Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Собравшиеся радостно захлопали в ладоши. Положив книгу на стол, хлопал и Журавский.
— Печорская естественноисторическая станция — это вы, друзья, — продолжал Андрей. — Это труд десятков друзей народа, «присланных» царем нам в помощь, ваш труд, печорцы! Спасибо вам за это от ведущих ученых России!
Политссыльные первыми захлопали бурно, восторженно. Их поддерживали питерцы. Неумело, но громко хлопали руками-лопатами старообрядцы.
— Спасибо вам, — еще раз повторил взволнованный Журавский. — Я коротко сказал о том, что нами сделано. Позвольте рассказать о задачах сегодняшнего и завтрашнего дня.
— Охотно послушаем, Андрей Владимирович, охотно, — не вытерпел Артемий Соловьев.
— Был с нуждами края я принят председателем совета министров, были мы с Ефимом Манзадеем, сидящим вон там, на изгороди, — показал в сторону ненца Журавский, — у государя.
— Гли-ко, самому царю сподобилси! Да ишшо с самоедом! — задвигались, заерзали мужики. — Забыль, народной заступник. Чой-то он, царь-от, про нас бает, Володимирыч?
— Расскажу, мужики, на досуге, — пообещал Журавский, — сейчас надо наметить задачу уходящим завтра.
— Токо не оммани про царя-то, хоша за тобой такого не водитца.
— Не можете подождать до завтра, оставайтесь сегодня после собрания.
— Давай уговоримся опосля сходу — шибко хотца бывальшыну послухать, — упросили печорцы, взволнованные небывалой вестью.
— Хорошо, мужики. Так вот, — продолжил Журавский. — Взгляните на эту карту — это наш край с птичьего полета. Вот Тиман, с другого края Уральские горы, — показывал на хребты Журавский. — Посреди них на полторы тысячи верст пролегла наша Мати-Печора да на тысячу без малого — Уса, текущая от каменных углей. В Печору впадает Ижма, истекающая с Ухтой из нефтяных мест. Пижма и Цильма — дороги к Тиману. Короче, друзья мои, сама природа проложила нам дороги к своим кладовым.
— Ишь ты, не дремал господь-от, творя наш край, — качали головами старообрядцы.
— Нет, не дремал, — согласился Журавский. — Не мне рассказывать вам, что в поймах Печоры, Усы и их притоков сосредоточены два миллиона десятин самых лучших земель в крае, безбедно могущих прокормить двести тысяч коров.
— Куды нам стоко!
— Вам не надо. У вас их сейчас двадцать тысяч, и то не знаете, куда деть молоко.
— Че и баем.
— Не сегодня, не завтра, но придут к углю и нефти рабочие с семьями. Придут потому, что сейчас их добывают в Баку и в Донбассе. Но запасы топлива там быстро иссякают. Север же для своего освоения нуждается в своем топливе — местном, дешевом. Рабочие без молока, мяса, овощей жить не смогут.
— Хлебушко-то тож у чердаков не дешев, — раздался тот же голос.
— Хлеб тут тогда растить не будут.
— Как же нам без ковриги?
— Привезут, — успокоил Журавский. — Только не чердынцы по тройной цене, а сибиряки. Нашей экспедиции поручено разведать богатства Северного Урала и найти наивыгоднейший путь для железной дороги от сибирской Оби к Котласу и Вологде. Мы должны определить, сколько тут свободных лугов для развития животноводства, где и какие овощи выращивать, как улучшить удойность местных коров. На это правительство выделило нам более четверти миллиона рублей. Вести исследования мы будем шесть лет.
— Ух ты! — восхитились мужики.
— Вот зачем пришли сюда эти люди, — показал Журавский на многочисленный состав экспедиции. — Но без вашей помощи, печорцы, нам не справиться.
— Нешто не поможем? Мы завсе, Володимирыч!
— Спасибо, мужики! Теперь условимся так: сейчас я вам расскажу про царский прием, а потом мы завершим экспедиционные дела, разобьемся по отрядам...
* * *
Распределение рабочих по отрядам, споры из-за опытных проводников, из-за снаряжения и оборудования затянули сборы за полночь, и Журавский остался ночевать на станции. Петербургские его друзья, давно не бывавшие в Усть-Цильме, пошли полюбоваться вешним разливом Печоры, купающимися в белой ночи берегами, послушать музыку северных сел: дробный стукоток убегающих девичьих ног, тихое поскрипывание мостков под ногами обнявшихся пар, гудящий спокойствием переговор коровьих ботал. Улицы, дома, разлив Печоры в мягком белесом свете теряют очертания, границы их кажутся вечными, непреходящими.
Попросив разрешения и извинившись за поздний визит, к Журавскому вошли Калмыков и Шкапин.
— Завтра с утра вам, Андрей Владимирович, будет не легче, а потому решили потревожить, — извинялся Семен Никитич. — Георгий Михайлович беспокоится, как бы явная политическая окраска зачисленных в экспедицию не вызвала наложения запрета. В экспедиции только большевики и сочувствующие им.
— Не думаю, Георгий Михайлович, — успокоил Журавский Шкапина.
— А не вернется ли Серебренников на досуге к этому вопросу?
— Не вернется. Это я вам гарантирую. Я хорошо знаю всю их семью, бываю у него, бываю у его бабки в Архангельске. Их корни с давних пор уходят в политическую ссылку, а Николай Федорович служит в печорской полиции только из-за нехватки кадров на окраинах.
— Вам, Андрей Владимирович, лучше знать — мы боимся навредить вам: что-то уж очень легко утвердил губернатор списки? А ведь Сосновский в девятьсот пятом году был помощником градоначальника столицы Трепова. Помните команду на всю Россию: «Патронов не жалеть!» — остерег Шкапин Андрея.
— Мои политические убеждения и симпатии не раз были предметом обсуждения у Чалова — пока, как видите, бог миловал... — успокоил пришедших Журавский. — Семен Никитич, что представляют собой ребята Тепляков и Боев? Хатанзи я узнал: он сын колвинского самоди Андрея из рода Хатанзи.
— Он самый, Андрей Владимирович. Макар Боев и Игнатий Тепляков — боевые и толковые ребята из-под Архангельска. Искали работы на заводе Ульсена. Пока мы стояли там, подрядил я их в экспедицию, едри их корень. Эти не подведут, — заверил Калмыков, — грамотные и крепких корней парни.
На другой день зафрахтованный Журавским пароход шурина Норицына,
