Повседневная жизнь во времена трубадуров XII—XIII веков - Женевьева Брюнель-Лобришон

8. Свежие яйца, багряные вина, супы пожирнее, хлеб из тончайшей муки — доставляют телесную крепость.

9. Сыр молодой, молоко и пшеница полнят и питают, бычьи тестикулы также, свинина и мозг всевозможный, спелые смоквы и свежие грозди от лоз виноградных.

10. Ценятся вина по вкусу, по запаху, блеску и цвету. Доброго хочешь вина — непременны пять признаков эти: крепость, краса, аромат, охлажденность и свежесть, конечно.

11. Сладкие белые вина гораздо питательней прочих. Красного если вина ты когда-нибудь выпьешь не в меру, то закрепится живот и нарушится голоса звонкость.

12. Рута, чеснок, териак и орех, как и груши, и редька противоядием служат от гибель сулящего яда.

13. Воздух да будет прозрачным и годным для жизни, и чистым. Пусть он заразы не знает и смрадом клоаки не пахнет.

14. Если принятье вина ввечеру для тебя вредоносно, пей его в утренний час и послужит оно исцеленьем. Лучшие вина у нас вызывают и лучшие соки. Вялость почувствуешь, если вино окажется темным. Светлым пусть будет оно и созревшим, и тонким, и старым. Смешанным также с водою, игристым и выпитым в меру.

15. Пиво не кислым должно, но прозрачным в достаточной мере быть, и из зерен отборных, а также, как следует, старым. Пиво такое, коль выпьешь, не будет обузой желудку.

16. Должен умеренность в пище себе ты назначить весною. В летний же зной особенный вред от пиршеств чрезмерных. Осенью будь осторожен с плодами: беда не стряслась бы. Сколько захочется — ешь без опаски ты в зимнюю пору.

Кодекс, с. 19–21 (Пер. с лат. Ю. Ф. Шульца)

Конон де Бетюн

ПЕСНЬ О КРЕСТОВОМ ПОХОДЕ

Увы! Любовь, зачем ты мне велелаВ последний раз переступить порогПрекраснейшей, которая умелаТак много лет держать меня у ног!Но вот настал разлуки нашей срок…Что говорю? Уходит только тело,Его призвал к себе на службу Бог,А сердце ей принадлежит всецело.Скорбя о ней душой осиротелой,В Святую землю еду на Восток,Не то Спаситель горшему уделуПредаст того, кто Богу не помог.Пусть знают все, что мы даем зарок:Свершить святое рыцарское делоИ взор любви, и ангельский чертог,И славы блеск стяжать победой смелой!Мы восхваляем наши имена,Но станет явной скудость суесловий,Когда поднять свой крест на раменаМы в эти дни не будем наготове.За нас Христос, исполненный любови,Погиб в земле, что туркам отдана.Зальем поля потоком вражьей крови,Иль наша честь навек посрамлена!Земная жизнь была забот полна,Пускай теперь при первом бранном зовеСебя отдаст за Господа она.Войдем мы в царство вечных славословий,Не будет смерти. Для прозревших вновеБлаженные наступят времена,А славу, честь и счастье уготовитВернувшимся родимая страна.Те, кто остался дома поневоле:Священники, творящие обрядЗа упокой погибших в бранном поле,И дамы те, которые хранятДля рыцарей любви заветный клад, —Все к нашей славной приобщатся доле,Но низким трусам ласки расточатТе дамы, что себя не побороли!Господь сидит на царственном престоле,Любовь к нему отвагой подтвердятВсе те, кого от горестной юдолиОн спас, прияв жестокий смерти хлад.Простит он тех, кто немощью объят,Кто в бедности томится иль в неволе,Но все, кто молод, волен и богат,Не смеют дома оставаться в холе.Потоки слез мне щеки бороздят, —Я еду вдаль, предавшись Божьей воле,Я не боюсь страданий и преград,Одна любовь причина тяжкой боли…

Хрестоматия, с. 208–209 (Пер. Е. Васильевой)

Данте Алигьери

О НАРОДНОМ КРАСНОРЕЧИИ

Кн. I, X. А другой язык, то есть «ок», доказывает в свою пользу, что мастера народного красноречия впервые стали сочинять стихи на нем, как на языке более совершенном и сладостном, как, например, Петр Альвернский и другие старейшие мастера.

Кн. II, II. Отсюда, так как та речь, которую мы называем блистательной, есть наилучшая из других народных речей, следует, что быть изложенным этой речью достойно лишь то, что мы считаем наиболее достойным изложения. Теперь исследуем, что же это такое. Для того чтобы это стало ясно, следует знать, что, поскольку человек одушевлен трояко, а именно душой растительной, животной и разумной, он идет и тройным путем. Ибо, поскольку он растет, он ищет пользы, в чем он объединен с растениями; поскольку он живое существо — удовольствия, в чем он объединен с животными; поскольку он существо разумное, он ищет совершенства, в чем он одинок или же объединяется с естеством ангельским. Этими тремя началами определяются все наши действия. И так как в каждого рода действиях одни оказываются значительнее, другие наиболее значительными, то наиболее значительные должны излагаться наиболее значительно и, следовательно, наиболее значительной народною речью. Но следует разъяснить, что такое наиболее значительное. Во-первых, в смысле пользы: здесь, если хорошенько разобраться, мы найдем, что целью всех ищущих пользы оказывается не что иное, как спасение. Во-вторых, в смысле удовольствия: здесь мы говорим, что наибольшее удовольствие состоит в том, чтобы удовольствовать наши желания самым из них ценным, то есть любовным наслаждениям. В-третьих, в смысле совершенства, а это вне всякого сомнения — добродетель. Поэтому эти три предмета, а именно спасение, любовное наслаждение и добродетель, являются первенствующими, и говорить о них, как и о том, что ближайшим образом к ним относится, то есть о воинской доблести, любовном пыле и справедливости, следует с наибольшей значительностью. Только это, если память нам не изменяет, и воспевали народной речью блистательные мужи, именно Бертран де Борн — брани, Арнальд Даниель — любовь, Герард де Борнель — прямоту […] Вот говорит Бертран: Я песней не могу не разразиться. Арнальд: Рощ густолиственных побеги обнажил/Холодный воздух. Герард: Чтоб пробудить веселье,/Что сон сковал глубокий.

Кн. II, III. Теперь же попытаемся проследить поскорей, каким образом следует нам слагать в стихи то, что достойно столь высокой народной речи. И вот, желая разъяснить размер, каким оказываются достойны слагаться эти стихи, нам прежде всего надо напомнить, что творцы поэтических произведений на народной речи сочиняли их разнообразными размерами; кто канцонами, кто баллатами, кто сонетами, кто вне законов и правил стихосложения.

Кн. II, V. Из всех этих стихов более величавым является одиннадцатисложный, как по продолжительности, так и по простору для мысли, для строя речи и для слов; и выразительность всего этого сильно в нем возрастает, что совершенно очевидно; ибо при возрастании веского возрастает и вес. И это отлично взвешивали все мастера, начиная канцоны с этого стиха, как Герард де Борнель: Услышите вы песен совершенство.

И мы говорим, что следующим за этим, самым знаменитым стихом, идет стих семисложный. После него мы ставим пятисложный, а затем трехсложный. А девятисложный, из-за того, что является утроенным трехсложным, либо никогда не был в почете, либо вышел из употребления как надоедливый. Стихами же с четным числом слогов пользуемся мы лишь в редких случаях, ибо они верны сущности своих чисел, стоящих ниже чисел нечетных, подобно тому, как материя стоит ниже формы; подводя итог вышесказанному, мы видим, что самым величавым оказывается стих одиннадцатисложный.

Кн. II, X. Поэтому, чтобы иметь познание канцоны, которого мы жаждем, обсудим теперь вкратце определители ее определения; и осведомимся сначала о напеве, затем о расположении и, наконец, о стихах и слогах. Итак, мы говорим, что всякая станца должна быть слажена для восприятия некоего голоса. Но метрически они строятся по-разному, так как некоторые идут до самого конца на один и тот же голос, то есть без повторения каждой модуляции и без диезы, а диезой мы называем переход, ведущий от одного голоса к другому; обращаясь к людям необразованным, мы называем это оборотом; и такого рода станца обычна почти во всех канцонах Арнальда Даниеля, и мы следовали ему, сказав: На склоне дня в великом круге тени.

Данте Алигьери, с. 270–304

БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ

Я видел, вижу словно и сейчас,Как тело безголовое шагалоВ толпе, кружащей неисчетный раз,

И срезанную голову держалоЗа космы, как фонарь, и головаВзирала к нам и скорбно восклицала.

Он сам себе светил, и было дваВ одном, единый в образе двойного,Как — знает Тот, чья власть во всем права.

Остановясь у свода мостового,Он кверху руку с головой простер,Чтобы ко мне свое приблизить слово,

Такое вот: «Склони к мученьям взор,Ты, что меж мертвых дышишь невозбранно!Ты горших мук не видел до сих пор.

И если весть и обо мне желанна,Знай: я Бертран де Борн, тот, кто в быломУчил дурному короля Иоанна!

Я брань воздвиг меж сыном и отцом:Не так Ахитофеловым советомДавид был ранен и Авессалом.

Я связь родства расторг пред целым светом;За это мозг мой отсечен навекОт корня своего в обрубке этом:

И я, как все, возмездья не избег».

Ад, песнь XXVIII, 118–142