Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 2 - Борис Яковлевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже потом, оставшись один, он вновь начинает себя казнить за содеянное и, наконец, решает: «А, пусть всё идёт, как идёт; война ещё в самом разгаре — неизвестно, чем для меня кончится; сейчас меня любит юная, страстная женщина, она не только удовлетворяет мою чувственность, но в то же время является отличной помощницей в работе и другом».
Он всё-таки счёл нужным поговорить и с Шуйской. В конце одного из свиданий он сказал:
— Катя, ты ведь знаешь, что у меня семья, я её бросить не могу. Я люблю свою жену, люблю детей, следовательно, на тебе я не женюсь. Нам вместе хорошо, но честно тебе скажу, как бы мне хорошо ни было с тобой, семья для меня дороже. Конечно, надо было бы сказать это тебе гораздо раньше, ещё до того, как мы сошлись, но всё получилось так быстро, так неожиданно… Вот, решил тебе сказать сейчас.
— Ну, и что же ты предлагаешь?! — с каким-то вызовом спросила Катя.
— А я и сам не знаю, что… Порвать с тобой сейчас мне будет больно, а оставлять тебя без перспектив на будущее, наверно, нечестно.
— Эх ты, честно-нечестно!.. Да разве наше желание быть друг с другом, счастье, которое мы при этом получаем и даём, может быть нечестным? Сейчас я твоя, а ты мой, и это всё! Ну, а что будет дальше — к чему загадывать? Ведь мы с тобой не знаем, будем ли живы, не только в каком-то отдалённом будущем, а даже завтра. Я тебя люблю! Ты мне о любви не говоришь, но я же вижу, что я для тебя желанна, ты со мною счастлив, и это всё, что мне нужно. И не будем больше об этом никогда говорить, хорошо? — и она закрыла губы Бориса поцелуем.
У некоторых читателей может сложиться впечатление, что Алёшкин в тот период был занят только переживаниями или любовными похождениями, это, конечно, не так. Мы сочли нужным рассказать об этом, чтобы вновь показать многогранность характера нашего героя, хотя эти грани его были и не совсем чисты.
На самом же деле Борис, помимо проведения обычной хирургической работы и повседневных забот по улучшению территории и лечебных учреждений медсанбата, всё чаще задумывался над усовершенствованием своего хозяйства. Все палатки теперь были задействованы, в запасе не осталось ни одной. Все они выглядели довольно жалко. После многих передислокаций полотно основательно попортилось, стены у многих не касались земли, а висели безобразными клочьями. Ремонт их, проведённый весной и летом 1942 года, был настолько далёк от совершенства, что, по существу, после последних двух переездов почти все палатки пришли в прежнее ветхое состояние. Это тревожило не только комбата, но и замполита Фёдорова, и начхоза Прохорова.
Стояла середина октября. Скоро выпадет снег, и уже сейчас в палатках стало холодно. А что будет через месяц? Да и жилые постройки, хотя для них и использовались бревенчатые домики, привезённые с прежнего места дислокации, тоже оставляли желать много лучшего. Домики в своё время строились дивизионными сапёрами, квалифицированными плотниками, но из сырого леса. Теперь брёвнышки, если их можно было так назвать (диаметром не более 10–12 сантиметров), высохли, и между ними образовались щели. При сборке на новом месте щели закладывались мхом, но сделать это качественно и не сумели, и не успели. Сейчас их доводили до ума. Ну, а если придётся снова переезжать? То, что это рано или поздно случится, никто не сомневался. Домики окажутся брошенными, где тогда будет жить личный состав?
Как-то вечером Борис вызвал к себе Павлова, своего главного архитектора, как он его в шутку называл, и решил с ним посоветоваться. В процессе обсуждения Алёшкин высказал следующую мысль:
— Знаете что, товарищ Павлов, лет двенадцать тому назад я заведовал лесным складом во Владивостоке. На этом складе один инженер начал строительство мелких рыболовных судов. Себе для конторки он сделал из фанеры небольшой домик и работал в нём и летом, и зимой, а затем перевёз его на мыс Чуркин и за два часа снова собрал. Выглядел этот домик так:
— Конечно, — оговорился Борис, — размеры я даю приблизительные, может быть, он был на полметра шире и длиннее, сейчас это не главное, главное — конструкция. Стены делались из фанеры, из неё же выгибалась и крыша, впоследствии покрытая масляной краской. Стены делались так: из брусьев 10–15 сантиметров толщиной собиралась рама, на неё набивалась с двух сторон фанера, и из получившихся щитов составлялся домик. Внизу и вверху делались рамы с пазами, в которые вставлялись щиты. Чтобы они не разъезжались, их стягивали болтами. Каждый щит имел с одной стороны паз, а с другой выступ, плотно входивший в паз следующего щита, таким образом создавалась определённая герметичность стены. Не сможем ли мы подобные домики сделать? Ведь у нас целых две машины фанеры есть, ещё из-под Ленинграда с собой возим.
— Хорошо, я подумаю, — ответил Павлов. — Гвоздей и болтов раздобыть нужно.
— Только поскорее думайте, — попросил Алёшкин.
На следующий день после этого разговора комбат был вызван вместе со своим комиссаром на совещание в санотдел армии. На нём присутствовали начальники всех армейских госпиталей, командиры медсанбатов дивизий, командиры медсанрот морских бригад и их комиссары. Член Военного совета армии, генерал Зубов подробно обрисовал обстановку на фронтах. Он рассказал о тяжёлом положении Красной армии под Сталинградом, о том, что войскам немецких фашистов всё ещё удаётся продвигаться на юг, что они рвутся к бакинской нефти, к Закавказью и сейчас все силы главное командование Красной армии направляет на оборону Сталинграда и Кавказа.
— Поэтому, — продолжал товарищ Зубов, — нам сейчас ни о каком наступлении думать не приходится, как и ждать пополнения, а убыль в частях, находящихся на передовой, есть. Надо нам немного пошерстить ваши учреждения и всех бойцов, хотя бы немного годных к службе в строевых частях, забрать на передовую. На днях Военсовет армии пришлёт специального уполномоченного. Хорошо будет, если вы к его приезду сами подготовите соответствующие списки. Учтите, мы должны вести жёсткую, активную оборону с таким расчётом, чтобы немцы не могли снять с нашего участка фронта ни одного солдата, послав его к
