дела ощущать оптимистически? — подхватил Канарис, в упор глядя на Мюллера. Ответа с достаточной быстротой не последовало. Канарис никак не показывал, что он завел сейчас так любимую им словесную игру, в которой он был непревзойденным мастером. — Да, да, именно так… — задумчиво произнес он, так и не дождавшись ответа Мюллера. — Военная обстановка складывается великолепно. Вот когда видишь всю мудрость стратегии фюрера! Наверное, можно было взять Москву и осенью прошлого года, но куда прочнее взять ее так, как считает это фюрер, — теперь. Рывок к Волге дал нам новые огромные пространства, причем богатейшие. Снова подсчет пленных наши штабы ведут при помощи арифмометров. Сталинград мы возьмем в ближайшее время. Это означает, что Москва будет отрезана от юга, и прежде всего от нефти. Затем удар на север вдоль Волги, и Москва отрезается от востока. И тогда она, обескровленная и бесполезная, у нас в крепко застегнутом кармане. Так что, дорогой Мюллер, у нас есть все основания для оптимизма.

— Да, да, — заторопился Мюллер. — Декабрьское ликование господ коммунистов оказалось кратковременным. И, конечно же, когда там, на фронте, дела идут столь хорошо, и своя работа здесь видится и более полезной, и более благополучной.

— Напрасно, — жестко произнес Канарис. Он играл с Мюллером, как кошка с мышью. — Напрасно, подполковник. Наша работа пока недостойна подвига армии нашего фюрера.