Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

— Ну, как? — спросил Каменицкий.

— Внушительная картина, дорогой Леонтий Иванович!

— Теперь старые медеплавильные заводы Урала вздохнули с облегчением, руды сколько угодно.

— Но все началось опять-таки с той вашей дудки.

— Мою дудочку в этом оркестре не услышишь. И я показал ее вам не ради стариковского тщеславия, а просто как память о довоенных временах, — для сравнения. Так что зря вы в своей статье отказываете Уралу в новых открытиях.

— Я не отказываю, я пишу о том, что центр тяжести геологической работы перемещается в Сибирь.

— Центр тяжести... Почитают, почитают в Госплане такие статьи, и вовсе отвернутся от Урала, — чего, мол, с него взять, когда он свое уже отдал.

— Сгущаете краски, дорогой Леонтий Иванович, хотя будущее все же за Сибирью.

— Никто не преуменьшает того, что найдено в Сибири, однако нельзя забывать и о нашем Урале.

— Да я и не призываю к этому, батенька мой, — сдержанно отвечал профессор, мило улыбаясь.

— Там, где побывало двенадцать геологов, наверняка можно открыть тринадцатое месторождение...

— Этот ваш афоризм я помню.

— Он не мой. Я его позаимствовал у одного сибирского золотоискателя еще до революции.

Голосову не хотелось спорить, не за тем он приехал, но Леонтий Иванович не привык останавливаться на полпути.

— В геологии сравнения опасны, как и в истории. Нельзя так ставить вопрос: Урал или Сибирь? Такое ни к чему хорошему не приведет. Чтобы освоить богатства Сибири, надо еще покопаться на Урале. А вы клоните к тому, чтобы вовсе прекратить у нас поиски железной руды. Есть, мол, неподалеку кустанайская руда, есть, наконец, КМА. Чего еще нужно? Зачем же тратить деньги на разведку новых уральских месторождений, тем более, что они не прельщают металлургов? Вы простите меня, пожалуйста, Семен Захарович, но тут вы оказываетесь в роли Ивана, не помнящего родства.

— Не обижаюсь. Интересы государства превыше всего.

— Я не слыхал вашей последней фразы, Семен Захарович, вы ее не произносили. Не будем же мы, в самом деле, доказывать друг другу, для кого из нас интересы государства выше, а для кого превыше. Ненужная дискуссия. Но то, что вы не обижаетесь на прямоту, лично меня радует. Мы с вами работали вместе почти двадцать лет. Вы защитили кандидатскую диссертацию, потом докторскую. И все на ярских месторождениях. А теперь публично отрекаетесь от них.

— Что вы, дорогой мой! Я не отрекаюсь ни от одного своего слова. Я был и остаюсь горячим патриотом ярских комплексных руд. Но, поймите вы, если сейчас, в данное время, государству выгоднее эксплуатировать другие месторождения, то упорствовать здесь, ей-богу, вредно.

— Для кого вредно — для вас или для государства?

— И опять не обижаюсь. Знаю, что вы никогда не были каким-то местником.

— Хрен редьки не слаще.

— Не понимаю.

— Ну вот, уже и не понимаете! Когда какое-нибудь ведомство блюдет лишь собственные интересы, не считаясь с интересами других, то это ведь тоже местничество, только возведенное в министерский ранг. Машиностроители голосуют за нашу природнолегированную сталь, а капитаны черной металлургии против. Им, видите ли, экономически не выгодно возиться с ярской рудой. Им, выходит, наплевать, что технически выгодно строить корабли, машины, катать трубы для газопроводов из нашего металла. Формально такие люди тоже борются за государственные интересы, а фактически они пекутся лишь о себе. Нет, Семен Захарович, надобно идти навстречу новым инженерным проблемам, а не плыть по течению доброй, старой металлургической науки...

— Я геолог, не металлург.

— Тем паче.

— Но вы-то сами давно вмешиваетесь в дела металлургические.

— Постольку, поскольку меня касается.

— Завидую я вам, Леонтий Иванович. Неистовый вы человек! Кажется, всего достигли: за никель отмечены Государственной премией, за медь — Ленинской. И до сих пор продолжаете отстаивать еще и ярское железо.

— А кто другой это станет делать? Была надежда на вас...

— Но я оказался по ту сторону баррикады?

— Зря посмеиваетесь. Вопрос тут принципиальный. Дело не в инженерном эгоизме и уж, конечно, не в ущемленном самолюбии какого-то чудака-геолога. Поставлены на карту миллиардные затраты. Кое-кто сейчас вполне серьезно спрашивает: «Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?», «Да был ли смысл-то строить комбинат, может, смысла-то и не было?»

— Опять вы сгущаете краски, батенька мой.

— Был, был  м а л ь ч и к, уважаемый Семен Захарович. Вы сами доказывали в своих трудах. Значит, нужда вести начатое дело дальше, а не переводить его, как вы выражаетесь, с узкой колеи на широкую. — Он снизу вверх глянул на профессора и, коротко махнув рукой, сказал по-дружески: — Ладно, посмотрим-ка главную залежь.

— Охотно, — не сразу ответил Голосов, думая о своем.

Машина спускалась в карьер очень осторожно, а никелированный олень на радиаторе готов был кинуться с верхотуры в самую бездну, когда навстречу, упрямо сбычившись, надвигался — тоже никелированный — зубр на капоте самосвала. Зубры шли один за другим, их было много, и застывший в отчаянном прыжке олень, казалось, даже растерялся.

Чем ниже, тем больше зелени на террасах и балконах — нежная окись меди, точно молодая поросль, тут и там пробивалась среди скал, а дно карьера было сплошь зеленым.

Каменицкий целый час показывал гостю все «рудное тело».

— Помните покойного Крейтера? — неожиданно спросил он своего спутника.

Голосов мотнул головой в знак того, что помнит.

— Уж на что был тонкий ценитель меди, но и тот спокойно отдавал мне этакое богатство, не веря, конечно, в его существование.

Голосов хорошо знал Крейтера. Еще бы ему не знать профессора Крейтера, который ввел его в науку! Шеф, бывало, с мягкой иронией рассказывал в НИИ, как одному геологу с Урала везде и всюду мерещится руда; как он, Крейтер, осматривая однажды с этим геологом пустой шурф, сказал ему полушутя-полусерьезно: «Не утомляйте себя, коллега, дальнейшими поисками, я дарю вам березовский колчедан». Французы правы: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Везет старику феноменально...

Они возвращались домой вечером. Ехали нижней дорогой, вдоль Урала, который вплоть до Ярска все убыстрял свой ход, заранее готовясь к решительному прорыву через южные отроги Главного хребта. До глянца накатанный проселок то очень близко подходил к берегу реки, в точности повторяя ее прихотливые извивы, то снова отворачивал в сторону, на лысый взлобок, чтобы круто обойти низину, густо поросшую кустами дикого смородинника. После весеннего разлива уже всюду обнажились, отмели — галечные перекаты. На каждом километре был отличный брод, сверкающий под солнцем перламутром свежих раковин. Удивительная река — Урал. Она то замедляет бег на ковыльном степном приволье, — и тогда кажется, что нет на свете более спокойных рек; то вся покроется бело-желтой пеной, как призовой рысак, и начинает метаться среди камней, предчувствуя новую диабазовую теснину. Потому и своенравны летники в пойменной полосе Урала, который не бог весть сколько воды несет к морю, а уступает по длине лишь Волге и Дунаю.

Голосов наблюдал за тем, как расстояние между проселком и рекой изменялось почти ежеминутно, и думал, что и у него с Леонтием Ивановичем происходит в жизни нечто похожее. Они какое-то время идут строго параллельно, и конечно, хорошо понимают друг друга; но потом резко расходятся (к счастью, ненадолго!), и между ними возникают перепалки, такие, например, как сегодня. Кто же из них первым начинает новое сближение? Редко Каменицкий и чаще всего он, Голосов. Вот Урал течет себе и течет, на глаз почти не меняя коренного русла, а прибрежные дороги слева и справа от него, сколько ни капризничают, однако вновь сближаются с Уралом, особенно в зимнее ненастье, когда вёшки исчезают в суточном буране. Подобные зигзаги случаются и с ним, Голосовым, хотя признаваться в этом ему очень не хотелось каждый раз, после очередной размолвки с Каменицким.

— Вечер-то сегодня какой роскошный! — громко сказал он, чтобы начать невинный разговор хотя бы о погоде.

Леонтий Иванович не отозвался. И Голосов замолчал, приглядываясь к широкой излучине реки перед самым Ярском. Невдалеке работала на огуречной плантации дождевальная установка. Насквозь пронизанная заходящим солнцем, водяная пыль оседала в горячем воздухе, и семицветная молодая радуга обнимала веселый березовый колок на виду у пойменного леса.

— Век бы не уезжал отсюда, если бы не дела в Москве, — опять заговорил Семен Захарович.

И опять Каменицкий не поддержал его лирического настроения. Ему сейчас было не до всяких там искусственных радуг над землей. Леонтий Иванович думал о том, что Голосов приехал, конечно, неспроста, не ради автомобильной прогулки по степи, что, видимо, готовится очередной нажим на молодогорский комбинат с помощью науки. А комбинат и без того из года в год сокращает выпуск природнолегированной стали, все больше становясь самым рядовым металлургическим заводом...