Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

Была и другая причина, понуждавшая Георгия ко всякого рода экскурсам в прошлое: это встреча с Павлой. Случайность? Ну да, конечно, самая обыкновенная случайность, в которой всегда пытаешься, разгадать некий тайный смысл. А ничего загадочного тут нет: все людские судьбы «запрограммированы» в далекой молодости. В самом деле, если бы Павла много лет назад не потянулась к нему, Георгию, и он тогда не отнесся бы к ней бережно, то они сейчас прошли бы мимо друг друга, не оглянувшись. Значит, судьба действительно прямое продолжение чего-то не сбывшегося ранее. Мысли о судьбе вызывали у него улыбку: как живуче старое понятие даже в наш век сурового реализма...

Павла тоже долго не ложилась спать. Что-то очень душно сегодня. Рановато прихлынула жара с юго-востока, из Средней Азии. Она открыла настежь окно в своей комнате, присела к маленькому гостиничному столику, на котором поблескивал лунной эмалью телефон. Хоть бы из Москвы позвонили, что ли. Там сейчас самая горячка, верстается очередной номер газеты. Павла вспомнила, как удивился главный редактор, когда она попросила оставить ее в области собкором. Еще бы: все рвутся в Москву, отбоя нет, а тут вдруг такая просьба, и от кого — от женщины, которых труднее всего послать на периферию. Отец был не меньше удивлен, узнав о ее решении, но отговаривать не стал: Урал — родина Павлы. А может быть, отец догадывается, почему ее потянуло в те края, где прошла юность.

Нескладная это была юность... Мать, военный хирург, погибла в сорок первом, близ Волоколамска. Павла всю войну жила с тетушкой, на Урале. Отец не торопил с возвращением в Москву, и она, закончив школу, работала в многотиражке и училась заочно на факультете журналистики Московского университета. Тогда и влюбилась в Каменицкого, демобилизованного капитана. Все началось с того, что ей поручили написать о нем очерк. А потом, совсем потеряв голову, она начала писать ему любовные послания. (Не дай бог, если они сохранились у него для забавного чтения на досуге.) Он, конечно, не отвечал ей, наверное, думал, что все пройдет с девчонкой, которая моложе его на десять лет. Отчаявшись, она сама пришла к нему объясниться с глазу на глаз. Да и расплакалась, ничего толком не могла сказать. Он пригласил ее на концерт Клавдии Шульженко. Что это был за вечер! Песни о любви, и твоя собственная любовь тут, рядом... После концерта они допоздна бродили по улицам Молодогорска, еще поселка, а не города. Он рассказывал ей всякие были о войне, она слушала только для приличия. Иногда он приостанавливался, чтобы закурить, и они встречались взглядами. Сколько доброй, немного грустной снисходительности было в его глазах. Но она с полудетской наивностью верила, что ее дерзкая любовь увлечет в конце концов этого мужественного человека, побывавшего на фронте, и сделает их равными на всю жизнь. Прощаясь в тот давний вечер, он сказал, мягко улыбаясь:

— Ну, милая барышня, а теперь отбой!

«Милая, милая!» — повторяла она всю дорогу, не чувствуя под собою ног. И внезапно остановилась: он сказал ей не просто «милая», а «милая  б а р ы ш н я». О-о, как она возненавидела в то время любую покровительственность!

Так они встречались от случая к случаю на протяжении года. Павла была довольна и этим. Она жила и работала среди воздушных замков, хотя редакция многотиражки занимала щитовой приземистый барак. Но все рухнуло в один ненастный вечер — все ее воздушные замки. Он простился наскоро, будто очень спешил на поезд. Он говорил, что у нее в жизни будут еще такие встречи, что она с улыбкой вспомнит о своих ранних чувствах. Он даже поцеловал ее на прощание... А потом она узнала, что Георгий Леонтьевич женится на Зое Ивановой, которая недавно окончила горный институт и направлена в местную геологоразведочную партию. Как же она, Павла, станет жить дальше в одном городе с ними?.. Хорошо, что тут как раз и приехал за ней отец. Через год она сама выскочила замуж, именно выскочила, не подумав, не разобравшись в том, что делает. А еще через год ее муж, Игорь Соловьев, автор фельетонов о всяких проходимцах, оставил ее под тем предлогом, что не поладил с тестем. Предлог был фальшивый, как и сам фельетонист. С той поры она целиком посвятила себя работе, поражая своих знакомых отрешенностью от всего личного.

Наверное, самый долговременный из всех иммунитетов — это иммунитет против пошлости, которая, оскорбив тебя однажды, оставляет горький осадок на всю жизнь...

Телефон зазвонил часто, непрерывно. «Москва», — обрадовалась Павла. Дежурный редактор похвалил ее за очерк.

— Мы, вас вызовем как-нибудь на летучку поделиться опытом.

— Что вы? Мне здесь просто помогают некоторые параллели с прошлым.

— Держитесь этих параллелей, они не подведут...

После разговора с, Москвой Павла почувствовала то возбуждение, которое всегда испытывала накануне выхода газеты с ее материалами. И хотя ты давно уже не новичок, с душевным трепетом ожидающий появления первой твоей заметки, но все же снова волнуешься каждый раз. Наверное, это святое волнение журналиста...

Однако пора спать. Павла аккуратно, как школьница, сложила свои вещички на стул и накрылась простыней. Но заснуть не могла. У школьниц-то завтра, может быть, последнее сочинение на аттестат зрелости, а у нее все уроки позади, в том числе и тот, что дала ей жизнь... Сколько всего передумаешь, если ты одна. Павла поругивала себя за эгоизм, за чрезмерное внимание к собственной персоне, но тут же оправдывалась тем, что иной женщине, хватило бы ее одиночества на две-три жизни. А что же тогда говорить о солдатках? И Павла начинала думать о русских вдовах, которые лучшие годы отдали детям: вот у кого можно поучиться завидному терпению, Ну что твоя нескладная молодость в сравнении с их драматической судьбой — так, простое невезение. Она была готова преклониться перед любой солдаткой, потерявшей мужа на войне. В конце концов все раны заживают и глухо ноют лишь к ненастью, но вдовье сердце еще сильнее болит в погожий день. Только женщинам дано нести боль с таким достоинством, никому не доверяя. Не в том ли мудрость женщины?..

Павла стала понемногу забываться, теряя связь философических раздумий. Да и уснула на рассвете, как простая смертная. Ей снились розовые сны: к ним она давно привыкла, они заменяли несбыточную явь.

Из-за гор поднималось остывшее за ночь солнце. На столике заговорил невыключенный репродуктор. Однако местное радио не разбудило Павлу: она была сейчас далеко отсюда, в мире иллюзий, где счастье полагается даже невезучим.

6

Ян Плесум родился на берегу Балтийского моря, а жизнь прожил на Урале. Отец его здесь и сложил голову в девятнадцатом году, в одной из жарких схваток с казачьей конницей генерала Дутова. Гражданская война поразбросала латышей по земле русской, и многие из них так и не вернулись домой даже после Отечественной войны. Яна Яновича давно окрестили Иваном Ивановичем, только фамилия его сохранила отзвук морской волны, не поддавшись никаким превратностям судьбы. Конечно, при желании он мог бы вернуться на родину: ему не раз предлагали какую угодно работу в Латвии. Да привык, привязался к Уралу. Вдобавок к тому он металлург. А там, в Прибалтике, всего один-единственный Лиепайский металлургический завод, который уступает любому цеху Молодогорского комбината. Плесум же привык не только к Уралу, но и к уральским масштабам.

Помнится, как глубокой осенью сорок пятого года, приехав в отпуск к старшему брату в Ригу, он, Ян Плесум, не удержался, чтобы не заглянуть в Лиепаю. Горько видеть мертвым большой завод, но маленький, пожалуй, еще горше. Тогда было не до реконструкции: в Латвии не хватало любой стали, а военного металлолома в «Курляндском котле» накопилось сколько угодно. Пуск старых мартенов был задачей всех задач. Ян Янович походил денек-другой по заводскому двору, заваленному пушечными лафетами, автомобильными шасси, танковыми башнями, кое-что посоветовал только что назначенному директору из Днепродзержинска, с удовольствием поговорил со сталеварами и с глухим, смутным чувством собственной вины перед земляками вернулся на Урал. Что поделаешь, если привык к другим масштабам... Приняв комбинат, он сначала повел дело, кажется, неплохо: тогда вступали в действие то новая домна, то мартен, то новый прокатный стан. Однако потом начались всякие заминки и диспропорции. Иной раз он уже жалел, что не уехал в Латвию. Но поздно теперь ездить на перекладных, — годы не те, и нужно позаботиться об этом коньке, который должен вытянуть в гору положенные ему четыре миллиона тонн стали. Ну, а если удастся в скором времени вытащить возок и в пять миллионов, то он, Плесум, будет считать свое дело сделанным и охотно уступит дорожку молодым.

Выходной день — лучшее рабочее время для директора. Но сегодня предстояла встреча с профессором Голосовым, на которую он пригласил и Дробота, управляющего строительным трестом, и Леонтия Ивановича Каменицкого.