Оберег волхвов - Александра Девиль

— Я скоро собираюсь ехать в Константинополь. Ты уже окреп и можешь отправиться вместе со мной. Там и похлопочем о твоей грамоте.

Поездку Дмитрий ждал с нетерпением. Но чем лучше он чувствовал себя телесно, тем чаще его душу посещала тревога. Минутами, трогая то место на груди, где когда-то висел оберег, он вдруг начинал бояться, что с Анной случилось несчастье.

Глава девятнадцатая

Выздоровление

Пространство вокруг то непомерно расширялось, то сжималось до тесноты, то закручивалось в огромную воронку. Откуда-то издалека слышались обрывки странных голосов, тонувшие в волнообразном шуме. Иногда сквозь горячечный туман пробивался свет сознания, но вместе с этими проблесками возникала и боль, которая железным обручем сдавливала голову. Потом свет стал появляться все чаще, а боль — все реже. Минутами Анна уже ясно понимала, что лежит в монастырских покоях, а над ней склоняются какие-то лица. Но рассмотреть их она не могла, потому что голова ее беспокойно металась по подушке, а глаза застилались зыбкой пеленой.

И вдруг однажды утром Анна с безумной радостью ощутила, что жива. Ей хотелось закричать об этом на весь мир, но силы подать голос не хватало. Она молча лежала с открытыми глазами и слушала, как где-то за ее изголовьем переговариваются двое близких ей женщин.

— Видно, крепко засел у нее в голове этот купец, даже в бреду его вспоминает, — сказал голос Надежды.

— Не только в голове, но и в сердце, и в душе у нее один только Дмитрий, — отвечал голос Евпраксии. — И она у него в душе и в сердце, я уверена. Но где он? Куда занесла его судьба? Будь он рядом — не сомневаюсь, что Анна скоро была бы здорова.

— Присядь, матушка Евпраксия. Ты сама больна, только что не в лихорадке. Ты побледнела сильно, и круги под глазами.

— Это сердце… Оно болит, и оттого мне не хватает дыхания. Со мной и раньше так бывало, но в последнее время все чаше.

— Может, это те ведьмы тебе наколдовали?..

— Может быть, хотя я мало верю в колдовство. Просто после такой жизни, какая была у меня, только совсем бесчувственный человек мог остаться здоров.

Евпраксия села на скамью возле кровати — и тут же увидела, что Анна открыла глаза. С радостным восклицанием княгиня бросилась к своей подопечной:

— Аннушка, милая!.. Ты пришла в себя? Господи, благодарю тебя, что спас ее!

— Матушка Евпраксия… — прошептала Анна одними губами и сделала усилие, чтобы улыбнуться.

По другую сторону кровати тут же оказалась Надежда и, склонившись к подруге, поцеловала ее в лоб. Анна ощутила на своем лице влагу слез и, подняв взгляд на гончаровну, увидела заплаканные ореховые глаза и дрожащие губы. Надежда была странно, непривычно одета во все темное. Она казалась бледней, чем раньше, но несмотря на слезы и бледность, лицо ее словно светилось изнутри.

— Аннушка, наконец-то… — тихо проговорила гончаровна, погладив боярышню по растрепанным, слипшимся от пота волосам. — Наконец-то Бог пересилил злые чары. Теперь ты быстро пойдешь на поправку.

Растроганная искренней радостью подруги, Анна только и смогла прошептать:

— Надежда… как хорошо, что ты здесь.

Гончаровна вздохнула и после долгого молчания с грустной улыбкой произнесла:

— Нет больше Надежды. Есть сестра Наталья.

— Ты приняла постриг?.. — догадалась Анна.

— Да. Вы с матушкой Евпраксией, храни вас Бог, доказали мою невиновность, а я исполнила обещание, данное Богородице. Мирская жизнь теперь не для меня. Мне нужны только духовные радости, молитвы и покаяние.

— Как это грустно! — вырвалось у Анны. — Не ты должна каяться всю жизнь, совсем не ты…

— Нет, именно я, — со спокойной уверенностью заявила Надежда. — Истинным грешникам помогает дьявол. А те, кто, как я, не созданы для греха, но его совершают, — тем даже самый малый грех не прощается. Нельзя быть слегка грешной. Или ты от Бога, или от дьявола. Если от Бога — молись о спасении.

Удивленная строгой зрелостью этих рассуждений, Анна вопросительно посмотрела на Евпраксию. Мудрая дочь Всеволода только вздохнула:

— Что ж, Надежда по-своему права. Да и нельзя ей иначе. В родительском доме ее замучили бы упреками. Замуж после такой огласки выйти трудно, да она и не хочет. А монастырь — это все-таки защита. И Вышата против монашества дочери не возражал.

В дверном проеме появилась фигура Феофана. Евпраксия и Надежда стояли спиной к двери и не видели его, но Анна заметила сразу. Художник услышал слова Евпраксии и помрачнел. Потом, подняв глаза от пола, он перевел взгляд на больную и тут же радостно воскликнул:

— Боярышня Анна очнулась? Слава Богу!

Евпраксия и Надежда оглянулись, приветствуя появление друга. Какое-то время все трое говорили о лекарствах и о скором выздоровлении боярышни. Но Анна видела, как старательно Феофан избегает задерживаться взглядом на Надежде. Боярышня догадалась, что художник так и не излечился от своей неразделенной любви, хотя не признается в том даже самому себе. Феофан за это время окончательно принял монашество и теперь постоянно жил в Федоровском монастыре поблизости от Андреевского.

Вскоре пришла матушка Фекла в сопровождении двух монахинь. Она тоже искренне радовалась выздоровлению больной и обратилась к Богу с благодарственной молитвой. Феофан сообщил, что принес укрепляющее снадобье, изготовленное по рецепту знаменитого врача из Лавры Агапита. Матушка Фекла посоветовала Евпраксии и Феофану заварить для больной напиток, а сама ушла и увела с собой монахинь и Надежду, которую звала теперь сестрой Натальей. Уходя, игуменья пообещала тут же послать человека в дом боярина Тимофея, чтобы сообщить ему хорошую новость о дочери.

Пока Евпраксия и Феофан готовили отвар из снадобья, Анна, чувствуя слабость и головокружение, прикрыла глаза. По-видимому, своим лекарям девушка показалась спящей, потому что они вскоре тихо заговорили между собой.

— Ах, Феофан, Феофан… — вздохнула Евпраксия. — Почему же ты позволил Надежде стать монахиней? Ведь ты ее так любил… любишь и сейчас, я знаю… И ей с тобой интересно.

— Ей со мной интересно, это верно, — согласился Феофан. — Она не раз мне говорила, что я для нее — лучший друг и советчик, любимый брат. Вот и все. Но мужчину во мне она никогда не замечала.

— Ты же был с ней почти месяц в Вышгороде. Неужели за это время не смог пробиться к ее сердцу? Ведь вы оба — художники.

— Да, она художник, а потому любит красоту, как и я. И красоту не только духовную… Разве можно меня, урода, хотя бы отдаленно сравнить с князем Глебом? Он красив, как картинка, умеет одеваться к лицу. И он умеет любить, а я… я любил только в мечтах.