Пылающий мост - Виктория Угрюмова

Гуахайока диву давался тому, что происходило у него на глазах. Неподготовленные войска без продовольствия и оружия; разрозненные части, получающие приказы в разное время, отсутствие сколько-нибудь конкретного плана боевых действий – все это смахивало на общее безумие. Однако, когда он отказался в нем участвовать, пытаясь заставить короля Колумеллу остановиться, его попросту арестовали и поместили в башню Черной Крысы – самое отвратительное местечко, какое только его величество мог отыскать в Кайембе.

Очутившись в сырой и холодной камере, Гейерред какое-то время не мог прийти в себя от удивления. Быстрота, с какой все произошло, заставляла его считать все события минувшего дня дурным сном, который вот-вот развеется. Однако текли минуты, складываясь в томительные часы, и он уверился окончательно в том, что все это не сон, а самая страшная явь, которая только могла случиться с ним и со всем его королевством. Гуахайока был человеком смелым, решительным и твердым. И потому талисман Джаганнатхи вызвал у него лишь временное помрачение, которое постепенно проходило вдали от этого источника темных сил. Спустя несколько часов Гейерред не верил ни единому слову Аджи Экапада. У него была масса вопросов к магу, которые следовало задать еще там, на королевском совете. Что делал отряд Коннлайха на территории империи? Отчего Зу-Л-Карнайн отдал приказ тайно напасть на рыцарей Мерроэ и убить их, а не захватил и не отправил в столицу, чтобы вернее уличить Мерроэ в нарушении границ? Если же отряд аиты учинил кровавую резню на землях Мерроэ, то где именно и почему об этом никто не слышал до сего дня? Неужели ни путники, ни местные жители, ни охотники, ни странствующие рыцари – словом, никто ничего не видел? И не мог гуахайока поверить в то, что отряд Коннлайха сдался без боя. Да там такое бы стояло, что в Кайембе было слышно! И это значит, что история, рассказанная Аджой Экападом, – ложь. Ложь от первого и до последнего слова.

Первым и самым естественным движением военачальника было позвать кого-нибудь, чтобы потребовать аудиенции у короля. Колумелле нужно было открыть глаза на происходящее до того, как он обречет своих людей на кровавую бойню. Да и кто поведет войска в сражение? Кто осмелится противостоять гению Зу-Л-Карнайна? Но, немного поостыв, Гейерред рассудил, что к королю его не допустят все равно. А вот Аджа Экапад вполне может предвидеть подобный вариант и уничтожит неугодного гуахайоку – тем более что они всегда были соперниками. И это значит, что нужно искать совершенно другой выход.

Когда-то давно, когда Гейерред был еще ребенком и только грезил о воинской славе и подвигах во имя своей страны, его отец Гелиафар – один из высших военачальников Мерроэ – постоянно повторял:

– Множество славных рыцарей гибнут отнюдь не на поле брани. Они умирают бесславно, в походе, только потому, что их никто не научил выживать. Отбери у рыцаря меч и копье, отними у него секиру, топор и доспехи, лиши его коня и верного лука, и что тогда? Он окажется беспомощнее любого крестьянина, любого разбойника, чья подготовка, может, и хуже, зато более разнообразна. Рыцарям не хватает опыта и знаний. А их не заменит даже высшее воинское мастерство.

Тогда Гейерред отца не понимал. Он считал, что его заставляют заниматься делом унизительным и недостойным; он яростно сопротивлялся любой попытке научить его чему-либо, не относящемуся к схваткам и турнирам. Однако Гелиафар был человеком не только разумным и прозорливым, но и весьма волевым, в чем моментально убедился на своей шкуре его не в меру строптивый сын. Любой каторжник посчитал бы свою участь менее тяжкой, если бы увидал, как отец подолгу заставляет сына искать съедобные корни и питаться ими в течение нескольких дней кряду. Как учит его добывать огонь трением сухих палочек; как требует, чтобы сын научился есть и сырое мясо, и овощи. Это была только часть ежедневных выматывающих тренировок. Зато к восемнадцати годам Гейерред умел многое: не было на всем Варде такого замка, который он бы не открыл в считанные минуты; такой отвесной стены, на которую он бы не взобрался; такого противника, которого он бы не одолел голыми руками. Все могло стать для будущего гуахайоки оружием – ложка, гвоздь, обрывок веревки, подкова, оброненная тряпка и даже пучок соломы. Он знал, как плести сети и ковать оружие и броню, как лепить горшки и охотиться на сурков, ящериц и лягушек. Он мог распознать любые следы, и обоняние у него было как у гончего пса.

Много лет прошло с тех пор, как умер Гелиафар. Давно уже стал Гейерред гуахайокой Мерроэ, высшим воинским начальником в стране; многочисленные навыки и умения немного притупились и подзабылись за ненадобностью. Но теперь, находясь в каменном мешке, в башне Черной Крысы, он вознес благодарственную молитву своему мудрому и дальновидному отцу. А затем приступил к делу.

Растяпа-солдат, гремя ключами, отворил тяжелую и низкую дверь камеры, чтобы просунуть внутрь миску с едва теплой, отвратительного запаха похлебкой, положенной тем смертникам, которых запирали здесь. Башня Черной Крысы служила своеобразным склепом тому, кого казнить было невозможно, убить тайно – нельзя, а оставить в живых король не хотел. Они умирали здесь медленно, и никого нельзя было в этом обвинить.

Страшный удар сбил с ног стражника, и деревянная миска с глухим стуком упала на каменный пол камеры. Пролившаяся похлебка образовала мутную тепловатую лужицу, в которой вскочивший было охранник тут же поскользнулся. Он пытался было закричать, но толстый жгут соломы, сплетенный гуахайокой из части собственной подстилки, настолько сильно сдавил его шею, что он не мог даже пискнуть. Теряя сознание, стражник повалился на пол, и Гейерред придержал его железной рукой, чтобы не звякнули ключи или оружие. Завладев мечом – грубым, с неудобной рукоятью, гуахайока связал стражника и положил его лицом вниз на свою подстилку. Затем взвесил на руке связку ключей и выбрался из камеры.

Ему удалось без особых проблем покинуть башню Черной Крысы, если не считать двух или трех охранников, которые на свою беду попались ему по дороге. Гейерред не убивал их, не имевших никаких шансов сражаться с ним, только оглушал, чтобы они не подняли паники прежде времени. Найдя во дворе тюрьмы конюшню, гуахайока открыто вошел внутрь и придирчиво выбрал самого сильного и молодого коня, от которого в ближайшие сутки должна была зависеть его жизнь. Прежде чем охрана опомнилась и что-либо сообразила, он был уже далеко, несясь во весь опор по дороге, которая вела из Кайембы к храму Тиермеса. Гейерреду повезло в том, что ни король, ни министры, ни сам Аджа Экапад не были заинтересованы в том, чтобы стало известно об аресте гуахайоки, пользующегося уважением и любовью армии и простого люда. Потому большинство солдат, охраняющих тюрьму, даже не посмели окликнуть своего господина – разве что удивились, что он появился в столь странном месте один, без свиты.

В храме Тиермеса Гейерред появился к вечеру следующего дня.

Алан сверкал, как огромный драгоценный камень. Ослепительные снега, блистающие всеми оттенками белизны, были чудо как хороши, и Каэтана с восторгом оглядывалась, невольно прикрывая глаза рукой. Золотые грифоны стремительно неслись над океаном, закованным в ледяной панцирь, над огромными снежными горами, и резкое дыхание вечного холода не могло настигнуть их. Но все же даже здесь, в огненной колеснице Солнцеликого Кэбоалана, чувствовалось, какая лютая стужа царит там, внизу.

– Как тебе нравится Алан? – обернулся Кэбоалан к своей очаровательной спутнице.

– Потрясающе красиво, но не представляю, что здесь кто-то может жить. Континент безлюден и пуст?

– Не совсем, – улыбнулся Солнцеликий. – Нет пустынных континентов, есть населенные в большей или меньшей степени. Конечно, здесь не Вард и не Имана, однако и тут существуют города и селения; большинство из них мы оставим в стороне – они располагаются западнее, по всему побережью Алмазного океана...

– Какого-какого? – переспросила Каэ.

– Океана Меш. На языке здешних народов Меш означает алмаз; и ведь это точно подмечено. Смотри, как искрится и переливается.

– Говори, рассказывай дальше, – потребовала Богиня Истины.

– Да-да, конечно, но можно сперва я спрошу тебя о нескольких весьма важных для меня вещах? Я ведь слишком долго отсутствовал, – извиняющимся тоном добавил Кэбоалан.

Каэтана изобразила на лице внимательное отношение к собеседнику.

– Я почти ничего не понял из сбивчивых пояснений дорогих братцев, но это не самое главное; меня. волнует, что ты помнишь из своего предыдущего превращения?

Интагейя Сангасойя стала серьезной и печальной:

– Почти ничего, дорогой Аэ. С чем бы я ни столкнулась теперь – все мне приходится объяснять заново. Только изредка в памяти всплывают какие-то отдельные сведения, эпизоды, иногда просто цветные обрывки – как картинки. Например, я абсолютно не помнила ни Иманы, ни Джемара. Сейчас выясняется, что и Алан мне совершенно незнаком. Вот так.