Союз звезды со свастикой: Встречная агрессия - Виктор Суворов

Общий вывод секретаря Комиссии по иностранным делам Совета Союза был неутешителен: «Комиссия по существу не работает», постановления от 26 августа 1938 г. «не выполнены, созданные подкомиссии не работали, а вопросы проверки договоров инотехпомощи не доведены до конца». Обращаясь к А.А. Жданову, секретарь писал, что от его вмешательства «зависит дальнейшая работа Комиссии».

И уж совсем по-донкихотски звучали его предложения («поддержанные» М.И. Калининым): о предоставлении секретарю Комиссии возможности повседневного ознакомления с работой аппарата Наркомин дела, о его участии в совещаниях при наркоме, а также о допуске к секретной переписке Наркоминдела, о созыве заседаний Комиссии почаще, о том, чтобы «обязать» НКИД предоставить Комиссии запрашиваемые документы.

Таковы были условия, в которые был поставлен М.М. Литвинов как сторонник коллективной безопасности, лишенный поддержки и со стороны партийно-государственного руководства, и со стороны «молчаливого большинства». Ничего другого не оставалось, как продолжать предупреждать Запад об опасных последствиях отказа от коллективной безопасности.

В июне 1938 г., выступая в Ленинграде (в качестве кандидата в Верховный Совет РСФСР)[903], Литвинов отстаивал идею коллективной безопасности, хотя и понимал, что надежд на ее реализацию все меньше и меньше. Осудил дипломатию, «которая видит высшую мудрость в натравливании агрессора на третьи государства, в ублажении его подачками». Говорил об общем интересе, «объединяющем нас с другими государствами, — это интерес сохранения мира». Выступил против изменения «путем новой кровопролитной войны» порядка, установившегося после Первой мировой войны, независимо от того, плох или хорош этот порядок. Без Советского Союза, считал он, «не может быть создано такое европейское или мировое равновесие, перед которым стушевалась бы агрессия». Провел различие между сторонниками уступок агрессорам и теми, кто отстаивает государственные интересы своих стран. Отсюда у них, на Западе, говорил он, споры по вопросам внешней политики.

В другой части выступления М.М. Литвинов выразил глубокое сожаление тем, что советский призыв к коллективным мерам в защиту мира «не был услышан». Что дало ему основание заявить, что «Советское правительство, по крайней мере, сняло с себя ответственность за дальнейшее развитие событий». И продолжил: «Надо, однако, заметить, что Советский Союз ничего для себя не просит, никому в партнеры и союзники не напрашивается, а лишь соглашается на коллективное сотрудничество (аплодисменты), ибо положение создалось особое не для него самого, а в первую очередь для малых стран, а во вторую — для государств, ответственных за послевоенный международный порядок». Отметив, что агрессоры по-прежнему будут искать слабых противников, Литвинов заключил: «Однако у нас нет оснований особенно тревожиться за наши собственные интересы, за наши собственные границы». Все тот же мотив убежденности в том, что пока германская агрессия угрожает другим странам, но не Советскому Союзу.

Какой вывод должны были сделать для себя дипломатические представители Запада из выступления М.М. Литвинова в Ленинграде? Посольство США в СССР сообщило в Вашингтон, что это выступление практически означает, что Советский Союз не рассматривает себя в качестве неразрывной части существующей системы межгосударственных отношений, считаясь с ней постольку, поскольку затрагиваются интересы его собственной национальной политики. Одновременно доводится до сведения тех стран, с которыми СССР до сих пор соглашался сотрудничать, что он откажется и от едва намечавшегося сотрудничества с ними, если политика этих стран не будет соответствовать желаниям советского правительства[904].

Такой характер выступления М.М. Литвинова, в котором Советский Союз в общем противопоставлялся остальным странам, отражал (приходится повторяться) общую антикапиталистическую стратегию сталинского руководства. Придерживаясь концепции «осажденной крепости» и «враждебного капиталистического окружения», СССР по большому счету действительно был вне системы мировых политических и экономических взаимосвязей. Консервации такого положения более чем способствовала информационная изоляция страны (прорыв которой в наше время сыграл первостепенную роль в перестройке). Советские люди черпали сведения о внешнем мире из препарированных сообщений корреспондентов ТАСС в нескольких центральных газетах, которые в своей работе следовали строгим партийным рекомендациям. Газетные публикации «Правды» и «Известий» приравнивались к спущенным «сверху» указаниям. Искусственное формирование внешнеполитических стереотипов привело к тому, что в сознании советского общества «складывалась неадекватная в целом картина внешнего мира, в первую очередь Запада»; в частности, преувеличивалась степень враждебности правящих кругов западных стран к СССР[905].

Об отношении сталинского руководства к внешнему миру дает представление положение с советской дипломатической службой за границей, сложившееся к началу 1939 г. В пространном письме Сталину[906] глава НКИД СССР М.М. Литвинов обрисовал картину резкого свертывания службы его ведомства. Советских полпредов не было в десяти зарубежных столицах, включая Токио, Варшаву, Бухарест, Будапешт, в некоторых свыше года. Продолжительное отсутствие во главе посольств и миссий полномочных представителей, подчеркивалось в письме, «приобретает политическое значение и истолковывается как результат неудовлетворительных дипломатических отношений». Число вакансий работников рангом пониже (советников, секретарей полпредств, консулов и др.) было 46. Из 8 отделов в центральном аппарате НКИД только один имел утвержденного заведующего. Делался вывод о том, что это может усилить «толки о нашей самоизоляции и т. п.».

Такое положение, продолжал М.М. Литвинов, создалось не только вследствие «изъятия некоторого количества сотрудников НКИД органами НКВД». Не получали разрешения на обратный въезд в страну работники из-за границы, даже работники центрального аппарата, «немалое количество» дипломатов было исключено из партии «в порядке бдительности», другие устранялись от секретной работы. Литвинов внес предложение создать комиссию для изучения создавшегося положения с кадрами и изыскания путей к изменению положения.

Это письмо М.М. Литвинова имеет определенное значение для раскрытия темы данной статьи.

С одной стороны, оно служит доказательством возраставшего недоверия Сталина и Молотова к аппарату НКИД СССР, чистка которого началась задолго до смещения М.М. Литвинова. Давнее недоверие к Литвинову распространялось на его заместителей, полпредов в наиболее важных столицах мира. Подчеркнем, что речь идет о периоде до марта 1939 г., когда Сталин на XVIII партийном съезде публично дал знать о свершившейся переориентации советской внешней политики. Факт чистки кадров НКИД — еще одно проявление ранней, до московских тройственных переговоров весной — летом 1939 г., переориентации политики СССР.

С другой стороны, письмо М.М. Литвинова не подтверждает положения «Фальсификаторов истории» о том, что в итоге Мюнхена «дело шло к полной изоляции Советского Союза». Тревожило Литвинова другое — усилившаяся тенденция СССР к самоизоляции из-за ничем не оправданного добровольного сужения сферы деятельности собственной дипломатии (до Второй мировой войны СССР имел дипломатические отношения с 30 странами).

Нити внешней политики все больше сосредотачивались в Кремле. Про советскую дипломатию того времени В.М. Молотов говорил: «все было в кулаке сжато у Сталина, у меня», дипломатия была «очень централизованной»[907]. С обострением международного положения в послемюнхенский период Сталин, этот, по молотовской характеристике, «величайший конспиратор», максимально засекретил свои намерения в области внешней политики. Исследователь механизма политической власти в СССР пришел к выводу, что после Большого террора он посвящал в свои планы лишь отдельных членов Политбюро, превратившегося, в лучшем случае, в совещательный орган[908]. Показательно, что в опубликованном сборнике документов о сталинском Политбюро в 30-е годы интересующий нас послемюнхенский период представлен всего лишь двумя постановлениями по вопросам внутренней жизни (от 24 и 27 ноября 1938 г.)[909]. Весь комплекс так называемых особых протоколов Политбюро все еще остается в недоступном для историков «ведомственном» Президентском (Кремлевском) архиве[910]. К сказанному надо добавить сохраняющуюся советскую традицию сокрытия документов, связанных с советско-германским пактом[911].