Секреты поведения людей - Павел Таранов

Незадачливому садовнику из басни Козьмы Пруткова

"Помещик и садовник" уже ничем не поможешь, а хотелось бы, и если бы пришлось, то надо было бы ему разъяснить два значения нечасто используемого в языке слова "прозябать":

1) расти, произрастать;

2) вести пустое, бесцельное существование.

Что же касается глагола «прозябнуть» (сильно озябнуть), то он, как говорится, из другой оперы.

Один саксонец пришел в магазин мужского белья и потребовал рубашку цвета сирени. В магазине был богатый выбор рубашек, и продавец выложил на прилавок рубашки сиреневого цвета самых разных оттенков. Но саксонец все отвергал и требовал рубашку цвета сирени. Уже и другие продавцы магазина включились в поиск. Скоро на столе перед покупателем лежали рубашки всех цветов, начиная от нежно-розового до синевато-фиолетового оттенка. Но саксонец настойчиво продолжал требовать рубашку цвета сирени. Тогда хозяин магазина сказал нетерпеливо:

"Дорогой господин!

Если ни одна из этих рубашек цвета сирени вам не подходит, то мы, к сожалению, не можем вам быть полезны".

Здесь, наконец, саксонец заявил, что нужную рубашку он видел на витрине этого магазина. Идя ему навстречу, рубашку сняли с экспозиции. Передавая рубашку с выставки, продавец несколько ядовито заметил: "Но ведь это белая рубашка, а вы неоднократно повторяли, что вам нужна рубашка цвета сирени". На что простоватый саксонец добродушно парировал:

"Но ведь бывает и белая сирень!"

По-разному можно строить доказательство несостоятельности чьих-то воззрений. Обычно это делается путем прослеживания рассуждений до их предела и там, в конце, показывается их несуразность и абсурдность. Но есть и другие ходы. В частности, такой. Логике оппонента в любом месте его развития некоей темы ставится препятствие и… какой бы ясности ни была чужая мысль, она автоматически превращается в нелепую и противоречивую.

Действительно, если движение вперед пресечено, то сразу же обнаруживается изъян последовательности, а попытка выйти из тупика возвратом назад неосуществима без замены утверждений на прямо противоположные. Навязанная инверсия удачно превращает любого умника в болвана.

Обратимся в подтверждение к одному из направлений взглядов русского мыслителя Селена Людвиговича Франка (1877–1950). Оно изложено им в статье "Этика нигилизма". От первой до последней строки в рассуждениях Франка заметно использование правила "тупика".

"Интеллигенция любит только справедливое распределение богатства, но не само богатство; скорее она даже ненавидит и боится его. В душе любовь к бедным обращается в любовь к бедности. Она мечтает накормить всех бедных, но ее глубочайший неосознанный метафизический инстинкт противится насаждению в мире действительного богатства. "Есть только один класс людей, которые еще более своекорыстны, чем богатые, и это — бедные", — говорит Оскар Уайльд в своей замечательной статье "Социализм и душа человека". Напротив, в душе русского интеллигента есть потаенный уголок, в котором глухо, но властно и настойчиво звучит обратная оценка:

"Есть только одно состояние, которое хуже бедности, и это — богатство". Кто умеет читать между строк, тому нетрудно подметить это настроение в делах и помышлениях русской интеллигенции. В этом внутренне противоречивом настроении проявляется то, что можно было бы назвать основной антиномией интеллигентского мировоззрения: сплетение в одно целое непримиримых начал нигилизма и морализма. Нигилизм интеллигенции ведет ее к утилитаризму, заставляет ее видеть в удовлетворении материальных интересов единственное подлинно нужное и реальное дело; морализм же влечет ее к отказу от удовлетворения потребностей, к упрощению жизни, к аскетическому отрицанию богатства. Это противоречие…

[…]

Русский интеллигент испытывает положительную любовь к упрощению, обеднению, сужению жизни; будучи социальным реформатором, он вместе с тем и прежде всего — монах, ненавидящий мирскую суету и мирские забавы, всякую роскошь, материальную и духовную, всякое богатство и прочность, всякую мощь и производительность. Он любит слабых, бедных, нищих телом и духом не только как несчастных, помочь которым — значит сделать из них сильных и богатых, т. е. уничтожить как социальный или духовный тип, — он любит их именно как идеальный тип людей. Он хочет сделать народ богатым, но боится самого богатства, как бремени и соблазна, и верит, что все богатые — злы, а все бедные — хороши и добры: он стремится к "диктатуре пролетариата", мечтает доставить власть народу и боится прикоснуться к власти, считает власть злом и всех властвующих насильниками. Он хочет дать народу просвещение, духовные блага и духовную силу, но в глубине души считает и духовное богатство роскошью и верит, что чистота помыслов может возместить и перевесить всякое знание и умение. Его влечет идеал простой, бесхитростной, убогой и невинной жизни; Иванушка-дурачок; «блаженненький», своей сердечной простотой и святой наивностью побеждающий всех сильных, богатых и умных, — этот общий русский национальный герой есть и герой русской интеллигенции. Именно потому она и ценит в материальной, как и в духовной области, одно лишь распределение, а не производство и накопление, одно лишь равенство в пользовании благами, а не самое обилие благ: ее идеал — скорее невинная, чистая, хотя бы и бедная жизнь, чем жизнь действительно богатая, обильная и могущественная.

[…]

Подводя итоги сказанному, мы можем определить классического русского интеллигента как воинствующего монаха нигилистической религии земного благополучия.

Если в таком сочетании признаков содержатся противоречия, то это — живые противоречия интеллигентской души. Прежде всего интеллигент и по настроению, и по складу жизни — монах. Он сторонится реальности, бежит от мира, живет вне подлинной исторической бытовой жизни, в мире призраков, мечтаний и благочестивой веры.

Интеллигенция есть как бы самостоятельное государство, особый мирок со своими строжайшими и крепчайшими традициями, со своим этикетом, со своими правами, обычаями, почти со своей собственной культурой".

Ну разве С. Л. Франк не понимает, что «богатство» имманентно бывает только за счет кого-то? Это «бедность» есть не что иное как присущее всем состояние роста, как движение общества от варварства и дикости к последовательной цивилизации. Всеобщая медленно убывающая бедность — это естественное состояние людского развития.

На таком фоне богатство — инородно. Оно невозможно, как не может обращаться в золото снег или ветер.

Изменение потенциала бедности за счет многосложных манипуляций с бедняками, наверное, можно считать богатством, но оно неприятно ни здравому уму, ни позиции порядочности.

Вот почему интеллигенция, всегда отличавшая человеческое общество от стада и от стаи, стойко выступала против полюсов богатства. Если на дереве два яблока, то при каком условии Адам станет богаче Евы? И если считать, что Иван предприимчивее Петра, то зачем тогда они живут вместе?! Существование сообщества необходимо влечет иметь свои законы распределения всегда скудных благ и доступа к ним разных людей. Думать иначе значит рвать в клочья единение людей, выжигать самою возможность сочувствия и взаимоподдержки.

Преграда воде поднимает ее уровень, делает буйной.

Так и чужие взгляды, лишаясь дороги, очень легко поддаются вынуждающим превращением — с ловким, до незаметности пересечения границ, — извращения.

Вроде бы и мыслитель, не обиженный Богом, и наверняка знает, что не все дозволено, но в своем стремлении одолеть противную сторону Франк, не дрогнув, "идет на прием" и разыгрывает "метафизическую интригу" по всем правилам злокозненности.

В итоге приглушается, если не сказать глушится, главное: что не ненависть к богатству (пусть и оно будет!) и вовсе не любовь к бедности (век бы ее не было!) есть цель или цели русской, как и любой другой, интеллигенции. Ведь эти люди, носители и хранители интеллекта, исповедуют спинозовское: "Не плакать, не смеяться, а понимать". Они за выравнивание общественной нравственности в сторону справедливости, уход от морали леса ("каждый заяц для какого-нибудь волка") к морали Homo sapiens ("если уж родился, значит проживи достойно себя и всех нас вместе — живших, живущих, да и последующих тоже").

Но, именно прервав логику той стороны и поставив на пути ее хода мысли препятствие из сочиненного им самим обстоятельства, якобы присущего русской интеллигенции, Франк заставил доселе стройное и спокойное течение взглядов вдруг некрасиво извиться и заметаться искаженно, потеряв свое русло и опору цели.

То, что сделал С. Л. Франк, для темы нашего фрагмента о «тупике» очень полезно и поучительно, но за него самого, как ни ряди, стыдно…