Поверь в любовь - Мэри Спенсер

Элизабет с трудом проглотила застрявший в горле комок.

– Какие красивые цветы ты привез! – Она мужественно улыбнулась Джеймсу. – А я так и не привыкла к тому, что здесь, в Санта-Инес, цветы цветут всегда! Тут и вправду никогда не бывает снега! А будь мы в Теннесси, все было бы по-другому.

Раньше Джеймс попросту пропустил бы это мимо ушей и по привычке перевел разговор на бытовые проблемы. Но теперь все было по-другому. Его вдруг осенило, что он никогда не расспрашивал Элизабет о ее семье, о ее прошлом, о родственниках. Конечно, кое-что он знал, но совсем немного. Она не распространялась об этом, а он, проклятый самодовольный осел, и не интересовался. Стоит ли удивляться, что Элизабет и понятия не имела, насколько она ему дорога и насколько для него важно все, что связано с ней? Она совершенно справедливо считала, что муж видит в ней обычную домохозяйку, не больше. И в этом только его, Джеймса, вина.

– А откуда родом твои старики, Бет? – спросил он вдруг, совершенно упустив из виду, что они говорили о другом.

Элизабет, которая с нежной улыбкой любовалась цветами, даже вздрогнула от неожиданности.

– Мои старики?

Джеймс чертыхнулся про себя: идиот, надо было спросить ее о зиме, какая она в Теннесси, – все было бы лучше! Но отступать уже поздно.

– Твоя семья, – поправился он. – Вот мои, к примеру, родом из Массачусетса. – Одного взгляда на ошеломленное лицо Элизабет было достаточно, чтобы понять, как она удивлена – вспоминать о корнях через столько лет. Обычно ведь люди рассказывают о себе прежде, чем пожениться, а не когда уже расстались. – Так откуда твоя семья, Бет? Каковы твои корни? А родственники твоей матери, откуда они? – Внезапно Джеймс осекся, устыдившись, что не знает даже девичьей фамилии ее матери.

Элизабет, похоже, была слегка сбита с толку, но Джеймс не отступал:

– А правда, расскажи, Элизабет! Только уговор – ничего не упускай, идет? Я хочу знать историю вашей семьи, тем более что времени у нас предостаточно. До кладбища еще долго.

Часом позже они стояли рядом под раскидистыми ветвями старого дуба, еще в незапамятные времена посаженного возле семейной усыпальницы Кэганов. Оба печально смотрели на маленькую плиту в изголовье крохотной могилки их сына. Всю дорогу Элизабет смущенно рассказывала о своей семье; казалось, оба просто старались не вспоминать о том, что привело их сюда. Но теперь весь ужас и горе случившегося охватили их с новой силой.

– Он был такой хороший, – едва слышно прошептала Элизабет. Руки ее вдруг задрожали, и она едва не выронила цветы.

– Да, – выдохнул Джеймс.

– Я не была здесь с тех пор, как... – Элизабет прижала руку к губам и закрыла глаза.

– И я тоже, – надтреснутым голосом отозвался Джеймс. – Мэтт сам позаботился о... о плите и об остальном... – Ему казалось, что время уже притупило его горе, но один только взгляд на эту крошечную могилку вызвал в его сердце жуткую боль.

Опустившись возле плиты на колени, Элизабет осторожно положила на землю цветы. «Какой тяжелый камень для такой маленькой могилки!» – вдруг с горечью подумала она, ощупывая выгравированные буквы.

Джеймс, не веря собственным глазам, следил, как рука Элизабет осторожно поползла вперед, как шевельнулись дрожащие губы.

– Д-Ж-О-Н... – неслышно произнесла она и запнулась. Потом пальцы ее легли на букву «М» в имени Мэтью, и рука ее замерла.

По всей видимости, Элизабет просто была не в силах выговорить ее. Цветы рассыпались по земле, и Джеймс едва ли не рухнул на колени возле жены. По лицу ее ручьем текли слезы.

Элизабет плакала!

Джеймс смотрел на нее, не веря собственным глазам. Потом осторожно взял ее пальцы и прошептал:

– М, – и передвинул руку на следующую букву: – э-т-ь-ю...

Ее стон будто ножом полоснул его по сердцу, но Джеймс не отпустил ее руку, и они вместе дочитали до конца: «Возлюбленный сын Джеймса и Элизабет Кэган, родился 15 апреля 1889 года, умер 25 января 1890 года».

Так и не отнимая руки, Элизабет зарыдала в голос.

– Я так всегда хотела научиться читать его имя!

– Бет, – прошептал Джеймс, молча прижав ее к груди. – Бет, милая.

Она уткнулась ему в плечо и отчаянно заплакала, а он обнимал ее так, будто, кроме этой женщины, у него не осталось никого в целом мире. И после того как она успокоилась, они еще долго сидели, прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. Наконец Джеймс решился прервать молчание:

– В тот день, когда ты ушла, ты сказала, что просишь простить тебя... за Джона Мэтью. Что ты имела в виду?

Элизабет шумно всхлипнула.

– Не знаю. Он был так болен... и ты тоже. Мэтью помогал, конечно, и доктор Хедлоу приезжал каждый день. Я делала все, что могла! Но под конец у меня уже просто не осталось сил. Не знаю, Джеймс, просто не знаю. Порой мне приходит в голову... может, это я виновата... – Она с трудом подавила рыдание. – Если бы я только могла... если бы не выбилась из сил... он был так слаб... и ты, а я так безумно устала!

– О Господи, Бет! – Джеймс обхватил ладонями ее лицо и заставил посмотреть ему в глаза. – Как у тебя только язык поворачивается?! Неужели все это время ты винила себя?.. Просто поверить не могу! Нет, быть не может! Скажи мне, что это не так!

– Но...

– Замолчи! И послушай меня, Элизабет Кэган, хорошенько послушай: ты была самой лучшей матерью, которую только можно пожелать для своего ребенка, и ты заботилась о Джонни, забывая о себе! Ни одна живая душа не могла бы любить его больше, чем ты! И в том, что он умер, твоей вины нет, слышишь?! Чтобы не смела даже заикаться об этом! Ты поняла меня, Бет?

– Да, Джеймс.

– Вот и хорошо. – Он заглянул в бездонную глубину ее глаз, нежно отер мокрые от слез щеки, а потом коснулся поцелуем ее губ. Но в его поцелуе была не страсть, а лишь скорбь, разделить которую могла только она. В нем чувствовались и тепло, и понимание, и покой. Глаза их снова встретились, и Джеймс сказал: – Знаешь, о чем я думал всю эту неделю?

– О чем?

– По-моему, я слышал это от преподобного Тэлбота вскоре после нашей свадьбы. Мол, Бог дал, и Бог взял... помнишь?

– Кажется, да.

– Ну вот, это все время вертелось у меня в памяти, и вот я наконец подумал, что, может быть, Господь подарил нам Джонни, чтобы мы любили его и были счастливы... но не навсегда. Он дал нам его, и он же забрал. Конечно, трудно понять, как он мог в своей милости так с нами поступить, но потом я вспомнил нашего мальчика, вспомнил, сколько счастья он подарил нам обоим... Ты понимаешь меня, Бет? Ведь мы и вправду были тогда счастливы, да?

Слезы снова заструились по лицу Элизабет, но она улыбнулась. – Да...

– И вот, хотя его больше с нами нет, но счастье-то было, верно? После его смерти я с ума сходил от ярости – сама знаешь, но теперь... Джонни... он был как бесценный подарок. Я вспоминаю, как он шалил, как смешно ковылял... его улыбку...