Секреты поведения людей - Павел Таранов

Вскоре убедился в пользе этой перемены в манерах; разговоры, в которых я принимал участие, стали протекать значительно спокойней. Скромная форма, в которой я стал предлагать свои мнения, способствовала тому, что их стали принимать без возражений. Ошибившись, я не оказывался теперь в столь прискорбном положении, как раньше, а будучи правым, гораздо легче брал верх под ошибочным мнением других тем, что признавал и за собой их ошибки.

Подобная тактика, которую поначалу я усваивал не без некоторого насилия над своей естественной склонностью, со временем стала столь необременительна и столь привычна для меня, что, наверное, за все последующее пятидесятилетие никто не слышал, чтобы из моих уст вышло какое-либо заявление в непререкаемой догматической форме".

В жизни каждого человека есть эпизод или событие, о котором не хочется помнить. Показавшись раз в невыгодном свете, мы весь последующий период стараемся стереть из памяти ту неловкость или ту стыдом исполненную ситуацию, в которой мы то ли по своей, то ли по чужой воле оказались, вытравить тот горький осадок, что неприятен для нас, раздражающ и даже болезнен.

Трудно не признать, что в таком состоянии люди особенно чувствительны ко всякой колкости в эти свои свербящие и моющие места. Поскребите здесь, посыпьте немного солью, надавите чуточку. Опытный манипулятор в такой игре никогда не проиграет.

Недостатка в примерах на сей счет нет и никогда не будет. Мне же хочется привести частную версию подоплеки возникновения известного Постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. о журналах «Звезда» и «Ленинград». Исходит она от литературоведа Бориса Бялика, и, судя по канве событий, похоже, что он знал об этой истории больше других.

"Писатель Михаил Зощенко написал для детей рассказы о Ленине. В одном из них была такая сцена: Ленин подходит к своему кабинету. Часовой останавливает его и требует пропуск. Владимир Ильич ищет пропуск по своим карманам. Его же спутник (кажется, на беду, человек с усами) грубо и резко говорит красноармейцу: "Ты что, не видишь, кто идет? Это же сам Ленин!" Владимир Ильич наконец находит пропуск и вступается за красноармейца: "Вы, товарищ, поступили совершенно правильно.

Вы стоите на часах, и ваша обязанность проверять пропуска невзирая на лица".

Малоизвестная ленинградская писательница отправила Сталину донос, истолковывающий эпизод из рассказа Зощенко как антисталинский: мол-де Зощенко противопоставляет доброту и справедливость Ленина резкости и неотесанности его спутника, в котором легко узнать Сталина. Сигнал бдительной писательницы попал в цель; Сталин помнил ленинское высказывание о его грубости и нетерпимости. Вождь решил наказать Зощенко и нашел повод: в одном рассказе Михаила Михайловича описывается обезьяна, живущая в зоопарке, — писателя обвинили в том, что, по его мнению, обезьяне в клетке живется лучше, чем советскому человеку. Сталин произнес на Политбюро разгромную речь о Зощенко, несколько раз назвав его «сволочью». На основе этого секретарь ЦК Андрей Александрович Жданов составил постановление, включив в него, по указанию Сталина, еще и поэтессу Ахматову.

Незадолго до этого, в том же 1946 г., Анну Андреевну приветствовали овацией в Политехническом и торжественно встречали в Союзе писателей, где Павел Антокольский воскликнул: "Приезд Ахматовой в Москву — крупнейшее событие после победы над Германией!"

Сталина, не терпевшего чужой славы, особенно, если она приходила к человеку не из его рук, раздражала такая популярность. Зощенко клялся друзьям и знакомым, что он даже в мыслях не держал Сталина, поэтому постановление было для него и неожиданным, и незаслуженно обидным".

Уколотой оказалась и А. А. Ахматова. Княгиня поэзии узнала о начинавшейся кампании весьма необычным, но характерным для нее путем. Она рассказывала Лидии Чуковской, что на следующий день после появления в газетах постановления ей по каким-то делам нужно было зайти в Союз писателей. В это утро она, как водится, газет не видела и потому никак не могла понять, что происходит: каждый, кто попадался ей навстречу, бросался от нее прочь, а одна женщина так просто разрыдалась. Выйдя из здания Союза, она купила селедку. А по дороге домой увидела на противоположной стороне улицы Зощенко. Он пересек улицу, подошел к ней и, явно чем-то расстроенный, сказал: "Анна Андреевна, что делать?" Она, не понимая, о чем он говорит, но зная о его личных неурядицах (хотя, как они могли касаться ее, не могла взять в толк), подумала, что именно этим объясняется его подавленное состояние, и стала утешать: "Надо вынести, это надо вынести". Впоследствии Зощенко с благоговейным ужасом вспоминал, как невозмутимо она держалась. Вернувшись домой и развернув рыбу, Ахматова поняла, о чем шла речь. В газете, которой она воспользовалась как оберткой, было напечатано постановление ЦК.

Так вот, уколотой оказалась и Ахматова. И она знала и чувствовала за что. В 1917 г. Ахматова написала стихотворение, которое произвело глубокое впечатление на ее соотечественников и которое в Советском Союзе если и печаталось, то, как правило, без первых восьми строк:

Когда в тоске самоубийстваНарод гостей немецких ждал,И дух суровый византийстваОт русской Церкви отлетал,Когда приневская столица,Забыв величие свое,Как опьяневшая блудница,Не знала, кто берет ее,Мне голос был. Он звал утешно,Он говорил: <Иди сюда,Оставь свой край глухой и грешный,Оставь Россию навсегда.Я кровь от рук твоих отмою,Из сердца выну черный стыд,Я новым именем покроюБоль поражений и обид>.Но равнодушно и спокойноРуками я замкнула слух,Чтоб этой речью недостойнойНе осквернился скорбный дух.

Он увлекается Ею? Ничего! Предоставьте ему, дополнительно, еще увлечься и вами. Такой натрузки ему не осилить!

Все последующие рассуждения и советы принадлежат Андре Моруа и взяты они из его "Писем незнакомке", опубликованных в 1956 г. в Париже в издательстве "Ла Жен Парк".

Итак, Андре Моруа, фрагмент "О другой женщине".

"У вашего мужа появилась Другая. "Что это с ним такое? — думаете вы. — Он не тот, что прежде". До сих пор он по вечерам рассказывал вам, как провел день; ему нравилось приводить множество подробностей (мужчины любят порассказать о себе); он сообщал вам о своих планах на завтрашний день. Мало-помалу его ежевечерние отчеты сделались несколько туманными. Вы начали замечать в его времяпрепровождении непонятные перерывы. Впрочем, он и сам сознавал уязвимость своих объяснений. Он только вскользь упоминал о тех или иных часах, путался. Вы ломали себе голову: "Что он хочет скрыть?»

Вы полагали, что после десяти лет замужества хорошо его изучили. Вы знали, чем он интересуется: службой, политикой, спортом, немного живописью и нисколько литературой и музыкой. Теперь же он охотно обсуждал книжные новинки. Вдруг небрежно спрашивал: "Есть ли у нас романы Стендаля? Я бы с удовольствием перечитал их". Но вы-то знали, что он их ни разу не читал. Прежде столь равнодушный к вашим туалетам, он вдруг стал спрашивать: "Почему ты не носишь платья из набивной материи? Они так нарядны". Или же говорил: "Постригись короче. Эти конские хвосты уже вышли из моды". Даже его политические взгляды переменились, он начал терпимее относиться к передовым воззрениям. О любви он заговорил теперь как-то странно и необычайно пылко, о браке же отзывался довольно цинично. Словом, вы перестали узнавать его.

Вскоре последние сомнения развеялись. Под некогда твердой почвой ныне струился поток. Другая была тут. Но кто она? Вы старались представить ее себе, мысленно воссоздать ее облик, используя те сведения, какие ваш муж, сам того не желая, сообщал вам каждый день. Она, должно быть, молода, хороша собой, прекрасно одевается; она образованна или умело прикидывается такой; ездит верхом (ибо ваш муж, который давно отказался от конного спорта, стал говорить: "Доктор советует мне увеличить физическую нагрузку, и мне опять захотелось поездить верхом"). Она, как видно, живет возле Люксембургского дворца: то и дело обнаруживалось, что какие-то самые неправдоподобные дела вынуждали вашего супруга попадать именно в этот квартал.

А затем однажды, на обеде у ваших друзей, вы ее увидели. О! Вам не понадобилось ни особых усилий, ни проницательности, чтобы узнать ее. Увы! Довольно было понаблюдать за выражением лица вашего мужа. Он ласкал ее взором. Он старался разговаривать с нею как можно меньше, но они будто невзначай обменивались то едва заметным кивком, то едва уловимой улыбкой, думая, что никто этого не видит, вы же с болью замечали все это.