Закон Моисея - Эми Хармон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я проверила служебную дверь и, как и предполагалось, как и в ту судьбоносную ночь, она была закрыта. Но затем, пошарив пальцами над дверной рамой, я нашла ключ на том же месте, куда всегда клал его Моисей после работы. Я изумленно подцепила его пальцами, вставила в замок над ручкой и провернула, по-прежнему не веря, что он откроет дверь. Но та распахнулась со скрежетом ржавых петель, и я не мешкая вошла внутрь. Не знаю, почему мельница не давала мне покоя. Но раз уж я все равно оказалась здесь, да еще и с фонариками при себе, то почему бы не заглянуть?
За дверью находились небольшие кабинеты, а затем комната побольше, которая, наверное, использовалась для отдыха. Внутри было гораздо темнее, поскольку туда не попадало лунное сияние, и я держала фонарики перед собой, словно пару световых мечей, готовых расправиться с любой преградой. Чем глубже я заходила, тем больше замечала изменений. Интерьер выглядел по-другому. Моисей демонтировал все маленькие рабочие места в складской части, и, остановившись, я обвела фонариками большой круг, чтобы сориентироваться. Рисунки обнаружились в углу на стене, которая находилась дальше всего от входа, словно Моисей пытался сделать их незаметными.
От этого я тихо хихикнула. Моисей какой угодно, но только не незаметный. Его шестимесячное пребывание в Леване в 2006-м было сродни нескончаемому салюту – буйство цвета, взрывы, периодические небольшие пожары и клубы дыма.
Я светила фонариками вперед, по бокам и назад, чтобы точно ничего не упустить. Как вдруг луч правого фонарика прошелся по чему-то, забившемуся у дальней стены, и, подпрыгнув от неожиданности, я уронила его и пнула в сторону темного силуэта. Фонарик, вращаясь, покатился по полу. Когда он остановился и посветил в том направлении, куда я шла, то не явил мне ничего, кроме бетонного пола и чьих-то ног.
Я взвизгнула и крепко сжала оставшийся фонарик, направляя его вверх и по кругу, чтобы увидеть, с чем я имею дело. Или кем. Свет упал на лицо, и я снова закричала, из-за чего луч подскочил и осветил еще одну склоненную голову, а затем вздернутый подбородок. Мой страх сменился невероятным облегчением, поскольку лица оставались неподвижными, и я поняла, что нашла рисунки Моисея, состоящие из танцующих силуэтов и переплетенных тел, которые занимали больший участок стены. Я остановилась и подобрала второй фонарик, радуясь, что, несмотря на мою неуклюжесть, не лишилась дополнительного источника света.
Рисунок был чуть ли не эксцентричным, но куда более целостным, чем смазанные, исполненные ужаса изображения на стенах Кэтлин Райт. Ужас был в самом Моисее, а не в его творениях, как бы странно это ни звучало. Он был испуган, и это чувствовалось в каждом мазке кисти. То, что предстало передо мной сейчас, выглядело иначе. Рисунок изобиловал радостью, причудами и чудесами и представлял собой загадочные зарисовки, бессмысленно разбросанные по всей стене. Совершенно бессмысленно. Это напомнило мне нашу беседу о любимых вещах и ценных воспоминаниях, и я задумалась, не были ли передо мной просто пять плюсов, умноженные десятком участников, которые также изображались на стене. Я направляла свет на каждую зарисовку, пытаясь как-то соединить ее со следующей. Возможно, дело было в темноте и невозможности осветить всю картину целиком, но она выглядела по-другому. Кое-какие части я помнила, но Моисей определенно добавил новые. Я видела рисунок в октябре. Он уехал в конце ноября. И за этот отрезок времени картина разрослась.
А затем я нашла ее. Лицо, которое застряло в моей голове и не давало покоя последние две недели.
Я направила оба фонарика на ее лицо, чтобы рассмотреть его получше, и она укоризненно взглянула на меня в ответ. Свет над ее головой напоминал библейский ореол. Мне стало немного дурно и более чем тревожно, когда я поняла, что знаю ее. Это то же лицо, которое я увидела на свежевыкрашенной стене, когда пришла за фотоальбомом к Моисею. Быть может, всему виной ракурс или выражение ее лица, но если на стене Кэтлин Райт она просто показалась мне знакомой, то сейчас я быстро ее узнала. Мы были знакомы. Однажды.
По пустому помещению раскатилось эхо скрипа старых петель, и долю секунды я не могла определить, что это за звук. А затем осознала, что кто-то открыл заднюю дверь, как я всего несколько минут назад. Я оставила ключ в замке.
Моисей
Леванская церковь, построенная в 1904 году, была прохладным старым зданием из светлого кирпича, с высоким шпилем и широкими дубовыми дверьми. За прошедшие годы ее немного отреставрировали, но я все равно считал, что ей не помешали бы витражные окна. Хотя в целом мне нравилось, как она выглядела. Она всегда напоминала мне о детстве, летних месяцах с Пиби и звуках органа, раскатывающихся над общиной, когда я выбегал за двери и направлялся домой, поскольку не мог усидеть на месте и отчаянно желал освободиться от галстука и блестящих черных туфель.
Последний раз мы виделись с Джорджией прошлым вечером и, не считая короткого сообщения с перечислением пяти плюсов этого дня и ее ответа в виде смайлика, после этого мы не общались.
Один клиент так хотел попасть ко мне на сеанс, что согласился приехать в Леван, и весь день я рисовал женщину, задремавшую за столом перед неровной стопкой книг, сжимая в руках очки для чтения. Ее губы были слегка приоткрыты, волосы упали аккуратной волной на щеку, симпатичное личико покоилось на хрупкой руке. Мужчина, заказавший портрет, сказал, что она частенько засыпала в окружении своих книг, отправляясь в мир грез прямо за столом, так и не дойдя до кровати. Его жена неожиданно скончалась прошлой весной, и он остался в одиночестве и с деньгами. Богатые и одинокие были моими любимыми клиентами, но пока мы общались, я проникся к нему сочувствием и не вел себя бесцеремонно и прямолинейно, как обычно, когда рассказывал об увиденном.
«Я не заметил признаков. Они были прямо у меня перед глазами… но я просто не хотел их видеть», – сказал он. Женщина умерла от сердечной недостаточности, и он не сомневался, что мог бы это предотвратить, если бы предпринял
