Красавицы не умирают - Людмила Третьякова

С воцарением Павла I родители Екатерины Федоров­ны, к которым благоволила почившая императрица, под­верглись опале и уехали во Францию. Вскоре за ними в Париж приехала княгиня Долгорукая. Она быстро вошла здесь в моду. Всех поражала ее оригинальная внешность, необычные, экстравагантные туалеты и бриллианты, кото­рыми она любила осыпать себя с головы до ног.

Знаменитая французская художница Виже-Лебрен, пи­савшая, кажется, всех прекрасных соотечественниц и не менее прекрасных россиянок, и та, словно не доверяя своей кисти, дополняет портрет Долгорукой восторженны­ми словами: «Красота ее меня поразила: черты ее лица были строго классические, с примесью чего-то еврейского, особенно в профиле; длинные темно-каштановые волосы падали на ее плечи, талия ее была удивительная, и во всей ее особе было столько же благородства, сколько и гра­ции».

Художница и ее модель подружились. Виже-Лебрен увидела в ней не только представительницу высшей рос­сийской знати, но и человека содержательного и глубокого. Недаром она изобразила Екатерину Федоровну с раскры­той книгой.

Появление Екатерины Федоровны при наполеоновском дворе произвело необычайный эффект.

С царственной осанкой княгиня в драгоценностях умо­помрачительной стоимости буквально затмила новоявлен­ных аристократок во дворце в Сен-Клу. К тому же она не скрывала презрительного отношения к этому обществу и своими колкими замечаниями в конце концов вызвала не­удовольствие Наполеона. Против Долгорукой в печати была развернута кампания. Ей пришлось покинуть Париж. После путешествия по Италии Екатерина Федоровна вер­нулась в Россию.

С момента знакомства с Багратионом прошло много лет. Они подолгу не виделись, но продолжали писать друг другу. Генерал при каждом удобном случае посылал своей «умнице», «грамотнице» подарки. Когда у Екатерины Федоровны подрос старший сын Василий, она, желая от­дать его в надежные руки, обратилась к Багратиону.

Человек щепетильный и принципиальный в вопросах службы, Багратион, идя навстречу просьбе, предупреждал свою «умницу», чтоб ни на какие послабления ее сыну она не рассчитывала: «Дружба и родство у меня прочь. А долг и присяга святы и нерушимы». Однако молодой че­ловек служил отменно, чем, к великой гордости матери, заслужил одобрение Петра Ивановича, представившего его к награде.

Лишь однажды на отношения Багратиона и Екатерины Федоровны легла тень. В 1810 году Петр Иванович был отстранен от командования Молдавской армией и, по су­ществу, попал в опалу. Многие, прежде заискивавшие пе­ред генералом, искавшие его покровительства, отвернулись от него. То, что Долгорукая не проявила в этот трудный момент дружеского участия, не уверила лишний раз в не­изменности своих чувств, очень обидело Багратиона. С присущей ему прямотой он сказал ей об этом. Их давняя дружба давала ему право надеяться на бОльшую чуткость с ее стороны. Но отходчивый, не умевший держать досады на сердце Багратион скоро все забыл и простил. Пускался даже на хитрости, чтобы заставить Екатерину Федоровну лишний раз написать ему. Вероятно, ее острый и насмеш­ливый ум, умение судить о всем здраво, беспристрастно давали часто и надолго отлучавшемуся генералу четкую картину того, что происходило в столицах, держали его в курсе событий. Он полностью полагался на правильность ее оценок. Для него Екатерина Федоровна не только пре­красная, но и, что не менее важно, умная женщина.

Именно в письме Долгорукой Багратион высказывает свой взгляд на прекрасный пол вообще: «Правда, я до вертушек никак не охотник. Я люблю умных...» Знамена­тельное признание! Во всяком случае, оно объясняет не только длительную привязанность Багратиона к Екатерине Федоровне, но и к своей жене, которую многие считали пустой кокеткой.

В одном из писем Екатерина Федоровна, видимо в ответ на оказанную ей услугу, пишет Петру Ивановичу, что признает себя у него «в подданстве». На что получа­ет справедливый упрек в женской хитрости: «Вы тогда отдали себя в подданство, когда не достать, не видеть вас не мог». И полушутя-полусерьезно, в ожидании воз­можной встречи с ней, продолжает: «Моя милая краса­вица, чем ты меня наградишь? Шутки на сторону!.. Я ведь не отвяжусь. А надо уже, чтоб были мы душа в душу. Я тут не нахожу никакого порока. И, кажется, я не дурак — вкус имею. Прошу поспешно отвечать, но не по-дипломатически, а дружески. Не прикидывать, что там я старуха, тому и другому подобное, а правду напи­сать...»

Но, видимо, напрасно, подтрунивая над юношески пыл­кими излияниями друга давно отшумевшей молодости, Екатерина Федоровна напоминает о своем возрасте. Тщетно! Его привязанность к ней неизменна, и возраст здесь ни при чем. Багратион сетует, что она выдерживает между ними дистанцию, и, стремясь сократить ее, то и де­ло заменяет в письмах «пустое «вы» сердечным «ты»...

...Долгую жизнь прожила Екатерина Федоровна, окруженная всеобщим уважением. Овдовела она в 1812 году. Детям дала прекрасное воспитание. На склоне лет получила орден Св. Екатерины Большого Креста — выс­шую для женщин России того времени награду.

Умерла Екатерина Федоровна в 1849 году, в возрасте восьмидесяти лет, окруженная всеобщим почетом и уваже­нием. Похоронена она рядом с мужем Василием Василье­вичем в селе Полуэктове под Рузой.

* * *

В мае 1788 года Екатерина II сообщала Потемкину: «Любезный друг, князь Григорий Александрович. Вче­рашний день великая княгиня родила дочь, которой дано мое имя, следовательно, она — Екатерина».

Римляне говорили: «Nomen est omen» (имя — это предзнаменование).

Сиятельная бабка встретила появление на свет очеред­ной внучки без особой сентиментальности. Особ женского пола, рождавшихся возле трона, она считала существами бесполезными, обреченными на тусклую и бесцветную жизнь.

Впрочем, императрица, против обыкновения, принима­ла самое деятельное участие в крестинах. К купели же но­ворожденную поднесла Екатерина Романовна Дашкова. Трудно в хлопотах двух великих женщин возле новорож­денной тезки не увидеть особого знака судьбы, сигна­лившего из бездны мирозданья: для этой крошки природа вывернет наизнанку все карманы с щедрыми дарами, ни­что тусклое и бесцветное не коснется ее. И лишь прихот­ливая, недоступная человеческому разуму игра судьбы — или игра случайностей? — не позволит этой Екатерине сделать девятнадцатый век продолжением века восемнад­цатого, века женщин на русском престоле.

Стоило Багратиону умереть, как его вещи были тща­тельно досмотрены. Делалось это по прямому указанию Александра I. Более всего императора интересовала пере­писка генерала с его сестрой. Писем не нашли, но из портфеля Багратиона вынули три миниатюрных портрета: императрицы Марии Федоровны, жены Екатерины Пав­ловны Скавронской-Багратион. И наконец, еще одной Екатерины Павловны, но Романовой, — младшей царской дочери, сестры Александра I.