Озарение Нострадамуса - Александр Казанцев

— Адвокат самый лучший подключен, — говорила Рысина мужу. — Ты позаботься, чтобы законность хранения твоей коллекции была подтверждена.

— Не беспокойся, — хлопая ее по плечу, отвечал подполковник. — Там не выдадут…

— Я думаю, если адвокат хорошо постарается, то дело уйдет в песок, — помолчав, сказала жена.

— Тут стараться надо не только адвокату, — мрачно ответил Рысин.

По прошествии времени дело об убийстве двух школьников и ранении третьего действительно «ушло в песок», посланное на доследование и проходящее задержки иного рода, называющиеся в народе попросту «проволочками», волокитой. Если протянуть три года, то можно за давностью дело прекратить.

Новый директор школы, назначенный вместо снятого за развал школьной дисциплины (несчастье случилось во время урока), собрал педсовет и внушительно говорил учителям:

— Дисциплина должна быть поднята до надлежащего уровня Доступ в школу будет строго ограничен. Входные двери во время уроков должны быть заперты. На место гардеробщицы возьмем мужчину, чтобы мог задержать при входе постороннего. Сейчас мужиков не у дел предостаточно.

Старенькая учительница русского языка и литературы поднялась на том педсовете и сказала:

— В русской литературе прошлого века был поднят звучащий и ныне вопрос «КТО ВИНОВАТ?». Я не знаю, виновата ли тетя Даша или наш бывший директор. Разбирательство дела установит ответственность Рысиных, и отца, и сына. Это не мое дело, я не следователь. Но, как русский человек, отдавший долгую жизнь воспитанию детей, я хотела бы назвать истинно виновных в возможности подобного рода преступлений. Кто учит наших учеников технологии убийств? Кто внушает им, что жизнь человека не дороже тараканьей? Кто? Отвечу: наше государственное и общественное или, как его там называть, коммерческое телевидение, которое наряду с кинематографией со всех экранов обрушивает на подростков жуткие сцены с насилием, преступлениями, убийствами. Кого мы вырастим, отравляемых этими средствами массовой информации, для которых нравственность зрителей — ничего, а ВЫГОДА — все. И они скупают за бесценок заокеанские жуткие боевики, отравляя ими наш русский народ. Так «КТО ВИНОВАТ?», — повторяю я и отвечаю: — ЭКРАННАЯ ОТРАВА, находящаяся в руках безнравственных людей, не думающих, что творят! — И она села при общем молчании. Все были согласны с ней, но никто не выразил этого.

Тети Даши, знавшей наизусть имена, а многих и в лицо, погибших школьников — защитников Москвы, в школьной раздевалке не стало.

Памятная доска в вестибюле не пополнилась новыми именами двух погибших шестиклассников. На чье-то предложение сделать надписи директор отрезал:

— Они не сражались за Родину.

И в самом деле, занесенные в вечные списки героев шли в последний бой, уходя из школы, а эти двое несчастных мальчиков последние шаги сделали, придя в родную школу. Правда, шли они по тому же переулку, спускавшемуся к набережной реки, давшей свое имя городу.

Новелла пятая. «Подайте милостыню ей»

Познают люди гнет утопии,Но тот, кто выгодой лишь жив,Науку, знания утопит,Гонясь за призраком нажив.

Прямо на улице, на занесенном снегом, давно не чищенном тротуаре, переминаясь с ноги на ногу, стояла пожилая, но все еще красивая женщина в поношенном пальто, торгующая растворимым кофе.

Кинорежиссер, Неля Алексеевна, привычно вглядываясь в лица, в поисках типажа для очередной своей кинокартины, остановилась перед «торговкой», привлеченная ее необычным для такого дела видом.

— Скажите, если не секрет, сколько вы здесь зарабатываете? — спросила она женщину, держащую в замерзших руках банку кофе.

— Какой секрет! Тысяч двадцать в день, не считая того, что приходится платить за место.

— И вам не холодно? — спросила Неля Алексеевна, взглянув на отнюдь не зимнюю обувь «торговки».

— Очень холодно. Как бы не простудиться! Мне надо внука поднимать. Я дочь схоронила… Тридцати пяти лет! — объяснила женщина.

— Такая молодая! Что с нею случилось?

— После операции на венах тромб оторвался. В сердце попал. И все…

— Боже мой, какое горе!

— Внук у меня на руках. Поднимать его надо, а в нашем институте реактивов нет.

— Реактивов? — не поняла Неля Алексеевна.

— Я доктор наук. По иммунологии. Трудов — не счесть… Но ведь платят за эту работу — сто пятьдесят тысяч, и то с запозданием. Да и за что платить-то? Все работы остановились, — с сожалением проговорила женщина.

— Остановились работы по иммунологии? Это ведь так важно! — поразилась Неля Алексеевна.

— Еще бы! Боролись против всех болезней, от гриппа до рака. Организм человеческий многое может, если ему помочь суметь.

Как это часто бывает, женщины, разговорившись, почувствовали доверие друг к другу.

— Простите, как ваше имя-отчество?

— Елизавета Сергеевна. Стыдно фамилию называть. Простите. Я и так в места поглуше забираюсь, боюсь узнают знакомые.

— А разве ваши коллеги лучше живут?

— Семейные почти все, как я. Так называемую «продовольственную корзину» не наполнить, — грустно усмехнулась Елизавета Сергеевна.

— Но ведь, если я правильно поняла, вы работаете в крупном научно-исследовательском институте? — удивилась кинорежиссер.

— Даже в прославленном. Сверху обещают науку поддерживать. Так ведь сейчас у нас рыночная экономика, а какая наука на рынке. Есть американский «фонд Сороса», помогающий русским ученым. Но неизвестно где эти деньги растворяются. По крайней мере, из моих знакомых их никто не видел… Что-то я с вами разговорилась, даже теплее вроде стало… Кофе не купите? Бразильский. Когда-то сама пила…

— Пожалуй, куплю у вас две, нет, три банки. А у вас нет теплой обуви? — указывая на довольно изящные, но явно не для такой погоды сапожки, спросила Неля Алексеевна.

— Представьте, нет. Когда муж, академик, был жив, добежать до машины от подъезда не было проблем. Все щеголяла. А теперь… — и она вздохнула.

— Вы простите меня, Елизавета Сергеевна. Я — кинорежиссер. Вы не могли бы сняться у меня в картине, в эпизоде?

— Какая я киноактриса! — отмахнулась та.

Ничего сложного! Вы сыграете самое себя… Заработок будет больше кофейного.

— Мне так неудобно. Разоткровенничалась… Это вроде как в романсе: «Подайте милостыню eй…» — смутилась Елизавета Сергеевна.

— Вы поете, а может быть, играете на рояле?

— Играла. Пела. Русские романсы из репертуара Козина или Тамары Церетели: «Утро туманное», «Пара гнедых»…

— Так это прекрасно! — обрадовалась кинорежиссер. — Все так и обыграем: и кофе, и ваш задыхающийся в нужде институт. Ведь это ему нужна милостыня, как в романсе.

— Давайте я вам кофе в сумку положу, — предложила Елизавета Сергеевна.

— Спасибо, спасибо. Но вы мне так и не ответили. Согласны на такую работу?

— Я подумаю.

— Если надумаете, приходите. Вот вам моя визитная карточка. До свидания, Елизавета Сергеевна. Позвоните мне хотя бы по телефону, — сомневаясь, что та согласится на предложение, попросила Неля Алексеевна.

— И телефон у меня выключили за неуплату, — грустно проговорила Елизавета Сергеевна. — Но я обязательно постараюсь позвонить. К соседу схожу. Когда был жив муж, он с ним дружил.

— Буду очень ждать.

С тяжелым чувством расстались две женщины.

«Подайте милостыню ей», — с горечью мысленно повторила Неля Алексеевна, оглядываясь на «торговку». — «Да не ей, а всей науке нашей…»

Неля Алексеевна очень обрадовалась, когда вопреки своим сомнениям, некоторое время спустя, подняв трубку зазвонившего телефона, узнала голос Елизаветы Сергеевны.

— Я звоню вам, Неля Алексеевна, прежде всего, чтобы извиниться, что наговорила вам тогда, продержав вас на морозе. Я крайне признательна за ваше приглашение сниматься в фильме, но теперь это для меня исключено.

— Почему же? Улучшилось ваше финансовое положение? Или что-нибудь у вас стало не так?

— Я сейчас звоню от соседа. Но перемены в моей жизни теперь возможны, из-за чего не решусь сниматься в вашей картине, — сказала Елизавета Сергеевна.

— Если это не телефонный разговор, то позвольте я приеду к вам, — спросила Неля Алексеевна, почувствовав в ее голосе сомнение.

— Ваше участие в моей судьбе меня трогает. Ради Бога, приходите, я буду очень раза, — и она назвала свой адрес.

Через час Неля Алексеевна явилась в бывшую академическую квартиру.

Елизавета Сергеевна открыла ей дверь.

Просторная прихожая, а из нее через стеклянный витраж видна гостиная с роялем, картинами на стенах.

— Там Миша уроки готовит, — сказала хозяйка и пригласила гостью в другую комнату, очевидно бывший кабинет ее покойного мужа, ставший теперь ее рабочей комнатой. Стены в кабинете, казалось, были сложены из книг — столько их здесь было расставлено на полках и в книжных шкафах.