По следам Карабаира Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, он отдавал себе отчет в том, что шансов нынче на это немного,— миновали трудные тридцатые годы, Советская власть прочно стала на ноги, бывшие однокашники пребывают в местах отдаленных, а вокруг — что ни день — перемены, которые могли вызвать лишь злость и досаду у такого человека, как Алексей Буеверов.
Нет теперь ему разворота, как в асфаровские времена..
В шашлычной было пустовато: громко чавкая, трудился над шампуром беззубый старик, в углу, у стойки, потягивали кахетинское два молодых грузина.
Буеверов смахнул тряпкой хлебные крошки со столика, стоявшего у окна, и бросил безразличный взгляд на площадь. Возле трибуны стоял милицейский оркестр, стесненный с трех сторон гомонящим базаром, с четвертой наводили порядок, сдерживая толпу, несколько милиционеров во главе с самим Петром Леонтьевым, заместителем начальника черкесского управления НКВД, которому помогал командир кавалерийского взвода, бравый лейтенант Семен Дуденко.
Мундир сидел на нем ладно, синие бриджи сшиты явно по особому заказу, с щегольскими «бутылками» над самыми голенищами блистающих сапог, на которых весело позванивали новенькие шпоры. Словом, лейтенант и пешим сохранял особую фатоватую лихость, всегда отличающую кавалериста от пехотинца.
К трибунке подъехала черная «эмка», открылись дверцы, из машины вышли двое гражданских и один военный Поздоровались с Леонтьевым и поднялись на трибуну Оркестр бодро грянул «Интернационал».
Буеверов довольно долго стоял у открытого окна, прислушиваясь к долетавшим сюда словам ораторов. Потом пожевал губами: «Шуму наделали,— угрюмо насупившись, буркнул он себе под нос.— Подумаешь событие — ярмарка»
К микрофону подошел Воробьев — крупный высокий мужчина с лысеющей головой. Первый секретарь обкома партии
Говорил он коротко, веско, взмахивая рукой в тех местах, где хотел сделать ударение, и не заглядывал, как другие, в бумажку. Говорил о том, что открытие межрайонной ярмарки совпало с успешным завершением третьего пятилетнего плана, приводил цифры. Не забыл он и о международном положении, рассказал о милитаристских происках Германии, о том, что делают партия и советское правительство Для укрепления обороноспособности страны.
Потом выступали другие, но Буеверов уже не слушал в шашлычную вошли двое, сразу привлекшие его внимание
Одного он отлично знал — это был Одноухий Тау, а второго... Второго Буеверов когда-то встречал, он мог бы поклясться. Но где и когда? И одет по-турецки — халат феска, чувяки.
Рахман кивнул Буеверову, прикрывая собой человека в халате:
— Там у тебя никого? — негромко спросил он, показывая на угол, отгороженный крашеной фанерной переборкой, сооруженной здесь год назад по замыслу Петровича для особо почетных посетителей. Угол этот должен был изображать «отдельный кабинет». Дверной проем, ведущий туда, был завешен зеленой баракановой занавесью, захватанной по краям.
— Никого. Располагайтесь. Я мигом,— Буеверов машинально поправил на себе несвежий халат и тихо, спросил Бекбоева, кивнув на его спутника, уже нырнувшего за занавеску.— А кто этот чмур? Турок, что ли?
— Нэ твое дэло, Буй,— беззлобно сказал Рахман.— Давай свои шашлыки... И пузырок давай...
Тот не заставил себя долго ждать, моментально притащил водку и закуску, стрельнул еще раз глазами в сторону «турка», рассеянно почесал лоб и, не дожидаясь знака Тау, которому явно не терпелось, чтобы их оставили, наконец, вдвоем, поспешно ретировался.
— Управишься, Залимхан, без меня,— на ходу снимая халат, бросил он черноглазому пареньку за стойкой.— Я зараз вернусь...— и вышел.
Шашлычная занимала угловую часть старого деревянного здания с нелепой надстройкой вверху и какими-то сараями или складами по бокам, как видно, много раз перестраивавшимися, крашеными разной краской, отчего все сооружение казалось еще более бесформенным, неуклюжим и древним.
Буеверов зашел с тыльной стороны,— сзади оставался метрах в полутора только каменный забор, ограждавший базар от улицы,— и открыл тяжелый навесной замок на покосившейся двери, которую не отпирали, наверно, с незапамятных времен. Но дверь распахнулась на удивление легко и без скрипа.
Петрович быстро прошел в глубь полутемного помещения, бывшего некогда каретным сараем, судя по наваленным здесь в беспорядке колесам, козырькам, и другим частям экипажей, всякой сбруе, хомутам и прочей упряжной рухляди. Сквозь щели слабо пробивался солнечный свет, но Буеверову этого было вполне достаточно, чтобы найти внизу, в самом углу сарая, неширокую доску и, отодвинув ее в сторону со всеми предосторожностями, чтобы не произвести шума, приготовиться слушать.
А разговор уже шел. Разговор между Рахманом и «турком», как окрестил неизвестного Петрович.
Надо ли говорить, что бывший владелец «Оленя» не без тайного умысла оборудовал «отдельный кабинет» в своей заштатной шашлычной. Обнаружив позади здания заброшенный каретный сарай, Буеверов сразу смекнул, какие выгоды это сулит ему и как облегчает задачу вынюхивания и подслушивания.
— Ну что, почтенный дервиш,— услыхал Буеверов насмешливый голос Рахмана, да так отчетливо, как будто говоривший находился здесь же, в сарае.— Долго еще будешь темнить?
— Не темню я...— это вкрадчивый сипловатый голос «турка».
— Темнишь, Хапито,— резко сказал Бекбоев — Я ведь не из ментов, которые могут запросто твои бумаги проверить... Хоть и живу тихо, но еще совесть имею Расколись по-хорошему, дело стоящее для тебя найду Не будешь в пыли ладанками промышлять...
Петрович стоял за стеной, затаив дыхание Настолько-то он знал черкесский язык, чтобы понять, о чем они говорят. Вот она, наконец, долгожданная его фортуна! Значит, «турок» — не кто иной, как Хапито Гумжачев, адиюхский грабитель, который полгода водил;за нос самого Шукая! Стало быть, он — на свободе.
— А, может, ты продался за кусок хлеба с маслом? Зато они и отпустили тебя? — С угрозой в голосе наседал Рах-ман, как будто подслушав мысль, мелькнувшую в голове у сообразительного Петровича.
— Не я привел тебя сюда, Тау,— с обидой ответил Хапито.— И не меня освободили до срока. Так, может, мне сподручней задавать тебе такие вопросы?
— Брось, Хапито. Нечего валить с больной головы на здоровую. Давай в открытую: если ты драпанул из лагеря и ходишь под Богом, тебе лишние гроши не помешают.
Буеверов вытер рукавом рубахи вспотевший лоб. Он уже знал: сейчас последует самое главное. Они еще будут препираться и осторожничать, как все воры, опасаясь, как бы один не предал другого, а потом сойдутся и вот тогда, тогда на сцене появится он, Петрович. Только бы не пропустить ни слова...
— Говори,если имеешь дело...— это Хапито Гумжачев.
— А чем докажешь, что ты не стукач? — это Рахман.
— Ищи себе кореша в свите шайтана. Некогда мне с тобой рассиживаться...
— Постой! Хватит вилять! Скажи, сам ушел из тюряги? Тенькнули на столе стаканы, загремел стул. Это поднялся Хапито.
— До скорого...
Рахман злобно выругался, и по тону его Буеверов понял, что сейчас он все выложит, несмотря на свою хитрость, потому что нет у него другого выхода и, судя по всему, не на кого ему больше рассчитывать.
— Сядь... ладно. Сядь и слушай.
Стаканы звякнули снова, и Рахман зашептал, очевидно, перегнувшись через стол к самому уху Хапито. До Буеверова долетали теперь лишь обрывки слов и, как он ни напрягал слух, толком ничего нельзя было понять.
— ... надцать косых... такое бывает... в сто лет. У белых служил, сам понимаешь... Хата есть тут, в городе...— шепот Рахмана становился все тише, все бессвязнее.
— Нет! — неожиданно громко сказал Хапито. И, понизив голос: — Мокрым делом припахивает. Нельзя мне. Завалюсь — вышка будет. Ищи кого в другом месте.
— Это твое последнее слово?
— Последнее.
— Но смотри, Хапито...
— Болтлив ты стал,— презрительно просипел Гумжачев.— Болтлив и труслив, как баба.
Как ни странно, сомнительный комплимент этот успокоил Рахмана, не сумевшего скрыть своего разочарования.
— Ладно, не лайся. Что мне было делать? Само в руки плывет, а вокруг — никого.
Хапито зашаркал чувяками, направляясь к выходу, как по звуку шагов уловил Буеверов, потом приостановился у занавески и сказал по-русски:
— А ты не суетись. Может, чего и придумаем. Где, говоришь, у тебя квартира? Пустишь на ночь, что ли?
— Вот так-то лучше,— оживился Рахман и зашептал снова — спросишь Щегловых,— еще уловил Петрович и, решив, что он узнал довольно, чтобы начать действовать, крадучись, выбрался из сарая.
Рахмана он застал в «кабинете» уже одного: тот отсчитывал деньги, намереваясь оставить их на столике в уплату за шашлык и водку.
