Колонна Борга - Алекс фон Берн

Желязны пополз вдоль канавы, и когда солнце выстрелило первые свои лучи из-за горизонта, Желязны уже был по ту сторону забора. Канава впадала в небольшой ручей, в котором Желязны в меру возможностей смыл с себя остатки немецкого дерьма. Вода обжигала ледяными струями, но Желязны был человек закаленный и не обращал на это внимания. Достигнув ощущения относительной чистоты, он быстро двинулся по руслу ручья на юг.

Вначале быстрая ходьба согревала, но усталость и холод очень быстро дали о себе знать, и вскоре Желязны впал в состояние, близкое к прострации. Сознание отключилось, и остались лишь общие реакции. Желязны не отдавал себе отчет, что делает: надо идти — и он шел. Упав лицом в прибрежные кусты, он вначале не мог понять, почему это сделал. И только услышав шум мотора и немецкую речь, понял: слух передал сигнал в мозг, но реакция последовала на уровне подсознания раньше, чем мозг смог осмыслить ситуацию.

Он не мог сказать, сколько шел: час, два или три…

Ручей растворился в реке, и теперь Желязны продвигался вдоль берега. Он вышел на дорогу и продолжал брести на юг уже по дороге. Подсознание дало сигнал: это опасно! И ноги свернули на уходящую в горы грунтовку.

Сознание вдруг вернулось, и Желязны почувствовал, что вцепился окоченевшими руками в деревянный столб ограды: столбы с прибитыми к ним жердями. Перед ним метрах в двадцати находилась стена старого каменного дома и еще какие-то постройки. «Ферма», — понял Желязны. Кто здесь? Немцы? Чехи? Как далеко он зашел на юг? Вполне возможно, что это — немецкая ферма. Впрочем, есть ли у него выбор? Что-то не так… Что? Да… А где собака? На ферме должна быть собака. Почему она не лает? А вообще, к черту сомнения! Ведь он вооружен и голыми руками ветерана коммандос никому не удастся взять даже в таком состоянии.

Желязны передернул затвор «стэна» и решительно направился к дому. Со стороны это выглядело так: грязный, вонючий и смертельно усталый тип, пошатываясь и держась рукой за стену, отчаянными усилиями перетаскивает ноги, твердо объявившие широкую автономию от мозга.

В доме за столом обедала семья: старик лет семидесяти и молодой парень лет двадцати. Они с удивлением и испугом воззрились на странную и страшную личность, вдруг возникшую на пороге и нацелившую на них ствол.

— Я британский парашютист, — сказал по-чешски Желязны. — Мне нужна помощь.

Старик коротко бросил в пространство тоже на чешском:

— Садись. Петр, налей ему суп.

Желязны буквально рухнул на лавку рядом со стариком. Сидевший напротив Петр поставил перед Желязны миску дымящегося супа и нерешительно заметил:

— От него дерьмом воняет.

— У нас вся страна дерьмом воняет, — философски заметил старик. — Вот уже седьмой год… Все немецким дерьмом пропахло. Иди воду погрей! И подбери что-нибудь из одежды… что от Франты осталась, она должна подойти.

Петр взял ведро и вышел во двор. Старик достал бутыль сливовицы, налил стакан доверху и подвинул его к Желязны.

— Пей, а то сдохнешь. Любой покойник выглядит куда здоровее тебя.

Желязны опрокинул в себя огненную жидкость и жадно выхлебал горячий суп. Тепло начало разливаться по организму, возвращая силы и сознание, — Желязны почувствовал, что оживает. Вернулось сознание, и он начал осмысливать ситуацию.

— Кто тебе Петр? — спросил Желязны старика.

— Внук, — коротко пояснил старик и добавил, пресекая остальные расспросы:

— Моего старшего сына… Два года как умер. А младший… уж семь лет не видел. Он в армии служил, а как немцы пришли, так… Может, тоже у англичан.

Старик и Петр, невзирая на вялые протесты Желязны, вымыли его в корыте и облачили в нижнее белье покойного Франты. Белье оказалось впору. После чего Желязны выпил еще стакан сливовицы, съел еще супу и почувствовал, что смертельно устал. Он не помнил, как оказался в постели и погрузился в долгий сон.

Роковой для Желязны сортир принадлежал 4-му учебно-запасному подразделению ваффен СС, которым командовал уже упоминавшийся СС-гауптштурмфюрер Шубах, и находился на территории бывшей психиатрической лечебницы. С приходом немцев всех больных в соответствии с рекомендациями передовой германской медицины подвергли эвтаназии (расстреляли в ближайшем овраге), а освободившееся здание с прилегающей территорией поступило в распоряжение войск СС. В конце концов там разместили учебно-запасное подразделение ваффен СС, на базе которого собирались сформировать новую танковую дивизию. Однако подготовленные кадры постоянно изымались для возмещения чудовищных потерь в войсках СС и в итоге подразделение влили в состав формируемой богемской группы ваффен СС «Трабандт» в качестве танкового батальона.

Особое беспокойство Шубаху доставляли внезапно появившиеся в середине апреля на расположенном по соседству запасном аэродроме реактивные истребители. Он знал, что американцы и русские уделяют им особое внимание, и не без оснований опасался, что в один прекрасный день вражеские бомбардировщики сотрут с лица земли аэродром с истребителями, а заодно и его танковый батальон. И накануне дня рождения фюрера Шубах приказал перевести все танки и минометный взвод в находившийся неподалеку лесок, оставив на территории бывшей психушки лишь роту охраны. Позиции тщательно замаскировали камуфляжными сетями, и Шубах надеялся, что воздушная разведка противника не обнаружит их: примыкающий к леску луг использовался как танковый полигон и был весь исполосован идущими в разных направлениях следами гусениц.

В ночь на 21 апреля Шубах, как всегда, не спал. Он практически не спал с тех пор, как в середине февраля 1945 года англо-американская авиация практически полностью уничтожила Дрезден, где проживала семья Шубаха: жена и пятилетняя дочь. Узнав о бомбардировке, Шубах сумел выбить себе отпуск и в начале марта добрался до Дрездена. Среди дымящихся руин ему удалось разыскать главу «Абтайлунг Тоте» (отдел по усопшим).

— Я хочу увидеть списки погибших, — заявил он смертельно усталому и пропитавшемуся насквозь дымом пожарищ чиновнику. Тот устало воззрился на Шубаха и безнадежно махнул рукой:

— Господь с вами, гауптштурмфюрер! Какие списки?! Десятки тысяч сгорели заживо на улицах во время первой бомбежки, на них не осталось ни клочка одежды, не говоря уже о документах. В городе было не меньше миллиона человек, из них лишь 400 тысяч — жители города, а остальные — беженцы. Мы две недели собираем трупы и не можем собрать. Недавно раскапывали бомбоубежище, в которое попал фугас. Бомбоубежище было рассчитано на триста человек, но, скорее всего, там оказалось не менее пятисот. Сколько их там было, выяснить уже не удастся: осталось сплошное кровавое месиво. Русские пленные отказались вычерпывать останки из подвала, и СС их расстреляли. Мы забетонировали вход, теперь там братская могила. А вы хотите найти останки своей семьи!

— Ну, я могу хотя бы попытаться опознать трупы?! — в ярости воскликнул Шубах, сжимая рукой клапан кобуры. Чиновник покосился на кобуру и сказал:

— Мне очень жаль, гауптштурмфюрер… Но найденные и извлеченные из руин трупы в основном уже захоронены или кремированы.

— Но я могу хотя бы посетить эту братскую могилу?

— Их много… Тех, кого кремировали на площади Альтмарк, потом свозили на ближайшее кладбище. Многих похоронили в сосновом бору. Мне жаль, но я действительно ничем не могу вам помочь. Извините, но у меня много работы: вчера американцы разбомбили госпитальное судно, на котором было много беженцев. Весь берег усыпан трупами. Так что… прошу меня извинить.

Шубах повернулся на зачугуневших ногах и направился к выходу.

— Гауптштурмфюрер! — окликнул его чиновник. — Вот что… Зайдите в хранилище. Там хранятся обручальные кольца жертв, которые мы смогли найти. Возможно, вы сможете опознать кольцо жены.

— Жена не могла снять кольцо, у нее суставы распухли… артрит, — растерянно отозвался Шубах.

— Кольца снимали с покойников, — терпеливо пояснил чиновник. — Не буду говорить как… Зайдите в хранилище. Это все, что я могу для вас сделать. Извините!

Это невероятно, но Шубах нашел кольцо жены среди тех нескольких тысяч, что работники «Абтайлунг Тоте» сняли с трупов к этому времени. Надпись внутри кольца была сделана с характерным вензелем, и Шубах без колебаний опознал кольцо. Он надел кольцо на мизинец и тут же покинул город.

С тех пор он не мог спать. Едва он закрывал глаза, как перед ним вставали объятые пламенем жена и дочь. Лишь иногда ему удавалось провалиться в забытье. Потом снова появлялись языки пламени, и Шубах с криком просыпался.

Поэтому под утро 21 апреля Шубах прохаживался по лесу, делая вид, что проверяет технику и посты. Гроза прошла стороной, и лишь ее отдаленные всполохи расцвечивали небо.

Шубах услышал отдаленный звук летящего бомбардировщика и насторожился: уж не налет ли? Вроде нет: машина одиночная. Разведчик? А что там эти ночные истребители спят? Впрочем, какой разведчик ночью…