Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Касслер Клайв

Спустившись на отделанным красным деревом лифте в холл, Юрий направился к стойке. Безупречно выбритый лакей в черном сюртуке, как китайский болванчик, поклонился Юрию, учтиво склонив голову с ровным набриолиненным пробором.

– Новая корреспонденция на столе, мистер Ростофцефф. Пожелания будут?

– Благодарю, нет.

Изучил кипу газет и журналов, ища глазами конверты. Писем из Петербурга не было, а пора бы им уже прийти. Ведь как бы то ни было, а дело, для которого он сюда прибыл, делать надо, раз уж он жив. А как вести наследственные дела, если все его бумаги там же, где и «Титаник»? И паспорт, и доверенность от заказчика на двух языках с консульским апостилем[194], и аккредитивы, и два рекомендательных письма от живших в Петербурге американцев остались в каюте вместе со скромным багажом. Он тогда просто не вспомнил о них. Впрочем, не он один. Как писала все та же пресса, миссис Диккинсон Бишоп форменным образом убивалась по шкатулке с фамильными драгоценностями, которую бросила на столике в каюте, захватив при этом кроличью муфту. А мистер Пошьян унес свою булавку-талисман и пару апельсинов, но оставил ценных бумаг на шесть десятков тысяч фунтов.

Спасибо хоть гонорар от «Уайт стар лайн» остался. Так что и ему, и Елене о деньгах беспокоиться не приходится, пока во всяком случае.

Как бы то ни было, придя в себя, он сразу отбил телеграмму в Россию и в тот же вечер получил ответ. Его клиент, надворный советник Осип Иванович Базилевский, выражая радость по случаю чудесного спасения своего поверенного в делах и хорошего знакомого, обещал как можно скорее выслать все нужные бумаги. Даже паспорт в российском посольстве ему уже выписали новый. Вот с аккредитивами пока было сложнее – глава представительства Русско-Азиатского банка был в отъезде на Тихоокеанском побережье по срочному делу и раньше чем через неделю вернуться не мог. А без него такой вопрос не решался – деньги есть деньги.

Юрий посетил бар и позавтракал – яичница с беконом, тосты, булочки, джем и кофе, и почувствовал себя бодрее. Вернувшись к себе, он улегся на кушетку. Чертовы воспоминания опять ожили в памяти…

С «Карпатии» в шлюпку сперва спустили штормтрап, но люди были настолько измучены, что никто не рискнул подняться на почти тридцатифутовую высоту. Тогда по трапу спустились два матроса, а затем сбросили манильский трос с петлей на конце. И матросы сноровисто обвязывали обессилевших людей и одного за другим поднимали лебедкой на палубу. Дошла очередь и до Юрия. Его несколько раз чувствительно приложило о борт, как куль с мукой.

Наконец, он оказался на палубе и его завели в какую-то дверь, где матрос, накинув на него одеяло, почти силком влил в рот стакан грога. Затем корабельный доктор занялся его головой и рукой, сорвав уже присохшее полотно и наскоро наложив лубок, пока его помощник из матросов «Карпатии» бинтовал разбитую голову спасенного.

Обеденный салон являл собою зрелище одновременно трогательное и печальное. Там уже находилось много женщин, некоторых рвало, многие плакали от холода и боли в израненных об весла руках.

Женщины сидели стайками, как нахохлившиеся птицы, многие из них плакали, думая о своих погибших мужьях. Возле них хлопотали горничные и те пассажирки, что покрепче.

Детей поили горячим шоколадом и даже развлекали.

Вот седой солидный мистер забавлял ребенка игрушечной свинкой, которая наигрывала веселую мелодию, если ее тянули за хвост. Его сосед кормил печеньем малыша лет четырех. Молодая женщина оправляла одеяло плачущему младенцу на руках пожилой заплаканной дамы.

– Милый малыш, как его зовут? – спросила молодая.

– Если бы знать… – голос дамы был тих и печален. – Его сбросили в нашу шлюпку с палубы. Я даже не знаю, кто это сделал. Наверное, какая-нибудь отчаявшаяся пассажирка из третьего класса хотела спасти свою кровиночку. Великий Боже, я даже не смогу рассказать малютке, кто были его родители! Ну, мы с Эдвардом… – она всхлипнула, спазм перехватил горло, – с моим бедным Эдвардом вырастили четверых, и еще одно дитя мне в тягость не будет…

В салоне «Карпатии» сидело еще десяток с лишним детей, чьи родители пока (или уже?) не отыскались. Дети сбились все в одну кучку, глядя испуганными глазенками на окружающих и тихо плача.

Вот маленькая девочка, растирая кулачками слезы, бормотала: «Мама, мамочка, где ты! О мама, мамочка!» Одна из пассажирок «Карпатии» принялась ее успокаивать, но та не слушалась и вырывалась.

– Позовите маму! – просила она тоненьким голоском. – Я думаю, они должны быть в какой-то из шлюпок. Мама искала мою младшую сестренку Кэти… и… я думала… Мама посадила меня в нашу шлюпку и побежала за Кэти… Я хочу к маме, – тихонько захныкала девочка, сквозь слезы глядя на взрослых.

Вскочив (голова тотчас напомнила о себе), Юрий выбрался на палубу и стал со смешанным чувством страха и надежды наблюдать за тем, как к их кораблю подходили все новые и новые шлюпки с людьми с «Титаника». Некоторые спасенные поднимались на борт при полном параде – в вечернем костюме, в котором они покинули «Титаник», и казалось, что ужасы этой ночи нисколько не лишили их выдержки и не испортили их манер. Среди прочих он увидел и знакомую дамочку с китайским мопсом под мышкой. Сунь Ятсен время от времени тихонько повизгивал – натерпелся небось страху.

– Вот ведь… – процедил стоящий неподалеку от Ростовцева кочегар со свежими ожогами на лице и въевшейся в ладони угольной пылью. – Псинка вот, гляди-ка, выжила, а наша смена почитай вся утопла…

А Смит, капитан наш, говорят, в женское платье переоделся и в последнюю шлюпку сел… – добавил он и сплюнул за борт.

Спасательные шлюпки все подходили, и было тяжело видеть, как на палубу поднимались женщины и начинали расспрашивать о своих мужьях. Каждая из них надеялась, что на следующей шлюпке может находиться ее муж, но никто так и не дождался. На его глазах жены становились вдовами, а дети сиротели.

Шлюпку за шлюпкой поднимали на борт, и все новые люди высаживались на «Карпатию». Отороченные кружевами вечерние платья, дорогие чесучовые японские халаты и кимоно, меховые пальто поверх кальсон с манишками, шерстяные шали, пижамы, белые атласные тапочки. И тут же команда и бедняки из третьего класса с испитыми лицами, в грубой матросской или рабочей одежде и обтрепанных кепках. Женщины – худые с натруженными руками в заштопанном нижнем белье и жалких пальтишках, которые даже сейчас старались стыдливо натянуть поосновательнее. Заросшие черной щетиной итальянцы, рыжие ирландцы, немецкие и польские крестьяне, смуглые левантийцы… И китайцы – трое, тесной кучкой жмутся друг к другу. Был ли там «ходя» из их шлюпки, Ростовцев не разглядел.

Юрий едва узнал Брюса Исмея, который буквально вполз на корабль. Выглядящий изможденным стариком, он отказался от протянутой ему фляги, обведя людей на палубе тусклым и безжизненным взглядом. Так он стоял и молчал, пока его не увели в каюту.

Слева от них парень лет двадцати в кавказском бешмете, поверх которого так нелепо выглядел спасательный нагрудник.

Вот на палубу втащили Регастика, промерзшего до синевы, но живого. А вот самый обычный русский мужик – борода лопатой, босой, в ветхих портах и разорванной исподней рубахе, а на голове войлочная деревенская самодельная шляпа. Стоя на коленях прямо на мокрых досках, он истово молился… До Юрия долетало: «Сусе… Сусе Христе… Сыне Божий, до века буду Тебя поминать во благодарение…»

Вид спасшегося соотечественника отчего-то не умилил Юрия: сколько еще их, русских, финнов, евреев, уже никогда не возблагодарят Небеса? Кто-то, впрочем, тоже молился, но большая часть молчала. Слишком уж чудовищным было случившееся. Лишь только дети всхлипывали. Так прошло несколько часов.

Шлюпки подходили все реже. Ни Жадовского, ни Монпелье, ни его жуткой сообщницы, ни капитана Смита, хоть и в женском платье, не было. И Елены тоже…