Кадеты и юнкера. Кантонисты - Анатолий Львович Марков

— Читать, писать и, главнее всего, арифметике-с.

— Арифметике так арифметике. Вызови мне кого-нибудь сюда.

На середину выходит ученик, знающий арифметику немного разве хуже самого учителя, но ученик маленький, худой, точно щепка; щеки и глаза его ввалились; он бледен как смерть. Инспектор пристально поглядел сначала на ученика, потом исподлобья на начальника, нахмурил брови и покраснел.

— Знаешь, братец, задачу: «Летело стадо гусей»? — спросил он немного погодя.

— Знаю, ваше прев-ство, — твердым, но болезненным голосом отвечал спрошенный.

— Так расскажи!

— Летело, ваше прев-ство, сто гусей, — начал ученик, — им навстречу попался один, ваше прев-ство, гусь и сказал: «Здравствуйте, сто гусей»; ему отвечали: «Нас, ваше прев-ство, не сто, а если б было столько же, полстолько, четверть столько да ты, ваше прев-ство, гусь с нами, тогда бы…»

— Что ты говор… ришь? — грозно прервал мальчика инспектор, побагровев. — Я — разве гусь? Кто я? — Он ткнул себя пальцем в грудь.

— Генерал-лейтенант и кавалер Павел Прохорович Толстопузов, — едва выговорил ученик и замер от страха.

— Славно же они у вас учатся, нечего сказать, — продолжал инспектор, обращаясь к начальнику. — Вы не учите, а мучаете их: ведь в гроб краше кладут-с!.. — Он указал на ученика. — Меня, генерала, назвать гусем! — продолжал он, впадая в азарт. — Меня обозвать гусем, когда вся Россия знает, что я, Божей милостью, генерал-лейтенант, когда патент на этот заслуженный мною чин подписан самим государем императором? Нет, не-ет! Не прощу я вам этого, ни за что в свете не прощу!

— Помилуйте, ваше прев-ство, — заговорил было начальник, — я тут ни при чем-с: он обмолвился…

— Ка-ак? Вы не виноваты? Нет, вы, один вы во всем виноваты: вы нарочно подучили его осрамить меня. Это верно. Я давно уж замечаю, что вы вольнодумец, вольтерьянец! Я сейчас же это донесу, донесу, что вы морите детей голодом, калечите их, я тебя под серую шинель упеку, да, упеку! — Он перевел дух и, обращаясь к офицерам, продолжал: — А вы во всем подделываетесь под его манеру, вместе с ним разбойничаете и об вас тоже донесу. Нет, врете, не я гусь, а вы, все вы гуси, да не простые, а гуси лапчатые! Тьфу, тьфу, — заключил он и почти бегом направился вон из класса.

Все стояли точно вкопанные. Прошло минут десять.

— Господин полковник, инспектор давно уж уехал домой, — доложил один из офицеров.

— A-а?.. Уехал, — будто спросонья заговорил начальник, протирая глаза и озираясь кругом. — Расходиться! — молвил он, оправляясь. — Ас вами я уж после смотра рассчитаюсь, — добавил он, глядя на учителя арифметики и ученика.

Тем и кончился классный экзамен. В подобном же роде кончался он постоянно, с незапамятных времен. Инспектор спрашивал всегда одно и то же, а потому и его вопросы, и свои ответы кантонисты заучили вдолбяжку вперед. До первоначального класса он почти никогда не доходил; один и тот же мальчик, часто случалось, отвечал ему в один час в трех местах, перебегая по приказанию начальства из участка в участок. Одним и тем же почерком писались 15–20 тетрадей, ему показанных, и все это благополучно сходило с рук благодаря, впрочем, различного роде мзде, которую инспектор постоянно увозил сам и которую доставлял ему отдельно, обозами, начальник из благоразумной экономии. И чем более находил инспектор беспорядков, тем значительнее делались приношения, и за эти-то, собственно, приношения он еще часто ходатайствовал о награде начальству «за прекрасные умственные способности, им в мальчиках развитые…».

По окончании смотра начальник заведения много лет сряду постоянно угощал инспектора торжественным обедом, после которого он объявлял, что нашел заведение в превосходном во всех отношениях состоянии, и уезжал восвояси.

XII

ПРЕСТУПЛЕНИЯ, СУД И РАСПРАВА

Смотр кончился, и будничная жизнь со всей своею монотонностью снова вступила в свои права. Приезд инспектора возбуждал в кантонистах надежду, что он, быть может, вникнет в их положение и хоть в чем-нибудь изменит его к лучшему. Теперь оказывалось, что никаких улучшений не предвидится, и тем тяжелее стало на душе у кантонистов. Носились слухи, будто учитель Сибиряков ходил к инспектору с жалобой, но зоркое начальство не допустило его к нему; стало быть, можно было рассчитывать, что невзгоды еще усилятся…

Учителей — «людей, занимавшихся воспитанием юношества, людей, которых должно содержать в благоприличном уважении»[4] — воспрещалось подвергать телесному наказанию. Несмотря на это, их всегда и за все наказывали без малейшего стеснения; они, забитые, приученные к дранью, сносили его как нечто должное, неизбежное много лет сряду. Но вот среди учителей появился некто Сибиряков, человек молодой, развитой и с пылким характером. Будучи хорошим учителем, он, как нарочно, никуда не годился по фронту, а так как фронт составлял наиважнейшую часть кантонистской науки, то не проходило и учения, чтобы он не подвергся после него побоям, унижениям и оскорблениям. Долго терпел он и, наконец потеряв терпение, пошел жаловаться инспектору, у квартиры которого его задержали. Это его не остановило. Он склонил учителей на общую жалобу, которую написал, прочитал им и отправил в Петербург. Некоторое время спустя по казармам разнеслось, будто бы Сибиряков украл у кого-то из учителей часы, его за это арестовали и тотчас же предали суду. Весть эта просто ошеломила все заведение: в честности Сибирякова никто не сомневался, и большинство говорило, что ему за его намерение жаловаться с умыслом подкинули часы, чтобы иметь право придраться к нему. Пока тянулось судбище, наехал ревизор, другой уже генерал, прошел по казармам, потребовал к себе всех учителей. Учителя выстроились в длинную шеренгу и получили приказание входить в следующую комнату по одному.

— Сколько лет в службе? — ласково спросил ревизор первого, Орлова.

— Двадцать первый год пошел, ваше прев-ство.

— И имеешь нашивки?

— Две-с, да, кроме того, представлен к производству в чиновники[5].

— Так скажи же мне, братец, по совести: сек тебя начальник тогда-то и тогда?

— Виноват-с, ваше прев-ство, наказали два раза, — сорвалось у него с языка.

— За что именно?

— За неисправности по капральству, которым я управляю.

— В чем неисправность заключалась?

— С планок кроватей пыль не была стерта, начальник это заметил и изволил наказать-с…

— А другой какой был твой проступок?

— Не… не… пом… не припомню-с, врасплох…

— Важнее первого или нет?

— В этом же роде-с…

— И шибко посекли?

— Ударов тридцать угодно было дать.

— Поди теперь в смежную комнату, да там не кашляй, не стучи и не прохаживайся.

Орлов вышел по указанию, стал у стены и задумался.

— Припомни-ка, братец, действительно ли начальник