Трон Исиды - Джудит Тарр

40

Деллий ушел — потихоньку, украдкой, ночью, как и многие до него; но никто из них не прихватил с собой столько военных секретов. Клеопатра почти было послала вдогонку за ним вооруженный отряд — в сопровождении залпа отборных проклятий, — но Антоний остановил ее.

— Брось, — сказал он. — У нас нет на это времени. Тем более что они в любом случае догадаются о наших планах. Давай просто надеяться, что мы осуществим их достаточно быстро и вырвемся отсюда.

Ее было бы не так просто уговорить, но она сама прекрасно понимала, что отряд этот причинит лагерю-крепости Октавиана, расположенному на горе, окруженному толстыми стенами, не больше вреда, чем укус комара. Кроме того, у нее не нашлось бы достаточного числа лишних солдат, чтобы нанести ощутимый удар и уничтожить человека, нашедшего в этой крепости убежище. Клеопатра могла бы добраться до изменника с помощью магии и наслать на него кару богов, но неразумно было тратить силы на такие мелочи: ей приходилось защищать тех, кто действительно нуждался в защите, и помогать им всем вырваться из ловушки при Акции.

Антоний сжег каждый корабль, для которого не хватило гребцов: несколько небольших боевых кораблей и огромное количество транспортных судов. В этом были свои — блеклые, хилые — слава и величие: выливать кувшины масла на каждую палубу, в каждую дырку, каждый трюм, а затем быстро пробегать от корабля к кораблю с факелами. Длинный хвост огня, касаясь промасленного дерева, на мгновение замирал, словно колеблясь, чтобы уже через секунды мощным порывом, с ревом взметнуться в небеса.

Это было жертвоприношение огню, гекатомба[90] морским богам. Когда утихли первые обезумевшие атаки пламени, жадным языком лизавшего добычу, жертвы его стали гореть ровно. Дым, валивший от погребального костра, был густым, роскошно-насыщенным ароматами горящей сосны, кедра и кипариса. Жар был неистовым, свирепым и диким. Казалось, он иссушил само палящее солнце, лишил предметы четких очертаний, а небо — багровой ясности. Вдалеке заклубились тучи, словно холодный дым.

Когда стемнело и скелетоподобные останки уже догорали, с моря подул ветер. Поначалу это было легкое влажное дуновение с привкусом соли. Но постепенно ветер окреп и, крепчая с каждым порывом, превратился в штормовой.

Пошел дождь. Ветер подхватил его и обрушил на корабли — и сожженные, и невредимые, стоявшие на якорях. Он лупил по ним сумасшедшей барабанной дробью, и те, что избежали огня, стали добычей оголтелого ливня. Вода хлестала по лицам мужчин, пробиралась в щели доспехов, просачивалась в шатры. Люди, набившиеся туда, молились, изрыгали проклятия и продували в азартные игры жалованье на десять лет вперед. Если боги и готовили себе на забаву зрелище, жуткий спектакль, его участники пока что принадлежали себе, стараясь выбросить из головы мысли и о битве, и о бегстве на кораблях.

Клеопатра смотрела на Антония. Они сидели в своем шатре; шел военный совет, куда были допущены самые надежные и преданные полководцы. Царица выглядела измученной, очень усталой, что прежде случалось с нею крайне редко.

— Это не происки врага, — сказала она. — Я не смогла остановить стихию. Я пыталась. Но боги лишь смеются.

Смех Антония был еще горше, чем смех самих богов.

— Они ведь опоздали, правда? Не успели помешать нам сжечь корабли. Но для битвы еще не поздно. И вообще: может быть, это благословение свыше. Удача… Сосий, как быстро мы сможем погрузить всех на корабли и выскользнуть отсюда под прикрытием шторма? Агриппа засел где-нибудь в безопасном месте, чтобы переждать непогоду, могу побиться об заклад. Вдруг это слабое место в кольце осады, та передышка, тот шанс, который нам позарез необходим.

— Да, — быстро подхватила Клеопатра. — Да, я помню, что рассказывал мне Цезарь: как ты против штормового ветра проплыл сквозь заслон флота Помпея, перехитрил его и доставил подкрепление, позволившее Цезарю выиграть сражение при Диррахии[91]. Он никогда не забывал об этом ратном подвиге и о том, с какой ловкостью и искусством ты его совершил.

Собравшиеся переглянулись — в их душах забрезжила надежда. Некоторые даже заулыбались и радостно закивали.

Но Сосий покачал головой.

— Ничего не получится. Ветер дует с запада — прямо во вход в залив. Нам ни за что не пробиться, не обогнуть Левкаду и не вырваться в открытое море. Если только, конечно, не вмешаешься ты, владычица. Ты не можешь приказать ветру дуть с Востока?

В блеске его глаз мелькнул еле уловимый оттенок оскорбления, но Клеопатра сдержалась.

— Боги, повелевающие ветрами, могущественнее меня. Я могу затуманить мозги наших врагов — по крайней мере, настолько, чтобы мы могли вырваться из пролива, но ветер не в моей власти — я не могу им управлять.

Диона, тень царицы, как всегда, спокойная, видела, какими взглядами военачальники смотрели на Клеопатру, как быстро и охотно возлагали на нее вину за собственную глупость. Даже те, кто раньше обожал ее, стали ее врагами. Она стала врагом Рима за эти долгие мучительные месяцы войны. А значит, и их врагом.

Да, это было умно, чертовски умно со стороны Октавиана объявить войну Клеопатре, а не непосредственно Антонию. В результате римляне получили повод и оправдание служить Антонию, но презирать его египетскую царицу. Причиной этой войны, яблоком раздора, была она и только она — разве нет? Не будь ее, они не оказались бы здесь — голодные, промокшие, грязные и загнанные в угол, в ловушку.

На самом деле без Клеопатры они проиграли бы войну в самом начале — из-за нехватки кораблей, провизии и жалованья войску. Но никто не желал думать об этом, не хотел помнить, что в неоплатном долгу перед чужестранкой, и к тому же женщиной.

Но Диона, уставшая до изнеможения, не чувствовала горечи в душе. Они с царицей сделали все возможное, чтобы смягчить удар, нанесенный изменой Деллия, и остановить приближающийся шторм. В первом они, вероятно, преуспели — насколько, станет видно, когда начнется сражение. Но во втором случае их постиг полный провал.

— Давайте молиться, — сказал Антоний, прервав молчание, грозившее перерасти в бунт, — чтобы ветер переменился. А если этого не случится и нам не удастся спастись под прикрытием шторма — пусть боги даруют нам погоду, наиболее благоприятную для сражения. Мы поставим все паруса, не забывайте об этом. Напомните войску, если сочтете нужным, что паруса понадобятся нам, чтобы гнаться за врагом, когда он будет повержен. Противнику ни к чему знать, что мы не стремимся к победе, а просто хотим вырваться из ловушки и ускользнуть.

Никто не проронил ни слова — ни за, ни против. Полководец, который собирается победить в морском бою, не тащит с собой все паруса — тяжелые, мешающие маневрировать, — но оставляет их в безопасном убежище гавани. Чтобы драться ради верной победы, надо иметь на борту только воинов и оружие. Паруса — для побежденных, для отступления, для бегства.

Диона гадала: сколько матросов поймут, что означает наличие парусов — она подозревала, что большинство. Военачальник почти ничего не может скрыть от своего войска — солдаты всегда неизбежно учатся легко читать практически все мысли командиров. И дух поражения уже словно зримо сгущался в воздухе, застилал солнце — даже тогда, когда оно светило вовсю, — крался по лагерю, предательски заползая в сердца мужчин вместе с отравленным воздухом, которым они дышали.

Конечно, кое-что здесь было делом рук не в меру ушлого Октавиана. Он не брезговал любым оружием, попадавшим в его нечистые лапы; использовал жриц, искусных в делах тьмы, и они насылали на войско Антония кошмарные зловещие сны и болезни души. Клеопатра довела себя до полного изнеможения, пытаясь защитить Антония от сокрушающего натиска колдовства, но избавить от напастей всю армию была не в состоянии, этого не могли сделать и ее жрицы, в том числе Диона, которая не могла уберечь от отчаяния даже собственного мужа.

Да, это было самое настоящее отчаяние. Диона оборонялась от него силой слова и духа. Сегодня ночью она опять будет повторять заклинания, будет молить богов. Неимоверно уставших, как и она сама. Да, устали даже боги. Она будет делать это каждую ночь, если понадобится, пока они не одолеют злые чары и не обретут свободу. Диона не просила и не ждала победы — лишь бы только оказаться в Египте, где их души отдохнут и вновь обретут себя, и тогда, с новыми силами, можно будет вернуться на эту проклятую войну.

Шторм, пришедший с запада, бушевал четыре дня, и секстилий — август — закончился не изнуряющим зноем, каким начался, но промозглым холодом; сентябрь вступил в свои права.

На рассвете пятого дня шторма воины Антония выбрались из своих палаток и с вялым удивлением огляделись вокруг. Рев ветра утих, смолкли одуряюще-методичные удары капель дождя. Облака уносило вдаль — на Восток. Небо над морем было чистым и бледным.