СС. Орден «Мертвая голова» - Хайнц Хёне

У каждого из этих представителей Гиммлера был под началом полк полиции, несколько армейских подразделений СС, а также наскоро обученные „вспомогательные добровольные силы“ из Прибалтики и Украины. У них были те же ликвидаторские задачи, что и у эйнзацгруппе. Все, кто почему-либо не попал в поле зрения первых карательных отрядов, становились добычей формирований окружного командующего СС. Эти последние устроили даже своего рода жуткое соревнование с зондеркомандами, кто больше перебьет евреев. „Победителем“ можно было считать некоего Йекельна, который за один только месяц – август 1941-го – истребил 44 125 человек, преимущественно евреев.

Точное число евреев, уничтоженных силами окружных командующих СС в начале гитлеровского Восточного похода, установить невозможно.

Известно только, что к концу 1941 года, когда эйнзацгруппе и силы окружных командующих решили сделать паузу до весны, было убито 500 тысяч евреев, 300 тысяч из них – эйнзацгруппе.

При таких-то „успехах“ палачи из СС стали выказывать признаки истощения. В сентябре командир отряда Шульц попросился в увольнительную. Раш ушел в отпуск и больше не вернулся. Небе в ноябре заявил своему заместителю Вернеру, что ему надо домой. Вернер сказал: „Артур, если ты больше не можешь, я тебя, конечно, отпущу“. Гизевиус вспоминает, что Небе тогда „превратился в собственную тень, нервы на пределе, и выглядел очень подавленным“. Его шофер Кен, служивший до войны в криминальной полиции, застрелился в ужасе от творимых зверств.

Через несколько месяцев даже наиболее воинственный из восточных подручных Гиммлера Бах-Целевски стал жертвой ночных кошмаров и попал в эсэсовский госпиталь Гогенлихен с нервным срывом. Рассказывали, что он страдал от галлюцинаций и кричал по ночам. Главный врач доктор Гравиц сообщил Гиммлеру: „Его галлюцинации связаны с расстрелами евреев, в которых он участвовал лично, и с другими мрачными впечатлениями на Востоке“. Сам Бах-Целевски на вопрос доктора о причинах своего состояния отвечал: „Слава богу, для меня все это позади. Знаете ли вы, что происходит в России? Ведь там уничтожают все еврейское население“. Но когда он спросил фюрера, нельзя ли все это теперь прекратить, Гиммлер сердито ответил: „Таков приказ фюрера. Евреи – это рассадник большевизма… И если вы будете совать нос в еврейские дела, то увидите, что с вами случится!“ Но и такой фанатичный проводник воли фюрера, как Гиммлер, не мог не знать, что, кроме небольшого числа прирожденных садистов и убийц, люди в эйнзацгруппе ощущали то же, что Бах-Целевски или бригадефюрер СС Герф, который писал: „Я хочу убраться с Востока, потому что, честно говоря, с меня уже более чем достаточно“.

Вот в этих-то эйнзацгруппе и сформировалось то непоколебимое смертоносное воинство, которому нет равных даже в СС. Целиком поглощенные волей к первенству, сплоченные собственной „крутостью“ и корпоративным духом, они достигли такой степени бесчувственности, что превзойти их в этом могли только бездушные роботы – охрана концлагерей. Вот она, та самая элита первобытного, варварского типа, опьяненная собственными подвигами, – гиммлеровский идеал. Воистину орден „Мертвой головы“, противопоставленный простым смертным с их моральными стандартами. Они готовы выполнить любую миссию по приказу своих командиров и стали добровольными узниками своего сообщества, которое только и имело право диктовать эсэсовцу социальные и этические нормы. Годами их лидеры вдалбливали в людей, составивших ныне эйнзацгруппе, умение властвовать, растили в них дух превосходства над массой обычных членов партии, прививали ощущение особой элитарности, веру в право над жизнью и смертью „низших“.

И по воспитанию, и по выучке эсэсовцы, как никто другой, годились для массового уничтожения евреев. Кроме того, все эти деяния требовалось совершать на просторах завоеванной России, так далеко от их привычного окружения, что все истории с убийствами казались им самим чем-то полуреальным. Ну а тот, кто думал, что у него есть такая вещь, как совесть, всегда мог прибегнуть к самообману и притвориться, что ничего такого на самом деле никогда и не было.

Тем не менее поставленные перед фактом, что из отдельных единиц складываются тысячи убитых лично ими, они теряли ореол неогерманских „героев“. Германский рыцарь становился тем, чем и был всегда, – раздутой посредственностью, типичным сентиментальным немцем, жалеющим самого себя и плачущим при мысли об оставленных где-то своих женах и детях.

Уничтожая евреев, они верили, что имеют право на сочувствие всех честных арийцев. „Работа – не из легких“, – жаловался группенфюрер Турнер, а начальник зондеркоманды 4А Блобель после войны утверждал, что подлинно несчастными были сами ликвидаторы: „Нервное напряжение у наших людей, исполнявших казни, было гораздо выше, чем у их жертв. С психологической точки зрения они пережили ужасное время“. Начальник жандармерии Фриц Якоб сетовал, что ему приходится заниматься ликвидацией евреев слишком далеко от дома; его начальник Квернер в ответ напомнил ему о „долге перед фатерландом“. Якоб поблагодарил за внушение и обещал исправиться, заявив: „Мы, люди новой Германии, должны быть твердыми и выполнять свой долг даже ценой долгой разлуки с родными“.

Гиммлер прекрасно знал об этих проблемах своих маленьких людей и всегда готов был их подбодрить с помощью псевдопатриотической риторики, которая должна была убедить даже закоренелых циников, что они являются участниками грандиозного всемирного замысла, масштабы которого почти невозможно охватить разумом, а его предназначение – спасти высшую арийскую расу.

Вот пример его демагогии: „Большинство из вас узнает, что значит видеть перед собой сотни трупов – пятьсот, тысячу тел! – лежащих на земле. Но увидеть это, пройти через это и тем не менее – за редкими исключениями, вызванными человеческой слабостью, – сохранить достоинство – это делает нас твердыми. Таких страниц еще не было и не будет написано в истории нашей славы“. Его воображение работало сверхурочно, изыскивая доказательства, что массовые убийства не являются преступными. И все же его речи, обращенные к ликвидаторам, содержали элемент самооправдания. На встрече высших партийных чинов он заявил: „Окончательное решение“ стало самой болезненной проблемой моей жизни».

Даже перед своим ближайшим окружением он старался преуменьшить масштабы бойни, потому что в глубине души сам ужасался происходящим и чувствовал себя предметом всеобщей ненависти, – ежедневный поток просьб о помиловании еще раз доказывал это. Он говорил, обращаясь к гауляйтерам: «Вспомните, сколько людей, включая и членов партии, подают мне и другим высшим руководителям ходатайства о помиловании. Они всегда говорят, что все евреи, конечно, свиньи, но вот такой-то представляет исключение, его трогать не надо. Я без колебаний могу сказать, что число таких просьб и множество других мнений, существующих в Германии, неизбежно ведет к мысли, что количество достойных евреев должно быть необыкновенно велико – больше, чем всех остальных, вместе взятых».

Был только один способ уйти от этого чувства изоляции: нужно убедить себя и своих палачей в том, что они являются инструментом в величайшей исторической миссии, творцами произведения, выходящего за пределы человеческого понимания. Гиммлер как-то сказал Керстену: «Вам не следует смотреть на вещи с такой узкоэгоистической точки зрения. Взгляните на германский мир как на целостность… а человек должен уметь жертвовать собой». Он продолжал подбадривать свои эйнзацгруппе, помогая им выполнить «нелегкую задачу», продолжал говорить слова утешения несчастным палачам: «Да, для немца это все отвратительно и страшно. И если бы мы не испытывали подобных чувств, мы не были бы немцами. Но как бы ни противно это было, существует необходимость – наш долг. И такая необходимость будет возникать еще во многих других случаях».

Приехав в Минск, чтобы поднять моральный дух своих рыцарей, он присутствовал при казни 200 евреев и был настолько потрясен отвратительной сценой, что едва не лишился чувств. Его спас от обморока Карл Вольф, заметив: «Ему полезно посмотреть, что делают люди по его приказу». Гиммлер скоро оправился и произнес одну из своих патетических речей типа «нужно пройти через это и видеть будущее». «Вы заметили, – сказал Гиммлер, – что я и сам терпеть не могу эту кровавую работу. Но у каждого свой долг». Тогда же он велел командиру группы Небе подумать о новом методе уничтожения. Этот инцидент стал предвестником создания газовой камеры.

Но сами руководители эйнзацгруппе не могли положиться на красноречие рейхсфюрера. Олендорфу, Рашу, Небе и Шталекеру снились кошмары. Дисциплина падала, и началась цепная реакция садизма у потерявших контроль убийц. Поэтому были приняты точные правила, так чтобы уничтожение проходило быстро и эффективно и исполнители не имели времени осознать, что же это они совершают.