Последний присяжный - Джон Гришэм

В течение всех семидесятых я не сходил с импровизированной трибуны. И хоть моя позиция способствовала привлечению читательского интереса и увеличивала тираж газеты, она же превратила меня в своего рода городского чудака. Меня воспринимали как вечного оппозиционера, всем читающего нотации. Не думаю, что меня считали пламенным брюзгой, во всяком случае, я старался им не быть, но, оглядываясь назад, понимаю, что порой затевал борьбу не только из принципиальных соображений, но и от скуки.

Становясь старше, я все больше хотел превратиться в обычного обывателя. Здесь меня все равно воспринимали бы как чужака, но это меня уже не беспокоило. Я хотел уезжать и приезжать, жить в Клэнтоне, когда мне этого захочется, потом на время покидать городок, когда станет скучно. Поразительно, как перспектива обладания деньгами может изменить представление о собственном будущем.

Мечта о том, чтобы уехать, с год пожить где-нибудь, где я никогда не бывал, посмотреть мир, все больше овладевала мной.

Следующая встреча с Гэри Макгру состоялась в Тьюпело, в одном из тамошних ресторанов. Он уже несколько раз наведывался ко мне в редакцию. Еще один визит — и сотрудники начали бы шептаться. За обедом мы еще раз просмотрели мои бухгалтерские книги, поговорили о планах его клиента, обсудили кое-какие детали. Моим непременным условием было, чтобы в случае продажи газеты новый хозяин подтвердил пятилетний контракт, который я подписал с Дейви Болтуном Бассом, Харди и Маргарет. Бэгги в ближайшее время должен был либо уйти на пенсию, либо умереть от цирроза печени. Уайли всегда был внештатным сотрудником, и его способность оказываться с фотоаппаратом в нужный момент в нужном месте при любом хозяине оставалась в цене. Он был единственным коллегой, которому я рассказал о переговорах, и активно поддержал мой план взять деньги и убежать с ними подальше.

Клиент Макгру хотел, чтобы я остался в газете еще хотя бы на год, чтобы подготовить нового редактора, сулил очень высокое жалованье. Но я решил: если уходить, то сразу. Мне не хотелось иметь над собой начальника и присутствовать при той буче, которая поднимется, когда станет известно, что я продал окружную газету крупной фирме, базирующейся за пределами штата.

Их предложение оставалось в силе — миллион триста тысяч. Консультант, которого я нанял в Ноксвилле, оценил «Таймс» в миллион триста пятьдесят.

— Скажу по секрету, мы уже купили газеты округа Тайлер и округа Ван-Бюрен, — сообщил Макгру, когда наш затянувшийся обед подходил к концу. — Все улаживается.

Он был почти честен. Владелец тайлерской газеты дал принципиальное согласие, хотя документы пока не были подписаны.

— Тем не менее, есть одна загвоздка, — продолжил он. — Вполне вероятно, что будет выставлена на продажу газета округа Полк. Откровенно говоря, мы подумываем о том, чтобы купить ее, если вы откажетесь. Это обойдется намного дешевле.

— Снова давите? — заметил я.

У «Полк каунти геральд» было четыре тысячи подписчиков и очень слабое руководство. Я регулярно просматривал это издание.

— Я не давлю, просто выкладываю все карты на стол, — возразил Макгру.

— По-настоящему я хочу полтора миллиона, — заявил я.

— Уилли, это слишком.

— Согласен, немало, но вы все себе вернете. Конечно, это потребует некоторого времени, но постарайтесь заглянуть на десять лет вперед.

— Я не уверен, что мы согласимся на такую сумму.

— Придется, если хотите заполучить мою газету.

Было очевидно, что они торопятся. Макгру намекал на крайний срок, потом признался:

— Мы ведем переговоры уже несколько месяцев, мой клиент хочет прийти наконец к какому-нибудь результату. Ему нужно покончить с этим делом до первого числа следующего месяца, иначе он обратится к другим вариантам.

Его тактика меня не поколебала. Я тоже устал от разговоров. Либо продавать, либо нет. Пора принимать решение.

— Значит, у меня есть еще двадцать три дня, — сказал я.

— Именно.

— Вот и отлично.

Настали долгие летние дни, а вместе с ними ежегодный трехмесячный период невыносимой жары и влажности. Я продолжал свои обычные дела — совершал тур по церквям согласно списку, посещал площадки для софтбола, местные соревнования по гольфу, присутствовал на празднике срезания дынь. Но Клэнтон ждал, и разговоры вертелись только вокруг этого ожидания.

Конечно, петля, накинутая на шею каждому присяжному, неизбежно немного ослабевала. Люди, что вполне естественно, устали быть пленниками в собственных домах, вынужденно менять привычный распорядок жизни, видеть по ночам толпы соседей, охраняющих их жилища.

Терпение убийцы нервировало. Он располагал преимуществом выбора времени и понимал, что его жертвам скоро надоедят все эти меры безопасности. Он знал, что рано или поздно они ослабят бдительность и совершат ошибку. Мы тоже это знали.

Впервые в жизни пропустив три воскресенья подряд, мисс Калли настояла на походе в церковь. В сопровождении Сэма, Исава и Леона она вошла в храм в воскресенье утром и начала молиться с таким усердием, будто не делала этого целый год. Прихожане, братья и сестры во Христе, обнимали ее и тоже горячо за нее молились. Преподобный Смолл, перестроившись на ходу, посвятил проповедь заступничеству, которое Бог ниспосылает своим верным последователям. Сэм сказал, что он вещал почти три часа.

Спустя два дня мисс Калли втиснулась на заднее сиденье моего «мерседеса». Исав сел рядом, Сэм с ружьем — впереди. Помощник шерифа в своей машине сопровождал нас до границы округа. Дальше мы поехали сами и час спустя оказались в Мемфисе. В восточной части города открылся новомодный торговый пассаж, и мисс Калли непременно хотела его увидеть. Шутка ли: более ста магазинов под одной крышей! Впервые в жизни она ела пиццу, впервые видела каток, двух мужчин, трогательно державшихся за руки, и смешанную черно-белую семью. Одобрила она из всего этого только каток. После часа утомительных блужданий под предводительством Сэма мы нашли наконец кладбище в южной части города. Сверяясь с картой, которую нам дали в конторе, не без труда отыскали могилу Николь Россети де Жарнетт. Мисс Калли положила на могильную плиту букет цветов, привезенных из дома, и мы, поняв, что ей хочется побыть немного одной, отошли в сторонку.

В память о Николь мисс Калли пожелала отведать итальянской еды. Я забронировал столик в «Грисанти», знаменитом итальянском ресторане Мемфиса, и у нас получился восхитительный долгий обед — лазанья и равиоли с начинкой из козьего сыра. Видимо, мисс Калли отчасти удалось преодолеть свое предубеждение против «покупной еды», а чтобы окончательно избавить ее от мыслей о грехе, я настоял на том, чтобы заплатить.

Нам не хотелось уезжать из Мемфиса. Так хорошо было хоть на несколько часов избавиться от страха перед неизвестностью и тревоги ожидания, представить себе, что Клэнтон где-то далеко-далеко, за тысячу миль. Но всему приходит конец. На обратном пути я поймал себя на том, что по мере приближения к городу еду все медленнее и медленнее.

Хоть мы и не говорили о своих страхах, но чем ближе к дому, тем молчаливее становились: там, в округе Форд, на свободе гулял убийца. Имя мисс Калли значилось в его списке. Если бы не два реальных трупа, в это трудно было бы поверить.

По словам Бэгги, подтвержденным моими изысканиями в архивах «Таймс», в округе в текущем столетии не было нераскрытых убийств. Почти все совершенные убийства являли собой импульсивные акты, и в каждом случае имелись свидетели, видевшие еще дымившееся после выстрела оружие. Аресты, следствия и суды были скорыми. И вот впервые где-то рядом бродил очень ловкий преступник, и весь город знал, на кого он охотится. Для такого законопослушного и богобоязненного общества, как клэнтонское, это было просто невероятно.

Бобби, Эл, Макс и Леон много раз горячо пытались убедить мать пожить месяц-другой у кого-нибудь из них. Сэм, я и даже Исав активно поддерживали их, но она оставалась непреклонна: ее жизнь в руках Божиих, и Он ее защитит.

За все девять лет я единственный раз вышел из себя в разговоре с мисс Калли, а она единственный раз сделала мне замечание, и случилось это именно тогда, когда мы спорили, следует ли ей уехать на месяц к Бобби в Милуоки.

— Большие города слишком опасны, — заявила она.

— Сейчас нет места опасней Клэнтона, — возразил я.

Чуть позже, когда я позволил себе повысить голос, она сухо заметила, что не одобряет моего неуважительного тона, и я вмиг заткнулся.

Как только мы поздно вечером пересекли границу города, я стал то и дело поглядывать в зеркало заднего вида. Это было глупо, но в то же время и не совсем. В Нижнем городе дом Раффинов охраняли патрульная машина, стоявшая перед ним на улице, и друг Исава, сидевший на веранде.