И явилось новое солнце - Джин Вулф

Долгое время – по крайней мере время, показавшееся мне долгим, – я глядел на ту свою часть, что неслась еще далеко за кругом Диса. Однажды или дважды мне послышались невнятные голоса, но меня не слишком заботило их происхождение; а когда я наконец оглянулся, вокруг никого не было.

Или почти никого. С вершины невысокого холма на меня смотрел рогатый олень; его глаза слегка поблескивали, а тело растворялось в темноте под сенью деревьев, венчавших холм. Слева на меня незрячими глазами уставилась статуя. Еще стрекотал последний сверчок, но трава уже серебрилась инеем.

Как и на лугу возле Мадрегота, мне вновь казалось, что я бывал здесь раньше, но я никак не мог распознать это место. Я стоял на камне, и дверь, только что отворенная мной, тоже была из камня. Три узкие ступеньки вели на аккуратно подстриженную лужайку. Я спустился по ним, и дверь, беззвучно закрывшаяся за моей спиной, похоже, в движении поменяла свою сущность; затворившись, она и вовсе перестала восприниматься как дверь.

Я очутился в очень маленькой, всего каких-то тысячу шагов от края до края, лощине, приютившейся меж холмов с отлогими склонами. В холмах были проделаны двери, одни – не шире дверного проема обычной жилой комнаты, другие – внушительней каменных дверей обелиска за моей спиной. По дверям и мощеным дорожкам, протянувшимся от них, я понял, что нахожусь в угодьях Обители Абсолюта. Длинную тень от обелиска отбрасывала не полная луна, а недавно появившийся узкий серп солнца; и эта тень словно стрела указывала прямо на меня. Я виднелся на западе – через стражу, а то и меньше, горизонт поднимется и скроет меня.

На мгновение я пожалел, что отдал хилиарху Коготь; мне захотелось прочитать надпись на каменной двери. Потом я вспомнил, как осматривал Деклана в его темной хижине, и, подойдя поближе, прибегнул к помощи своих глаз.

В честь СЕВЕРЬЯНА ВЕЛИКОГО Автарха Нашего Содружества по праву Первого Человека Урса Вечная память

Памятник представлял собой высокую стену голубого халцедона и, признаться, производил сильное впечатление. Меня считали мертвым, по крайней мере это не вызывало сомнений; и сей радующей глаз долине доверено изображать место моего упокоения. Лично я предпочел бы некрополь возле Цитадели – именно там я должен найти настоящий или хотя бы мнимый покой – либо каменный город, в котором более убедительно смотрелась бы первая часть надписи.

Это заставило меня задуматься о своем конкретном местонахождении – в пределах угодий Обители Абсолюта, а также поразмыслить, кто именно, если не Отец Инир, воздвиг мне сей монумент. Я закрыл глаза, позволив воспоминаниям течь своим чередом, и, к своему удивлению, обнаружил ту маленькую сцену, которую мы с Доркас и Балдандерсом сколотили для доктора Талоса. Это было то самое место, и мой нелепый памятник стоял именно там, где однажды я старательно притворялся, что принял великана Нода за статую. Вспомнив это, я бросил взгляд на статую, которую первым делом увидел, шагнув обратно в Брию, и распознал в ней, как и следовало ожидать, одно из тех безобидных полуживых существ. Сейчас оно медленно двигалось ко мне, и на губах его играла древняя улыбка.

Один вздох я любовался игрой моего собственного света на его бледных чертах, но тут почувствовал, что будто свет дня тронул склоны Горы Тифон всего две или три стражи назад, и жизненная сила, которую я ощутил, отбила у меня охоту разглядывать статуи или искать отдыха в какой-нибудь из уединенных беседок, разбросанных по садам. Неподалеку от меня, там, где недавно стоял олень, через потайную дверцу открывался вход во Вторую Обитель. Я подбежал к нему, тихо произнес нужное слово и проник внутрь.

Как чудно и как приятно было снова пройтись по этим тесным коридорам! Их удушливые переходы и узенькие лестницы вызывали воспоминания о тысячах проказ и мимолетных свиданий – травлю белых волков, бичевание заключенных в вестибюле, встречи с Орингой.

Если бы все обернулось так, как задумывал Отец Инир, и эти извилистые переходы и тесные комнатушки были бы известны лишь ему и правящему Автарху, они навевали бы такую же скуку, как любое подземелье, и, во всяком случае, утратили бы немалую долю своего очарования. Но Автархи открывали их для своих любовниц, а любовницы – своим кавалерам, и вскоре прекрасными весенними вечерами здесь разом закручивалась добрая дюжина, а то и сотня первостатейных интрижек. Провинциальный чиновник, принесший в Обитель Абсолюта свои грезы о приключениях и романах, редко догадывался, что те, быть может, именно сейчас разворачиваются всего в каком-то эле от его подушки. Занимая себя подобными мыслями, я прошел, вероятно, с пол-лиги, время от времени останавливаясь, чтобы заглянуть в общие залы или частные покои через специальные глазки, как вдруг споткнулся о труп наемного убийцы.

Он лежал на спине, провалявшись так, без сомнения, не меньше года; иссохшаяся плоть его лица уже начала отслаиваться от черепа, и покойник ухмылялся, словно решив под конец, что смерть – всего лишь удачная шутка. Пальцы разомкнулись вокруг рукояти батардо с отравленным лезвием, и орудие убийства лежало поперек безвольной ладони. Я нагнулся, чтобы осмотреть его, и прикинул, не оцарапался ли он, случаем, сам; куда более невероятные вещи случались во Второй Обители. Нет, подумал я, скорее убийца поменялся местами со своей потенциальной жертвой – попал в засаду, выданный сообщником, или какая-нибудь рана свалила его, прежде чем он достиг безопасного места. Мгновение я колебался, не взять ли его батардо вместо ножа, которого я лишился столько тысячелетий назад, но мне претила сама мысль носить отравленное оружие.

Мимо моего лица прожужжала муха.

Я отмахнулся от назойливой твари и с удивлением увидел, как она зарылась в сухую плоть, а за ней – множество ее товарок.

Я отступил на шаг назад, и, прежде чем успел отвернуться, все омерзительные стадии разложения прошли передо мной в обратном порядке, как мальчишки в приюте выталкивают вперед самого младшего: ссохшаяся плоть раздулась, вскишела червями, потом окрасилась в трупно-синий цвет и наконец приобрела почти живые оттенки и вид; бессильная прежде рука точно тиски сжала проржавевшую стальную рукоять батардо.

Вспоминая Заму, я приготовился бежать, когда мертвец сядет, или, вырвав у него оружие, убить его заново. Быть может, эти два взаимоисключающих импульса и погасили друг друга; я не сделал ни того, ни другого, а так и остался на месте, наблюдая за происходящим.

Он медленно поднялся и уставился на меня пустыми глазами. Я сказал:

– Убери-ка ты эту штуку, пока не поранил кого-нибудь.

Обычно такого рода оружие вкладывается в ножны вместе с мечом; у него же на поясе висел специальный футляр, и он последовал моему совету.