РАКЕТЫ И ЛЮДИ - Борис Черток

Электрическую схему борта и наземного пульта для стендовых испытаний разработали здешние электрики. Федосеев и его сотрудники обнаружили много ошибок и предложили схему переделать. Но сроки стендовых испытаний уже сорваны на неделю. Вслед за этим срываются сроки полигонных испытаний. Полная переделка схемы потребует еще двух-трех недель. А этих сроков Лавочкину не дают.

Михаил Рязанский – самый опытный дипломат в нашей компании – обратился к Минцу:

– Александр Львович! Вы можете часок отдохнуть, мы за это время разберемся и сразу вам доложим наши соображения.

Минц с благодарностью удалился, но Ветошкин остался нас сторожить. Пилюгин разозлился и накинулся на Ветошкина:

– Стоило нас из-за этого привозить? Вся неделя теперь пойдет кувырком. Пусть сами разбираются.

Но Ветошкин с обычной для него выдержкой быстро его охладил:

– Работа идет под личным контролем Иосифа Виссарионовича! Лаврентий Павлович его заверил, что полигонные испытания с демонстрацией уничтожения американской летающей крепости будут вчера, а их не видно и завтра. Поэтому, Николай Алексеевич, не волнуйтесь и думайте лучше, как помочь, чтобы самому не застрять здесь на месяц, а не на неделю.

Я углубился в изучение разложенной на столе электрической схемы. Через 20 минут стало понятно, что схема в принципе не годится для управления пиротехническими устройствами. Она была выполнена однопроводной – по самолетным правилам. Все плюсовые провода шли прямо к пиропатронам через одноконтактные, без всякого дублирования, реле. Минусовым проводом служил корпус.

С такой схемой я мучился еще в 1934 году на ТБ-3, когда впервые появились бомбодержатели, срабатывавшие от пиропатронов. Это по тем временам считалось большим достижением. Разработчиком был заместитель Туполева по самолетному вооружению Надашкевич. Он тогда по отсутствию опыта не учел ненадежности однопроводной схемы, и макеты бомб, подвешенные к электрическим бомбодержателям, сыпались, когда им вздумается. Заводской аэродром 22-го завода был тесно уставлен четырехмоторными темно-зелеными громадными бомбардировщиками, которые представители ВВС отказались принимать по этой причине. Тогдашний директор завода Ольга Александровна Миткевич собрала специалистов, в число которых попал и я, и умоляла: «Сделайте же что-нибудь!». Тогда мы вместе с электриками ЦАГИ частично переделали схему, через две недели началась сдача бомбардировщиков, а мы вместе с прибывшими для их приемки экипажами дальневосточных ВВС, которыми командовал знаменитый Шестаков, закатили на родной филевской фабрике-кухне роскошный банкет с «трехгорным» пивом.

Теперь банкетом явно не пахло. Однопроводную схему ракеты сделать двухпроводной на бумаге можно за двое суток, если предварительно выспаться. Затем надо под электрическую схему разработать монтажную, по ней разработать документацию на кабели. Кабели надо изготовить заново, а учитывая, что и приборы многие однопроводны, следует все пересмотреть до основания. Это займет, по меньшей мере, дней десять-двенадцать. Когда все будет изготовлено, надо собрать стендовую схему и искать ошибки. Исправлять и дорабатывать кабели и приборы, снова и снова испытывать – еще дней десять. Наконец, собрать все на первой штатной ракете и провести испытания. Одним словом, когда мы вместе с Федосеевым быстро прикинули, получилось, что радикальная хирургическая операция совершенно необходима, но доработанная по схеме ракета появится не ранее чем через месяц, а то и полтора!

Я спросил Федосеева, почему он без нас до всего этого не додумался? Он объяснил, что все отлично понимает, но ему не поверили и даже запретили заикаться о предложениях по переделке схемы: «Сейчас же начнутся поиски виновных, а кто виновен? Только неопытность местных электриков».

Ветошкин, с явным удовлетворением выслушав нас, предложил сделать так: «Нас пригласили как консультантов, мы свои рекомендации выскажем Минцу. Дальше его дело, как он все доложит Ванникову. Но чтобы не подводить Лавочкина, надо без начальства ему все объяснить. Поскольку из всех присутствующих Черток знаком с

Лавочкиным, то пусть он это и сделает. После этого вы трое, т.е. Рязанский, Пилюгин и Черток должны исчезнуть, чтобы вас никто здесь не вспомнил. И упаси бог проявлять еще какую-либо инициативу».

Через час мы вернулись на непрерывно идущее заседание и Минц доложил Ванникову:

– Борис Львович! Специалисты, которых рекомендовал Дмитрий Федорович, по проблеме надежности электрической схемы с пиропатронами дали ряд очень ценных советов. Я думаю, что мы теперь должны будем с Семеном Алексеевичем их тщательно проработать, составить график работ по возможной реализации, и после этого доложим.

– Когда?

– Сегодня к концу дня.

– Сейчас четыре тридцать. Нам надо здесь обсудить еще ряд вопросов и все-таки немного отдохнуть. Я согласен, чтобы за сегодня и завтра были сделаны все доработки и тогда в понедельник мы здесь вас всех послушаем.

Я похолодел. Посмотрел на Ветошкина, он делал какие-то знаки Устинову, но тот был очень доволен похвалой Минца в адрес «его специалистов» и не реагировал.

Тогда Ветошкин осмелел:

– Разрешите, Борис Львович! Наши специалисты достаточно хорошо разобрались и указали на один принципиальный недостаток схемы. Но его устранение требует, как нам представляется, серьезной конструкторской проработки. А это уже должен сделать Семен Алексеевич. Мы готовы ему все объяснить. Но он должен Вам завтра доложить график и возможные сроки.

Ванников прекрасно понял Ветошкина, но должен был разыграть представление по всем правилам. Он обратился к молодому Берии:

– Сергей Лаврентьевич, у вас есть вопросы?

– Нет.

– Тогда мы все благодарим товарища Устинова и его специалистов за помощь, но прошу, чтобы вы, Александр Львович, проследили за этой работой, и завтра нам всем доложите, если надо, вместе со специалистами Устинова.

Мы трое вместе с Ветошкиным быстро выскользнули из кабинета, и он скомандовал: «Рязанскому и Пилюгину, благо у них своя машина, – немедленно исчезнуть! Черток сейчас все объяснит Лавочкину, а я его подожду, без него не уеду».

Лавочкин был вызван запиской. Я попросил у него пятнадцать минут для объяснений. Но проговорили, вероятно, все сорок или больше. Он все понял. Выглядел сильно уставшим, и поэтому степень

бедствия воспринимал в каком-то отрешенном состоянии. На прощание поблагодарил, попросил передать привет Гонору и Королеву и вдруг, улыбнувшись, по-доброму добавил: «Не знаю, как там у вас, а мне во время войны было легче».

Ветошкин чуть не силой вытолкнул меня из корпуса, усадил в министерскую машину, и около восьми утра мы вырвались на Ленинградское шоссе. По дороге он меня поучал: «Не вздумайте сюда звонить и интересоваться реализацией своих идей. Одно слово Сергея, если вы ему приглянетесь, или кого-либо из этих академиков, и можете загреметь к ним на месяц или навсегда. Поэтому на ближайшую неделю сгиньте либо в отпуск, либо в командировку».

Вернувшись домой, я на удивление Кати и сыновей выпил полстакана водки и, позавтракав, к их великому неудовольствию завалился спать. В понедельник, объяснив все Гонору, я отпросился на три дня в командировку в Ленинград – там всегда находились дела.

Только через два месяца я позвонил Федосееву и поинтересовался, как дела. Он успокоил, что все обошлось без персональных наказаний и без жертв. Схему доработали и завтра будут возобновлены стендовые испытания. Было много других неприятностей, но теперь все позади – «скоро начнем летать».

Уже много позже, из Капустина Яра, мы наблюдали, как ракеты Лавочкина, а не «Вассерфали» действительно начали успешно летать.

Вокруг Москвы были построены два кольца противовоздушной ракетной обороны, где располагались ракетные установки. Это была знаменитая 25-я система генерального конструктора Расплетина.

Мой вклад в эту технику измерялся всего одной бессонной ночью, о которой мы часто вспоминали при застольных встречах с Рязанским и Пилюгиным. Я при этих воспоминаниях любил дразнить Пилюгина, что хотя «мы с тобой вместе получили медали „За оборону Москвы“ еще в 1944 году, но идея двухпроводности для ракет была высказана мною первым. Поэтому я медаль имею за дело, а ты – только за рытье противотанковых рвов в 1941 году».

ГЛАВА 6. ПЕРВОЕ РАКЕТНОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ (1946-1956)

ГОРЯЧИЕ ГОДЫ «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»

Подавляющее большинство советских историков и публицистов, писавших о ракетной и космической технике, пытались как можно быстрее «проскочить» десятилетний период 1946-1956 годов и вырваться на космические просторы. Тому есть несколько причин.

Первая, на мой взгляд, заключается в том, что в этот период в Советском Союзе с исключительным напряжением велись работы по созданию первых боевых ракетных комплексов – нового вида вооружения. Были мобилизованы лучшие научные и технические силы страны. Работы были строго секретными. Только в 1980-е годы у нас появилась возможность для открытых публикаций о том периоде.