Дом железных воронов - Оливия Вильденштейн

– Верно. Нет соли. – Я отворачиваюсь от запретного источника. Сглотнув собственную слюну, я спрашиваю: – Ты посадил этот мох, чтобы отпугнуть незваных гостей?

Он усмехается:

И отравить свой народ?

Его народ? Энтони упомянул, что жители гор приручили воронов, но Морргот говорит так, будто все наоборот.

– Я полагаю, отравлять ваших последователей-людей и их домашних птиц было бы не так уж умно.

Домашних птиц?

Он выплевывает эти слова у меня в голове.

– Мои извинения. Мне не следовало называть их домашними птицами. – Делаю мысленную пометку: относись к его Воронам как к людям.

Покусывая губу, я изучаю гладкий потолок, возвышающийся на три этажа.

– Кто-то посадил мох или он просто начал расти сам по себе?

Коста Реджио посадил его в надежде, что это убьет полукровок. Единственное, в чем он преуспел, – это отравил жителей Ракоччи.

Ужас заставляет меня взглянуть на Морргота.

Тысячи людей погибли, прежде чем нам удалось воздвигнуть плотину и узнать о противоядии, чтобы защититься от этого мерзавца. И все же… и все же это по-прежнему считается одной из его самых блестящих уловок. Он добавляет низким голосом: Так начался Магнабеллум.

Я широко распахиваю глаза.

– Ты был… ты был ее свидетелем? – Не понимаю, почему я до сих пор удивляюсь всему, что касается Морргота, но все же…

Да. Был.

Я повторяю его слова, гадая, правда ли это или он рассказывает мне слезливую историю.

– Магнабеллум был войной между Шаббе и Люче.

Нет. Это была война между Воронами и фейри. Шаббины стали нашими союзниками.

– Но в книгах по истории говорится по-другому.

Потому что книги по истории пишутся победителями, Фэллон. Его грубый тон вибрирует в моем черепе. Действия Косты привели в ярость людей, которые до этого момента были лояльны к воронам. Твой отец предложил мне убрать непостоянного фейри, но я отказался, потому что Коста пользовался поддержкой Небба и Глейса, и я боялся, что они приплывут к нашим берегам, чтобы поддержать его переворот. Голос ворона становится тихим, но не спокойным, а гнетущим. Если бы я послушал Кахола, когда он сказал мне, что Коста узнал о нашем обсидиановом проклятии, Люче все еще был бы наш.

– Как он узнал о вашем проклятии?

От Мериам, его шаббинской любовницы. Той, которой он позже пожертвовал, чтобы создать защиту вокруг королевства.

У великого короля фейри, который ненавидел Шаббе, был роман с шаббинкой?

Морргот одним ударом когтя уничтожил все, что я знаю о зарождении Люче.

Птичье королевство… Безумие.

Как только весть о моем птичьем дворе дойдет до Марко и дедушки… Я содрогаюсь, представляя, как Юстус взбирается на другую сторону горы, чтобы поприветствовать меня стальным лезвием своего украшенного драгоценными камнями меча.

– Мой дедушка собирается убить меня, – размышляю я вслух.

Мертвые вряд ли могут убивать.

Кровь отливает от лица.

– Мой дедушка – он… Ты… ты убил его? – Это то, для чего Морргот улизнул посреди ночи? Я не могу решить, испытываю ли я облегчение или ужас.

Пока нет, но будь уверена, Фэллон, что с любым, кто желает тебе хоть каплю зла, я поступлю соответствующим образом.

Я моргаю, глядя на ворона, который трепещет своими темными крыльями с томностью насытившейся нектаром бабочки. Я достаточно хорошо узнала Морргота, чтобы понять, что его спокойствие – иллюзия и «поступлю» – это эвфемизм для слова «убить».

– Полагаю, я должна быть благодарна, что ты будешь действовать как мое оружие и щит, но я была бы признательна, если бы ты не совершал убийства необдуманно, особенно от моего имени. Как только наши пути разойдутся, эти смерти падут на мои плечи. – Данте простит предателя, но он слишком правильный, чтобы простить убийцу. – Одно дело, когда на моих руках перья, Морргот; совсем другое – когда на них кровь.

Ворон перестает хлопать крыльями, но все же остается в подвешенном состоянии, дрейфуя, как облака, окутывающие гору. Последовавшее за этим затишье оказалось напряженнее, чем предшествовавший ему шум.

Скоро жара станет невыносимой, а обещанный мной ручей все еще далеко. Мы должны идти.

– Мы не прогуляемся по твоему городу?

А потом ты убежишь обратно к своему ненагляднному принцу со всеми нашими секретами? Я думаю, что нет. Кроме того, у тебя нет крыльев.

– Я вполне могу пешком дойти.

Единственный способ попасть в мой город – это полететь.

Он уже уносится прочь на ветру, от которого веет ароматом тропиков – горячего песка, мокрых листьев и сладких фруктов.

– Тогда как все твои последователи-люди попадают туда? – Я осматриваю потолок, прежде чем перевести взгляд на его темную фигуру среди позолоченной синевы и сочной зелени.

Я думала, что вид на восток захватывает дух, но вид на запад за облаками… он не похож ни на один пейзаж, который я когда-либо видела. Изумруд вырезан в виде гигантских листьев вместо маленьких, аквамарин пенится на фоне полумесяцев песка, таких бледных, что они напоминают рассыпанный сахар, а яркие оттенки – пурпурный, мандариново-оранжевый и солнечно-желтый – борются за то, чтобы затмить друг друга.

Тареспагия блестит от яркого солнечного света и колышется в прохладном воздухе.

Бархатная морда толкает меня в плечо, выводя из задумчивости. Я глажу Фурию по носу, и конь наклоняется в ответ на мое прикосновение.

Я вздыхаю:

– Здесь красиво, правда?

Конь раздувает ноздри. Я воспринимаю это как согласие.

Как и всегда, Фэллон.

– Я рада, что ты не такой капризный, как он. Не думаю, что смогла бы справиться с двумя сварливыми компаньонами.

Я глажу коня по шее, затем ставлю ногу в стремя и подтягиваюсь. Тело скрипит, как корпус лодки в бурном море, срывая с губ стон.

Я рада, что мы направляемся к ручью, но что бы я только не отдала за пуховую перину.

– Эй, Морргот, ты сказал, что будет жарко. – Фурия бежит быстрой рысью, от которой у меня дрожат кости. – Может, мы могли бы остановиться в тени и вздремнуть? Или, еще лучше, в таверне со спальнями.

Мы отдохнем.

– В таверне? – Я хочу, чтобы он сказал «да», но надеяться, что Морргот сделает или скажет то, чего от него ждут, все равно что надеяться получить обратно украденный спрайтом медяк.

Поскольку я безумно оптимистична, я решаю воспринять его молчание как «может быть». И затем, когда мое тело раскачивается, как густой тропический лес, я начинаю мечтать о таверне, и, клянусь, я чувствую запах шипящего масла, на котором жарятся яйца, и вкус сладких булочек, подрумянивающихся в соседней духовке.

Пожалуйста, пусть это не будет плодом моего изголодавшегося воображения.

Хотя запах хлеба и яиц сохраняется, я понимаю, что он